– Она не могла поверить. Стояла в недоумении. Заторопилась. Я рассказал, как выводил эту формулу, показал, как пришёл к результату. Она проверила мои выводы формулы. Скривила губы.
– Это нужно опубликовать, – сказал Рудин. – Может быть, потянет на кандидатскую степень.
– Какая степень, – усмехнулась она, – У Бабкина двойки.
– Двойки – это не показатель ума, – сказал Дуднев. – Вы видите формулу, которой нет в учебнике высшей математике. Я смотрел, у отца консультировался. Он физмат окончил в Томске. В университете.
– Ему за эту формулу нужно за год поставить отлично, – сказала Инна Овечкина.
– Я – лучше знаю, кому и что ставить, – процедила сквозь зубы Нина Наумовна. – Списал где-то. Вполне вероятно. Теперь козыряет.
Класс зашумел. Громче всех надрывался Лёвка Брусилов. Он вопил тонким голосом, чтобы его не узнали – "Позор! Позор!" Никто не понимал кому относятся его вопли. Дуднев и ещё несколько школьников всю большую перемену доказывали друг другу положительное значение формулы Бабкина. С её помощью считать прогрессии оказалось пустячным занятием. Тем более, устно.
– Через неделю Нина Наумовна, заканчивая урок, сказала, что такой формулы нет.
– Я консультировалась у себя на кафедре пединститута…
Дуднев вскочил и сказал:
– Формулы нет? Нет. А Иван её вывел. Теперь она есть. Если бы она была, это значит, он ничего не открыл. А он открыл.
– Глупости, – сказала преподаватель. – Как бы он мог сделать открытие формулы, если я его не аттестую по алгебре. Что он может открыть? С двойками не делают открытий.
– Ребята советуют, чтобы я написал письмо в журнал математический, чтобы получил консультацию у настоящих математиков. Стас обещал помочь, а мне что-то не хочется писать, доказывать…
– Нужно бороться. – Сказала Нона Александровна – Бери себя в руки. Садись за книги.
Глава третья.
Иван плотно и давно засел за учебники. Даже Стасик несколько раз оставался у Бабкиных ночевать, проверяя знания Ивана по алгебре с первых простых примеров.
– Ты твёрдо знаешь на "трояк". Чего она тебя мурыжит? Борька дубоват, но у него положение лучше.
– Борькины родители платят, – сказал Иван.
– За что? …Тогда понятно, – вздохнул Дуднев. – Выбрось ты её из головы. Заплати за репетиторство.
– Заплатить можно. Маме срезали зарплату, получает очень мало. Мы хотели копить деньги, чтобы купить домик, но не получается. Экономия небольшая. В месяц нужно будет отдавать ей восемьдесят рублей. Жить не на что. У нас зарплата – сто десять. За комнату стали требовать деньги. Мама сторожит без выходных, каждую ночь.
– Обдираловка, – рассматривал рыбок в большой стеклянной банке Крохин. – Должны тут работать три человека. Работали раньше. Я знаю.
– Мама стала требовать надбавку, а начальник отдела капитального строительства предложил выселяться из этой раздевалки.
– Ты, не падай духом. Я поговорю с отцом. Он этого не допустит…
– Если будет нас защищать, то вообще выселят отсюда. Придётся опять мотаться по квартирам. Срок дали до конца апреля.
– Не бойся. Отец знает на комбинате всех руководителей. Этому начальнику строительного цеха дадут по хоботу.
– Дадут, но тогда его матери уже здесь не работать, – сказал Сергей. – Стас, они не любят, когда жалуются.
– Отец поможет найти работу.
– У мамы нет диплома об окончании педучилища. Добровольно ушла на фронт с третьего курса. Работала учительницей, работала библиотекарем, работала в архиве. Она пыталась устроиться, но требуют диплом.
– Попрошу у отца денег. Даст, – неуверенно проговорил Стасик, прикатывая валиком мокрые фотоотпечатки на кусок стекла.
– Отдавать нечем. Я буду работать только летом. Пока незнаю кем и где. Но буду. Выкручусь.
– Тебе прислали гонорар за два стихотворения. Вот и пиши чаще. Посылай пейзажи, – рассматривал фотокарточки Сергей.
– Пошлю, конечно. Нужно только понять, что посылать.
– Интересные моменты, – начал перебирать фотокарточки Дуднев. – Вот капли на ветке, а это здорово – мороз, – всё в инее.
– У нас на улице есть горка. Малыши катаются, падают. Пойдём завтра, пофотоем. Надо только ждать, чтобы потешный кадр подловить. Слушай, Ив, тут соревнования проходят на коробке. Фотографируй интересные игровые моменты.
– Нужно плёнку высокой чувствительности, – взял кассету Иван.
– Найду плёнку. Знаю, где водится. 5оо единиц хватит? – обрадовано потёр ладони Дуднев.
– Без вспышки можно на такую плёнку снимать, – согласился Иван, вынимая из-за книг бутылку вина. – но нужно проверить… Проверим? Сергей, выше нос. Будем ужинать… Слабенькое.
Стасик открыл бутылку, налил в стаканы рубиновую жидкость. Иван поставил на стол сковородку жареной картошки, принёс из соседней комнаты миску с холодцом… Друзья пили вино и громко разговаривали.
– Часто выпиваешь? – спросил Стас.
– Завтра в школу не идти. Выходной, – улыбнулся виновато Иван, глядя на Сергея.
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ.
Решётка на окне. Опять занесло. Шанс
Глава первая.
Шесть месяцев назад.
Старинный двухэтажный особняк, похожий на огромную лягушку, оказался недалеко от речного вокзала. Иван не мог понять логику Анатолия Дмитриевича, которому нужно, чтобы Иван обязательно написал объяснительную именно в этом здании, окрашенном в несколько цветов, но преобладала светло-зелёная краска. По узкому светлому коридору прошли к нужной двери. В крохотном кабинете стояли в полумраке стол, сейф и несколько стульев. Следователь включил верхний свет. Быстро снял пальто и шапку. Потирая руки, вышел. Шлёпнула шепеляво одна дверь. Вторая – упиралась в вешалку, но висела, бездельничая. За плотной светло-оранжевой портьерой узкое окно, в щель просматривалось украшение – массивная кованая решётка без следов сварки. Возможно, её смастерил кузнец в прошлом веке. Иван случайно узнал, что при углублении дна Убры нашли старинные орудия, которые оказались несколько раньше появления экспедиции Ермака. Значит, его отряд не завоевывал и не покорял сибирских жителей, а помогал русским поселенцам отбиваться от нападавших завоевателей с юга. Пушечные стволы лежат во дворе краеведческого музея. Экскурсия понравилась шестиклассникам. Экскурсовод рассказывала, что город-крепость культурно развивался, но и культурно обогащался, принимая ссыльных декабристов, первых народовольцев. Историю города можно изучать по названиям улиц. Он соперничал в своём развитии с Барнаулом, с Томском, а уж Новосибирск был намного его моложе.
…Ему не предложили снять пальто. Это почему-то затревожило Бабкина. "Передаст другому следователю". Анатолий Дмитриевич понравился спокойствием и добрым лицом. Казалось, что он на его стороне, молчаливо одобряет, но, так как получен сигнал, должен принять меры.
Иван неуютно сидел перед письменным столом. Снял старую шапку, пристально смотрел на чёрный телефон, на стопку книг, на кусок стекла, за которым лежал календарь и какие-то бумажки с записями. Он должен сидеть и думать о своей жизни, о том, что его может ожидать. Не арестован, но задержан, попал в поле зрения органов, как потенциальный преступник, который виноват в опрометчивом высказывании. Никого не оскорбил, не агитировал, не критиковал, не призывал к свержению строя. Если не передёргивать его высказывания, как это попытался сделать Пшёнкин, то ничего не грозит. Единственное, что следователь попытается узнать, каковы его связи. Возможно, за этим столом будут сидеть Сергей, Стас, а может быть, сидели, написав объяснительные. Неужели высказывание о том, что коммунизма не будет, представляет угрозу безопасности страны?
Следователь вошел стремительно, упал за стол, достал пачку бумаги, включил настольную лампу, но направил не в лицо Ивану, а на бумагу.
– Рассказывайте, – сказал, открывая чернильницу на массивном приборе из светло-зелёного камня, Анатолий Дмитриевич. – …Всё, как было. … Фамилия, имя, отчество, год и месяц рождения, адрес, номер школы. От кого услышали о невозможности постройки коммунизма. Кому рассказывали, и с какой целью?
– Вы сказали, что допроса не будет.
– Это не допрос, а беседа, – жёстко ответил следователь. – Назовите фамилии, кто состоит в вашей группе? Нужно перечислить цели и задачи фракции.
– Нет никакой ни фракции, ни группы. Не успел я организовать. Вы предлагаете организовывать? А зачем? Я незнаю, зачем группа. Если вы знаете, то и организовывайте. Мне глупостями заниматься некогда. Нужно учиться. Нужно…
Минут десять следователь молча писал. Развернув два листа, в сторону Ивана, сказал:
– Читайте и распишитесь. Напишите, что записано с моих слов, верно.
Иван начал читать бессвязное сочинение.
– Некоторые положения можно толковать, как кому вздумается. Лишнего много. Это я не смогу подписать, потому что искажён смысл того, что я сказал на уроке. Вы, как и директор, вольно трактуете, обвиняя меня…
– Никто вас не обвиняет…
– …в каких-то умышленных злодействах против государственного строя. …Так получается. Вам хочется поймать глупого малолетнего преступника. Незнаю, почему, но я вас зауважал, полагал, что вы честный человек, поймёте, что меня оклеветал директор школы. Я же вам всё рассказал. Не стоит из каждого школьника делать антисоветчика. Вы видите, что это месть. Мы не обманывали директора. Сказали, что наконечники сделали сами. Он сказал, что так невозможно сделать, а теперь нас обвиняет в обмане и лжи. Позвонил вам. Возможно, он должен был сигнализировать. Но о чем? Не подвернулось существенного дела, решил приукрасить, чтобы показать себя стойким и верным коммунистом. Это ложь. Всё ложь… Из меня делаете преступника?
– Никто не делает. Нужно разобраться… Я разбираюсь…
– Я не высказывал недовольство строем, политикой партии, не агитировал за свержение строя, не призывал к революции, не расклеивал листовок. Просто высказал своё мнение, что коммунизм не построят через двадцать пять лет, так как моё сознание ещё не готово к этому. Всё. Под этим я подпишусь. Не буду спрашивать у вас мнения по этому поводу. Знаю, что вы согласны со мной. Ваша жена согласна. Маму мою прописали в этом чудесном городе лишь тогда, когда она положила в паспорт немного денег.
– Это не относится к делу.
– Для вас. Для меня относится. Учитель математики требует нанять её репетитором. Час стоит десять рублей. Занятие состоит из двух часов. В месяц мама должна заплатить дорогому учителю восемьдесят рублей. Мама получает сто десять рублей. Это вымогательство. Вы сможете прожить на тридцать рублей? Нас выгоняют из раздевалки. Нам негде жить. Мама работает на двух работах, без выходных, каждую ночь. Это нарушение закона о труде. Но разбираться вы не станете. Заступаться за женщину, которая добровольно ушла на фронт, не будете. Вам же проще подловить какого-нибудь недотёпу и сделать из него преступника. …Делаете. Вы мне вдалбливаете о каких-то группах, но я их не знаю и не состою. Вы должны были пригласить на допрос педагога из моей школы. Не пригласили. Закон для вас тоже не писан. Вы умышленно всё переврали. Мои ответы иные. Моё бытиё и определили моё сознание. Странно вы как-то заботитесь о государственной безопасности. Стиляги, связанные с заграницей, носят иностранные тряпки. Они враги государства, а не нищий ученик, которому и на линейку придти не в чем. Надо было магнитофон включить и записать, чтобы потом понять – кто перед вами честный человек, умеющий анализировать, или преступник. Если нас слушал ещё кто-то, то вместе разберётесь?
– Наговорился? Пиши сам, что и как, – следователь встал, пригладил волосы, нервно направился к двери. "Будет подсматривать, как я пишу, – подумал Бабкин, чувствуя, как холодный пот щекочет между лопатками. Он внимательно осмотрел портрет на стене, цветок на сейфе. – Может быть, там микрофон. Неужели профессионалы не могут отличить настоящего антисоветчика от какого-то болтуна? Просто у них кончилась настоящая работа". Ищут козлов отпущения…
Иван неторопливо писал крупными буквами, как на чистописании. Обычно, пишет на уроках другим почерком. Может писать с наклоном влево, без наклона, с нажимом и без нажима.
Бабкин перечитал написанное, поставил дату и придумал роспись. "Нужно спросить о секретности этой встречи – может ли он рассказать маме, куда его возили, и с какой целью пришлось писать объяснительную записку".
Следователь невозмутимо прочитал текст. Посмотрел на Ивана отрешённым лицом и сказал, зажмуривая глаза:
– В ваших интересах не распространяться о нашей встрече. Если понадобитесь, найдём…
– Значит, на помощь вашу рассчитывать не стоит? А вы бы могли позвонить начальнику ОКСа и убедить его, что женщина-фронтовик, работавшая в архиве МГБ, а потом МВД, вполне бы могла ещё пожить в плесневой раздевалке. …Я много читаю. Телевизор не смотрю. Его нет. Приёмник не ловит "Голос Америки" из Вашингтона. …Желаю вам отыскать настоящих врагов нашего государства.
– В классе учится Лев Брусилов? – вдруг спросил Анатолий Дмитриевич, когда Бабкин уже стоял у двери. – Вы его хорошо знаете?
– Нет. Я ему ремонтировал фотоаппарат. А вы моих друзей будете проверять? – Иван вспомнил, как Лёвка предлагал ему не так давно вступить в какую-то фракцию, которая скоро будет руководить страной, что Хрущёва обязательно снимут. Иван сказал, что фотоаппарат не стоит больше ронять. Лёвка – прыщавый парень невысокого роста в синем костюме, в галстуке, но не пионерском, – не имел друзей, но на переменах подходил к кому-нибудь и бесцеремонно начинал говорить о событиях в мире. Иван понял, что он слушает "Голос", всегда старался отделаться от его липучих бесед. Учился неплохо, ходил с многозначительной ухмылочкой, рассматривая в упор девочек наглыми белёсыми прищуренными поросячьими глазами. Ходили слухи, что Лёвка был задержан, когда ставил самодельной печатью фашистскую свастику перед некоторыми фамилиями на вывешенных списках кандидатов в депутаты.
– Может быть, проверю, – сказал следователь. – Брусилов вам не друг? Вы не разговаривали с ним?
– Что с ним разговаривать? Девчонки как-то говорили, что он фашистские кресты ставил на афишах осенью. …Мне было интересно разобраться в механизме фотокамеры. Поэтому я и взялся за ремонт. Он заплатил.
Глава вторая.
Бабкин стоял на трамвайной остановке. Дышалось и думалось легко. Его не арестовали, не пытали, и даже не угрожали. Он каким-то чувством понимал, что эта встреча не последняя. Анатолий Дмитриевич станет проверять Сергея, Стасика. Он не поверит Ивану, а поверит директору. Ему будет казаться, что сможет раскрыть городское подполье, а может быть, и областное, тогда ему дадут премию и какой-нибудь орден.
Утром у Ивана начнётся новая жизнь. Побывав в серьёзном учреждении на беседе-допросе, не услышал ни нравоучений, ни воспитательных проповедей; ему не дадут задания, чтобы он слушал, запоминал и сообщал, не заставят сотрудничать. Возможно, подобное поручение получили другие ребята. Следователь понял, что Иван не станет "стучать" на товарищей.
…Можно иметь своё мнение, но не стоит его высказывать, чтобы окружающие не истолковали его превратно, – думает Бабкин, – Справедливость есть. Но не для всех. Он повзрослеет за одну ночь. За одну ночь из ученика превратится в озабоченного семейными проблемами старичка. Будет очень серьёзен и внимателен на уроках, усваивая материал, стараясь поднимать руку, чтобы получить какую-нибудь отметку в дневник. Ему нужно окончить школу и получить высшее образование. Иван пока не знает, какое. Ноги сами принесли его в гастроном, где на разлив продавалось вино. Стоящий впереди мужчина заказал сто граммов вина. Выпил тотчас, не отходя от прилавка. Улыбаясь, попросил ещё. Иван хотел купить сырок. Не ел с утра. В буфет не ходил. Вместо сырка попросил налить сто граммов золотистого вина.
"Не обязательно покупать бутылку, – подумал он, выходя из гастронома. – Жалко, что такой прекрасный гастроном далеко от школы". Пошёл снег. Иван чувствовал себя очень хорошо, припоминал разговор с умным следователем, который хотел его облапошить, и сделать врагом народа. Так было всегда. Если не было явных врагов, то их делали. Он чуть не проспал свою останову. Вино и стресс поволокли его сознание на отдых. Бабкин задремал, но выходящая женщина или кондуктор толкнула его в плечо.
Мама ничего не спросила, придя на ужин. Иван не стал ничего рассказывать, боясь огорчить. Сергей принёс папку с тетрадями и книгами и сказал, что Иван с подшефными печатает карточки, если найдут проявитель, а может быть, пойдут на этюды в детский сад.
На следующий день…
На уроке истории Бабкин будет пристально смотреть в глаза преподавателю Пшёнкину и едва заметно кивать головой. Меня это удивит. Директор уйдёт в конец класса к шкафам и оттуда будет сообщать о древних государствах. Как только прозвенит звонок, Иван, придурковато раскрыв рот, подойдёт к учительскому столу и громко спросит:
– Дайте мне номер телефона Анатолия Дмитриевича. Я забыл ему сказать. …Как какому? Которому вы звонили в КГБ про коммунизм, которого не будет; сообщили обо мне. – Иван просто сошёл с ума. Он ничего не боялся. …Их выселяли из раздевалки. Он ничего не боялся. Хуже им не будет. Хуже некуда. Следователю до лампочки проблемы каких-то маленьких людей. Он не стал заступаться. И зачем ему чужие печали? …Дали две недели сроку.
Собравшиеся любопытные восьмиклассники смотрели в бледное лицо директора. Они понимали, что он совершил подлость. Яшка Груль курил в туалете, видел, как Ивана увозила чёрная автомашина. Он Дудневу сказал, что Бабкина арестовали. Большинство восьмиклассников вышли в коридор, кое-кто остался за партами, кому-то срочно захотелось навестить столовую или буфет. Николай Николаевич с огорченным лицом бросился из класса.
– Мы хотели выйти с плакатами в твою защиту, – сказал тихо Стасик Дуднев. – Ты легко отделался. Током не пытали?
– Мы думали, что тебя не отпустят, – грустно смотрел в окно Сергей.
– Тебя ещё расстреляют, – усмехнулся губастым ртом Борька Феоктистов – толстощёкий увалень. – Раза два. Есть новость. Нона сказала мне, что нам нужно с ней поговорить. Следующий урок литература. А тебя, правда ,арестовали?
– Глупости. Дядька приезжал, покатал по городу, – сказал Иван.
Глава третья.
Урок литературы прошёл для Ивана в тумане. Классная вызвала к доске. Он что-то рассказывал о роли поэта в жизни страны. Его опять занесло, и он рассказал версию убийства Маяковского. Нона Александровна не смогла его остановить. Ей самой было интересно то, что говорил ученик. Школьники слушали, раскрыв рты. Стояла тишина. В форточки забивались звонки кранов, треск голосов воробьёв.
– …Маяковский захотел себя убить. Для этого он взял наган и так завернул руку, что пуля вошла в сердце, а вышла из почки. – Иван нарисовал на доске силуэт, пометив, где расположено сердце, а где почка. – А перед этим он, как и Есенин, разбил себе лицо. Маяковский получил неожиданный сильный удар от того, кого он знал. Когда пытался встать с пола, в него выстрелили, направив оружие сверху вниз. Вот почему пуля прошила тело под углом. Не мог повеситься убитый Есенин. Его сначала убили, а потом подвесили на трубу отопления.
– Хорошо, – проговорила Нона. – Об этом я нигде не читала. Назови источник. Откуда у тебя эти сведения?
– Мне сказали. – Ответил Иван, стараясь не смотреть в сторону Стасика.
– Это опубликовано где-то?
– В КГБ ему вчера рассказали, – раздался голос Брусилова. – Там это точно знают…