Назавтра они ничего не делали: такой это был чудесный день, и всё равно воскресенье, так что никакие документы невозможно было оформлять. Они пошли бродить по городу, майское солнце подсушило улицы, и было свежо, и пароходы гудели из порта, а мама всё радовалась - и что Оперный театр на месте, и что тётки на Соборке продают тюльпаны и нарциссы, как будто и не было ничего. А к прежнему своему дому они не подходили: не хотели как-то все трое.
Уже к вечеру Света вспомнила, что они с Алёшей договорились идти сегодня в кино, и явилась, запыхавшись, но не опоздав: в маминой сногсшибательной кружевной блузке, с рукавами фонариком и вот с таким воротом! У них с мамой был теперь один размер, надо же!
- И что же, ты поедешь? - спросил Алёша. Всего только спросил, спокойно так, тихо. А она как-то и не думала, правда, совсем не думала: что с ней-то будет? Мама же не насовсем приехала, она за ними приехала. Чтоб забрать их к этому святому Яцеку, который их ждёт, как своих детей. Мамин муж, но не отец - как это называется по-польски? Поехать в Польшу - здорово, конечно, но уехать насовсем? Это как? А Алёша? А - вообще всё? А что - всё? Что у неё здесь - всё, кроме Андрейки? Андрейка мамин теперь, он уже вещи пакует, хочет поскорее к маме в гостиницу перебраться. И они вчера с мамой говорили, как это хорошо, что ему ещё шестнадцати нет, а то поставили бы на воинский учёт, и это бы всё осложнило. А так Андрейка ребёнок. Мамин. А она - чья?
Алёша глаза опустил и взглядом на неё не давил: он давал ей вольную. По всем правилам. Только ждал ответа на вопрос. Вот она сейчас скажет, что поедет. В Польшу - в волшебную страну, раз там мама живёт. И там её будут любить и беречь, и блузки у неё будут вот с таким воротом, а тут она что видала? Лушпайки картофельные? Ночёвки бездомные? И смерть? И устроенную жизнь - чтобы крыша над головой, и стипендия, но за это - страх до самых костей, который никогда, никогда не кончится? Вот она сейчас скажет, что поедет. И он ей пожелает счастья - и не позволит себе дрогнуть: даже уголки глаз зажать, и уголки губ. Так он мальчиком делал, когда что-нибудь плохое случалось. Как тогда, когда Гава хоронили. А сейчас - контролирует. И останется тут, и будет ещё на вокзале храбриться и улыбаться. Чтоб она, дурочка, не плакала - вольная ей будет - с улыбкой. Насовсем. Навсегда.
- Никуда я не поеду. Ты что, уже и обрадовался?
- А ты хочешь, чтоб я упустил шанс сбыть тебя с рук? Вредину такую…
Иначе они не могли друг с другом говорить, не привыкли. А целоваться зато могли по-человечески. Чем и занялись, прямо на Николаевском бульваре, который вообще-то как-то иначе назывался, но Света сидела по сортировке писем на других районах. Алёша Свету проводил до дверей, но было так поздно, что приглашать его зайти с мамой познакомиться было бы глупо. А мама не спала, она Свету ждала. Не идти же ей ночевать в гостиницу: ещё ночь с детьми врозь - это было бы невыносимо.
- Светочка, детка, ты не замёрзла? Ночью - в блузочке одной… Где ты была так поздно? Я волновалась.
Видно было, что волновалась: она изо всех сил старалась не сердиться и Свету не упрекать. Но под глазами у неё были красные пятна, и Свете, как когда-то давно, захотелось прикинуться "аньолком" под маминым беспокойным взглядом. И волосы растрёпаны, наверное: всегда-то Алёшка, когда целуется, причёску разворошит. Так что она маму поскорее стала обнимать. Андрейка спал уже без задних ног, и теперь они с мамой были вдвоём на тахте. Мама накинула на Свету платок с бахромчатыми висюльками: вправду, было свежо. Но окна не хотелось закрывать. Разговора было не избежать прямо сейчас, а жалко. Так было бы хорошо посидеть с мамой только вдвоём, и говорить о чем-нибудь приятном и лёгком. Что женщины носят в Польше, например.
- Я с женихом видалась, мамочка. Я тебя завтра с ним познакомлю.
- Как - с женихом?
Марина смотрела на дочь, будто она невесть что услышала. Но, чем больше смотрела, тем яснее становилось: конечно, что удивительного? Девочка уже взрослая, и хорошенькая выросла. Худенькая, правда, и глаза диковатые, и движения резковатые, но это само собой пройдёт. Когда девочка поймёт, что хороша. О, Марина знала в этом толк: есть такая счастливая порода женщин, что не останавливаются хорошеть до самой старости - как раз те, что поздно это поняли, зато поверили в это на всю жизнь. Жених… А чего другого можно было ожидать? Хорошо ещё, что хоть не муж, а то, действительно, были бы осложнения.
- Кто он? Ты его давно знаешь?
- С войны. С самого начала. Мы с ним вместе были - ну, в нашей компании, Андрейка же тебе рассказывал…
- Но он не говорил про жениха. И кто же: тот русский или тот жид?
- Какой жид, мама? Это ты про Мишу?
Света несколько опешила.
- Ендрусь говорил, что вы там с жидами водились и даже прятались с ними вместе, и там был один старше тебя, а остальные маленькие. Вы, конечно, не понимали, вас жизнь ещё не учила… Но вдруг ты и сейчас не понимаешь? Это он?
Мама так смотрела на Свету, будто ей сейчас медицинский диагноз сообщат: то ли инфаркт миокарда, то ли нет. Света меньше всего от мамы такого ожидала, но сейчас главное - её успокоить, а про остальное объясняться потом. Ещё с мамой поссориться не хватало.
- Это Алёша. Он русский. Ну, мама, что ты так волнуешься?
- И то хорошо.
Этот мамин взгляд Света с детства помнила: такой неотпускающий, будто мама всматривается - прыщик у неё, Светы, между глаз или просто перепачкалась.
- Но ты ему сказала, что уезжаешь?
Вот оно. Головой в холодную воду - что тут оставалось ещё?
- Я сказала, что не уезжаю. Мамочка, ну ты сама подумай: как я могу?
- И ты всё это время молчала?
- Я так была рада, что ты приехала, так хорошо было: и что ты нашлась, и всё, всё - я просто как-то не подумала… что уезжать. Я про Андрейку думала, ну, он - другое дело, а мне - как же уезжать?
- Глупенькая моя девочка… Ты ведь не замужем, тебе не нужно от него никакого развода или разрешения. Вы же не поженились еще?
- Мы думали раньше кончить институты… Но я его люблю, при чём тут разрешения?
Этот аргумент: "я его люблю", со всей его неопровержимой силой, Марине был до ужаса знаком. Сама она девчонкой ещё помладше Светы ради него всю жизнь свою перевернула, ни перед чем не остановилась. Но - оставить тут девочку? В этой жуткой стране? Но - чтоб она вышла замуж за русского? Повторила глупость, которая её матери чуть жизни не стоила? Главное - не кричать, не ссориться, а то всё пропало…
- Детка, раз вы всё равно решили подождать, то почему ты ехать не можешь? Он пускай заканчивает институт, ты в Польше тоже будешь учиться, а через несколько лет, если ваши чувства…
Марина умела лукавить. Но Света уловила, и так ей стало больно, что в горле пересохло. Дождалась маму… Она не умела доверять людям частично. Или совсем да, или совсем нет. И получалось, что маме, её маме - нельзя доверять!
- Мама. Я не поеду в Польшу. То есть, если можно бы приезжать в гости, а потом возвращаться - то я бы очень, очень хотела. Но так не бывает, наверное. А насовсем - нет.
Это Света сказала так спокойно-спокойно. Как дверь захлопывают порядочные люди: без лишнего стука и шума.
- Ну, а как ты себе представляешь - тут остаться? Его ты любишь, а - меня? А - Ендруся? Или ты хочешь, чтоб и он, и я тоже здесь остались? В стране, где вашего отца убили, а меня - чуть не убили? Ты знаешь, что такое их лагеря? Они же всех тут поубивают, рано или поздно! Это же дикари, не лучше немцев!
- Русские, ты имеешь в виду?
- Да, я имею в виду! Ну, что ты так смотришь? Поляки, что ли, Польшу кровью залили? Польских офицеров - кто расстреливал - не русские? И своих они не жалеют, и никого не жалеют. Да что ты об этом знаешь… Ты тут проживёшь хоть полжизни - и всё равно ничего не узнаешь. Пока сама на этап не пойдёшь.
- Ты мне раньше так не говорила.
- А сама я - много знала, пока вашего отца не арестовали? Тоже была дурочка, думала, здесь жить можно. Доченька, ну поверь, ну нельзя здесь жить! Светочка моя! Сколько горя мать может вынести? Пожалей же ты меня, не рви мне душу!
Марина плакала уже, а Света смотрела сухими глазами: ну и пусть. Бордовый ворс ковра, которым была застелена тахта, покалывал пальцы, и она его бессознательно выщипывала. Она не знала, что близкие люди умеют делать так больно. Андрейка только, но он же маленький ещё и глупый. А мама-то большая. Вот Алёша ей никогда больно не делал. И папа тоже. А чужие - что б ни делали, но так не достанут.
- А поляки - своих жалеют?
- Да! Поляки - жалеют! Если ты про то, что у нас сейчас делается - так у нас в госбезопасности поляков нет! Нам на все эти посты жидов поставили сразу после войны. Русские и поставили, у них национальная политика такая, они ж нас за горло держат. Ты не знаешь просто… А поляки поляков - не сажают!
- А ты меня - жалеешь? Или Андрейку только? А у меня - души нет, и нечего рвать, да? Папа - русский был, или кто? Ну так и я тоже…
Светин голос сорвался, и дальше она ничего не могла сказать.
- Детонька ты моя, ну как же я тебя не жалею?
Мама обхватила её и заплакала навзрыд:
- Бедные мои, бедные, что же они с вами делали!
Всё же поссориться они не могли, это было немыслимо. Света не уступала, упиралась худенькими лопатками в какую-то невидимую стену. Поэтому уступила мама. Хорошо, она поедет с Ендрусем, а Света потом в гости приедет. Это сложнее, чем прямо сейчас гражданство выправить, но тоже можно. Мама узнает, как, и всё устроит. И они будут писать друг письма. У них же с Андрейкой не было неприятностей из-за маминого письма? Значит, можно. А Света сама всё увидит, когда приедет, и маму лучше поймёт.
Когда всё было решено, им обеим опять стало легче: посветлело на душе, посвежело. И опять они могли радоваться друг другу - не так безоглядно, как в первый день, но зато по-новому бережно. Больные темы обходили, а наслаждались разговорами матери и взрослой дочери. И про то, что носят в Польше - тоже. И про маленькие женские секреты: на самом деле они большие, но мужчинам это знать ни к чему. Тут Марина многому могла Свету научить.
Посмотреть только, как девочка ноги ставит: сразу видно, что пробегала слишком долго в мальчишеской одежде. А эта манера жмуриться, что-то усиленно соображая? И кокетничать совсем не умеет, даже не понимает, как оно и зачем. Это по всем её повадкам видно. Чтобы дружить с мужчинами - кокетничать и не обязательно, а чтобы с ума сводить? А иначе - как с ними управляться, с мужчинами? От самого высокого начальства - до холодного сапожника в будке на углу? Чтоб не самодурствовали, как мужчины любят, а рады были сделать, что от них хотят? А Света, кажется, воображала, что кокетничать - это делать вид, что вот-вот на шею бросится, но, может и передумать. О, святая невинность почти в девятнадцать лет - смеяться тут или плакать? Кабы мужчины опасались, что их мужские качества действительно могут быть испытаны на прочность всеми женщинами, которые с ними кокетничают - они бы пугались, а не таяли. А так они тают все. Если уметь.
Алёша был представлен маме, и она обошлась с ним очень мило. План поговорить с ним отдельно, чтоб девочке жизнь не губил, Марина отвергла сразу, едва посмотрев на Алёшу. С твёрдыми движениями, поджарый и уже успевший загореть, с упрямым чётким лицом юнец. И никакой этой русской расплывчатости не было в его лице, на которую бы можно понадеяться. Только бы накалились отношения до разрыва - и тогда уж и на будущее никакой надежды. А так надежда была. Он, конечно, Свету любит: простодушно, как всё, что такие мальчишки делают. А против простодушия одно лекарство - время. Ему эта любовь - как присяга. И ей тоже, и год-другой так и будет, пока не станут взрослыми оба. Не как сейчас, а по-настоящему взрослыми.
Марина такое видела: ещё в хорошие времена первый муж возил её в Москву. Что они только там не смотрели! И Зоопарк тоже, и там была площадка молодняка. Так было умилительно: волчата, и козлята, и прочая малышня все вместе кувыркались и баловались, с полным дружелюбием. И только с опытом можно было понимать, что эти райские отношения долго не продлятся: задерёт волчонок козлёнка, как только подрастёт. Если козлёнок бодаться не научится. Она тогда и сама не понимала, только смеялась, а опыт пришёл позднее. Так уж они устроены: разберутся по породам, хотят того или нет. И ничего для этого делать не надо: только подождать. Они сами почувствуют. И тогда уже ничего им объяснять не придётся.
Света и этот мальчик сейчас добирают то, что упустили от детства, а думают, что большие. Просто скачут по зелёной травке и вперёд не загадывают. Ендрусь - с тем таких проблем не будет. Потому что ему позволено было побыть маленьким в своё время - он и повзрослеет скорее. А Света своё детство всё на него потратила, разве можно девочку за это винить? Она умная, вон как легко учится всему, что мама может ей дать. К чему же торопить? Во всяком случае, этот волчонок не подпустит к Свете других в ближайшее время. И сам не поспешит очертя голову осчастливить Марину русским внуком: он хочет, чтоб всё было основательно и надёжно. Так что время есть.
Марина шутила с Алёшей, болтала о пустяках, восхищалась ранними вишнёвыми пионами, которые он ей принёс. Он был к тому же хорошо воспитан: лучше, кажется, чем её дочь. Кто-то его научил поддерживать светский тон, ни на волос из него не выбиваясь. И даже целовать дамам ручки. Хорошо научил… неужели русские? Ах, на первый вгзляд - всем хорош, найди такого Света в Варшаве - и Яцек одобрил бы. А присмотреться - нет в нём гибкости, и мудрость, приходящая с возрастом, тут не поможет никак. Первый муж таких называл: "прямой, как шпала". И качеством этим восхищался. Что ж, оно и хорошо. Пока такая шпала тебе ноги не переломает. Или не проломит голову.
Света провожала маму с Андрейкой с весёлым лицом. И это не было притворством. Ну, почти не было. Они же теперь не растеряют друг друга, и Андрейка устроен, а в остальном… Света будет сама своя: интересно, какая она - сама своя? Вот встать утром - и делать, что хочешь - это как? Не захочешь готовить завтрак, а вместо того, например, захочешь поспать лишние полчаса - ну и фиг с ним… Это, конечно, эгоизм. Это пройдёт, просто она устала. Наверное, она не умеет любить по-настоящему. Разве от любви устают? Но теперь, когда мама нашлась и всё хорошо - Света вот проводит их, отоспится… И не будет больше уставать.
Андрейка воспринял разлуку с сестрой легко, как дело временное. Она же приедет скоро, да? Он нежился в двойной ласке - Светиной и маминой - и счастливое своё состояние не желал нарушать ненужными тревогами. А они обе - тем более не желали Ендрусю своему никаких больше горестей. Мама попросила, чтоб компания провожать Андрейку на вокзал не ходила. Там может быть кто-нибудь из посольства, и вообще не надо лишнего шума.
Проводы Андрейке устроили накануне, на Коблевской, у тёти Муси. Мама тоже пожелала присутствовать. Андрейка был на седьмом небе: вот у него мама какая! И как она ласкова со всеми, и даже подарила тёте Мусе какую-то помаду… А остальным было не по себе: Марина умела обвести вокруг себя невидимый круг, тактично и обаятельно - но ощутимо. И Андрейка был уже внутри этого круга. Так что простоты и обычного их веселья у компании в этот раз не было. Андрейке пожелали счастья. Он обещал писать.
Самое тягостное в провожании - это когда все ждут отхода поезда, а делают вид, что не ждут. Всё уже переговорено, уже на самом деле распрощались: скорей бы он отходил, этот поезд! Но он не отходит пока, и всё, что ни скажи - глупо, и обниматься неловко, потому что и обнимаясь - всё ждёшь, когда можно будет эти объятия расцепить. Потому что поезд - он штука железная, а его расписание - штука бумажная, и не могут живые люди к этому подстроиться совсем уж без фальши. А как стронется, скрежетнёт колёсами - вся неловкость исчезает. И все сразу оживляются и машут руками искренне. И вспоминают всё, что не успели ещё друг другу сказать.
Света провожала поезд впервые, и ей никто не сказал, что всегда так бывает. Поэтому она, почувствовав фальшь внутри, ещё раз убедилась, что она эгоистка бесчувственная. Так бесчувственно и вышла из вокзала, и до Гаванной добралась, и войдя в пустые комнаты - не всплакнула. И проспала двое суток, как убитая, даже ещё с небольшим хвостиком.
ГЛАВА 16
Света забросила сортировку писем: много ли одному человку надо? "Дяди Илюшины" деньги - так они с Алёшей называли сумму, которую отвалил Мишин папа за золотые империалы - она изрядно порастрясла на экипировку Андрейки. Обязательно она ему хотела новые ботинки, и чемодан настоящий кожаный, и костюм. Мама смеялась и отговаривала:
- Мы ему там всё купим!
Но именно это Свету не устраивало. Пускай Ендрусь приедет в Польшу не оборванцем каким-нибудь, а паном не хуже прочего всякого паньства. Знай наших! Андрейка, по счастью, понимал необходимость "держать фасон", так что пока мама занималась всякими документами - братец был одет с иголочки. Парикмахер дядя Нёма изобразил ему сногсшибательную стрижку под Ринго Кида и щедро оросил "шипром".
- Молодой человек, я вас таки сработал на экспорт!
Света была очень довольна. Просто удивительно, что от "дяди Илюшиных денег" что-то ещё осталось!
Но раз оставалось - то и хорошо. До осени можно себе голову не грузить. Накатила летняя сессия, и девчонки с их курса трепетали: экзамен по старославянскому языку у них должен был принимать сам профессор Дудкин! Грозный бог филологического факультета, который к тому же был совершенно бесчувствен к молящим девичьим глазкам! И вообще считал девиц малопригодными для науки существами. О том, как он "резал", ходили легенды - и хоть сотая часть тех легенд была же всё-таки правдой! А может, и больше, чем сотая. Пухленькая хохотушка Танька взрыдывала:
- Ой, девочки, ну ничегошеньки не соображаю! Светик, я ж погорю, как фанерный ероплан!
- Спорим - не погоришь!
- Спорим - погорю! Я его только вижу, мумия такого - у меня уже в голове гуси летят.
- Девочки, попьем компотика!
Кастрюлю с компотом разворачивали из мокрой простыни, где она содержалась для прохлады, и все с облегчением отвлекались от "юсов" и прочей славянской премудрости. Всё это происходило, конечно, у Светы. Тахта была завалена конспектами, девчонки были раздеты до трусов и лифчиков. Такая стояла жара, что на раскалённом подоконнике мухи дохли. Если в дверь звонили три раза - поднимался визг, и все кидались набрасывать на себя платья. Это, скорее всего, означало, что пришёл Алёша или ещё кто-нибудь из мальчишек. Нарушать учебный процесс.
После первого же экзамена Алёша заявился с бамбуковыми палками и мотком верёвок.
- Светка, у тебя где-то было покрывало - ну, зелёное такое.
- Ероплан будешь строить?
- Молчи, несчастная, укройся паранджой! Ты знаешь, что такое панкха?
Света фыркнула и рукой махнула. Она надеялась только, что это что-то не очень большое. Учебный процесс - это такая штука, которая норовит всё время прерваться. И с гениальной изобретательностью находит к тому предлоги. Сооружение панкхи - орудия английских колонизаторов для порабощения индийского народа - было предлогом не из худших. К вечеру загадочная панкха была готова: довольно нелепого вида рама с натянутым на неё покрывалом, подвешенная к тому месту потолка, где проходила балка. К нижнему её краю была привязана верёвка, и конец верёвки дали в руки Таньке:
- Качай, угнетённая!