Стоит так шатко, точно опрокинется при первом же дуновении горячего воздуха, когда включат отопление
Я тренируюсь в подвале, и вдруг сверху доносится голос папы:
- Вот сюда, на этот столик.
Три пары ног пересекают гостиную, а затем слышится звук, как будто ставят что-то тяжелое. Минут через пятнадцать сверху доносятся звуки университетского футбольного матча: играют джазовые оркестры, грохочут барабаны, болельщики хором распевают командные гимны, - и я понимаю, что папа купил новый телевизор для гостиной. Шаги грузчиков стихают за входной дверью, а папа делает звук громче, так что я слышу каждое слово комментатора, хотя нахожусь в подвале, а дверь закрыта. Я не слежу за университетским футболом, поэтому имена игроков или названия команд мне незнакомы.
Качая бицепсы, я слушаю и втайне надеюсь, что папа спустится ко мне, расскажет о своей покупке и позовет смотреть матч. Но ничего такого не происходит.
И тут, может через полчаса после ухода грузчиков, телевизор притихает и раздается мамин голос:
- Это еще что такое?!
- Это телевизор высокой четкости с объемным звуком, - объясняет отец.
- Нет, это экран кинотеатра и…
- Джини…
- Давай без "Джини"!
- Я эти деньги своим горбом заработал, и не тебе указывать, как мне их потратить!
- Патрик, это просто нелепо. Он даже на журнальном столике не помещается. И сколько ты заплатил?
- Не важно.
- А старый телевизор специально разбил, чтобы можно было купить новый, побольше?
- Джини! Так-растак! Ты можешь хотя бы один-единственный раз ко мне не придраться?
- Мы же договорились экономить…
- Да, конечно. И экономим.
- Мы же договорились, что…
- У нас есть деньги на еду для Пэта. У нас есть деньги на новую одежду для Пэта. У нас есть деньги на домашний спортзал для Пэта. У нас есть деньги на лекарства для Пэта. И раз уж на то пошло, деньги на чертов телевизор у нас тоже есть!
Мама быстро выходит из гостиной. Прежде чем отец прибавляет громкость, слышу ее шаги по лестнице, ведущей в спальню, - значит, будет плакать, потому что отец опять на нее накричал.
Им приходится считать каждый цент, и в этом виноват я.
На душе просто гадко.
Я выполняю подъемы корпуса на "Стомак-мастере-6000" долго-долго. Теперь пора на пробежку с Тиффани.
Поднявшись из подвала, вижу папин новый телевизор - это одна из тех моделей с плоским экраном, какие рекламировались на матче "Иглз" против "Хьюстона", штуковина размером почти с наш обеденный стол. Телик просто гигантский; на журнальном столике поместилась только его середка, отчего кажется, что он еле стоит и при первом же дуновении теплого воздуха, когда включат отопление, опрокинется. Мне ужасно жалко маму, но я не могу не восхититься качеством изображения, а колонки, установленные на подставках за диваном, без преувеличения заполняют звуком весь дом - как будто матч проходит прямо в нашей гостиной. Я уже предвкушаю, как мы посмотрим по новому телику игры "Иглз": футболисты, наверное, будут выглядеть совсем как вживую.
На секунду останавливаюсь за диваном, любуясь новым телевизором, в надежде, что отец заметит мое присутствие. Я даже решаюсь подать голос:
- Пап, ты купил новый телевизор?
Молчит.
Он злится на маму за допрос по поводу покупки, теперь весь день будет дуться и ни с кем не разговаривать - это я по опыту знаю. Выхожу на улицу. Тиффани уже там, разминается.
Мы бежим вместе и не говорим друг другу ни слова.
На обратном пути я поворачиваю к дому, а Тиффани просто бежит дальше, не прощаясь. Я взбегаю по дорожке к задней двери. Маминой машины нет.
Коробка с надписью "Пэт"
Час до полуночи, а мама все еще не вернулась. Я начинаю волноваться, потому что каждый вечер в 22:45 должен принимать лекарства, которые помогают мне уснуть. Забывать о моих таблетках совсем не в привычках мамы.
Стучусь в родительскую спальню. Не дождавшись ответа, толкаю дверь. Отец спит; заснул при включенном телевизоре. В голубоватом свечении экрана его лицо кажется незнакомым, даже чужим; он немного похож на огромную рыбу в освещенном аквариуме, только без жабр, чешуи и плавников. Я подхожу к отцу и легонько трясу его за плечо:
- Папа?
Трясу сильнее.
- Папа?
- Чего тебе? - отзывается он, не открывая глаз.
Отец лежит на боку, вдавив левую щеку в подушку.
- Мамы до сих пор нет дома. Я волнуюсь.
Он ничего не отвечает.
- Куда она поехала?
По-прежнему молчит.
- Я волнуюсь за маму. Может, нам в полицию позвонить?
Жду ответа, но слышу только тихое похрапывание.
Выключив телевизор, выхожу из спальни и спускаюсь на кухню.
Раз отец не беспокоится, то и мне не о чем волноваться, внушаю я себе. Но ведь это так не похоже на маму - оставить меня одного, не сказав, куда собирается, даже не напомнив про лекарства.
На кухне открываю шкафчик и вынимаю восемь флаконов с моим именем на этикетках. Длинные и скучные названия лекарств тоже там напечатаны, но я различаю таблетки только по цветам, поэтому открываю все крышки и ищу нужные.
Две красные с белым для сна, и еще одна зеленая с желтой полоской, не знаю, как она действует - может, успокаивает? Принимаю эти три таблетки, потому что хочу нормально уснуть, да и мама будет довольна, если я проглочу их все. Вдруг она просто проверяет меня? После того как отец нагрубил маме, ужасно хочется сделать ей приятное, даже больше, чем обычно, - сам не знаю почему.
Лежа в кровати, я все думаю о том, где же может быть мама. Я бы позвонил ей на мобильный, но не знаю номера. Вдруг она попала в аварию? Вдруг у нее случился удар или сердечный приступ? Но если бы что-то такое произошло, полицейские или врачи уже сообщили бы нам, ведь кредитные карточки и водительские права у мамы точно с собой. Может, она заблудилась по дороге? Но тогда позвонила бы домой со своего мобильного и предупредила, что задержится. А вдруг она устала от жизни с отцом и со мной и просто сбежала? Я обдумываю это и осознаю, что, за исключением случаев, когда мама поддразнивает меня и называет Тиффани моей подругой, я уже очень давно не видел ее улыбающейся или смеющейся. Вообще, если задуматься, я часто вижу, как мама плачет или вот-вот расплачется. Может, ей надоело считать мои лекарства? Может, я забыл смыть однажды утром, а мама увидела таблетки в унитазе и рассердилась на меня за то, что я прятал их под языком? Может, я просто не ценил ее, как не ценил Никки, и Бог теперь решил и маму у меня забрать? А вдруг она не вернется домой и…
В тот момент, когда я уже начинаю не на шутку бояться, так что подступает желание бить себя по лбу основанием ладони, к дому подъезжает машина.
Бросаюсь к окну и вижу мамин красный седан.
Бегу вниз по лестнице.
Она еще даже к заднему крыльцу не успевает подойти, как я уже на улице.
- Мама?
- Эт-я, - отзывается она из темноты.
- Где ты была?
- Гуляла.
Она входит в круг света от уличного фонаря. Кажется, вот-вот упадет навзничь, так что я сбегаю по ступенькам и поддерживаю, обхватив рукой за плечи. Голова у нее мотается из стороны в сторону, но в конце концов ей удается сфокусировать на мне взгляд.
- Никки… дура… что… дала… тебе… улизнуть.
От ее слов мне становится еще тревожнее. Почему она вдруг заговорила про Никки? И что это там про "улизнуть"? Я-то как раз никуда не улизнул, наоборот, очень хочу, чтобы Никки вернулась, сейчас или когда угодно, это я был дураком, потому что не ценил Никки, как она того заслуживала, и маме все это прекрасно известно. Но от нее пахнет спиртным, да и языком она едва ворочает - просто чушь несет спьяну, думаю. Мама вообще-то редко выпивает, но сейчас она в стельку пьяна - и это тоже меня беспокоит.
Завожу ее в дом и усаживаю на диван в гостиной. Не проходит и пары минут, как она уже спит сном младенца.
Класть пьяную маму в одну кровать с сердитым отцом определенно не стоит. Одной рукой придерживая ее за плечи, другой подхватываю под колени, поднимаю и несу в свою спальню. Мама такая маленькая и легкая, что идти с нею на руках вверх по лестнице совсем не тяжело. Кладу на кровать, снимаю с нее туфли, накрываю одеялом, а потом иду на кухню за стаканом воды.
Вернувшись в комнату, нахожу флакон тайленола и вынимаю две белые таблетки.
Поддерживая голову, усаживаю маму, легонько трясу и, когда она наконец открывает глаза, уговариваю принять лекарство.
- Дай поспать, - поначалу отмахивается она.
Но я не отступаюсь. Еще со времен учебы в колледже я знаю, что вода и таблетки от головной боли перед сном - то, что надо от утреннего похмелья. В конце концов мама глотает тайленол, выпивает полстакана воды и засыпает в следующую же секунду.
Некоторое время я смотрю на нее и думаю, какая же она все-таки у меня красивая и как я ее люблю. Интересно, куда она ходила, с кем пила и что пила? Хотя на самом деле мне достаточно того, что она дома, цела и невредима. Я представляю себе, как она глушит стакан за стаканом в унылом баре в окружении немолодых мужчин. Или перемывает косточки отцу с кем-нибудь из своих подружек, а потом пьяная садится за руль и едет домой. Пытаюсь гнать от себя худые мысли, однако только об этом и могу думать: мою мать довели до пьянства, и это именно я довел мать до пьянства, - а от отца никакого толку.
Схватив фотографию Никки, поднимаюсь на чердак, устраиваю Никки рядом с подушкой и забираюсь в спальник. Свет не выключаю: я хочу, засыпая, смотреть на ее веснушчатый нос - так я и делаю.
Я открываю глаза, и прямо надо мной, широко расставив ноги, возвышается Кенни Джи. Чувственные переливы синтезатора мягко отодвигают темноту.
В памяти проносится прошлый визит мистера Джи на чердак моего дома - отец пинает и бьет меня, грозит отправить обратно в психушку, - поэтому я закрываю глаза, принимаюсь тихонько гудеть и мысленно считаю до десяти, очищая разум.
Но Кенни Джи неумолим.
Он вновь подносит к губам свой сопрано-саксофон, и "Певчая птица" расправляет крылья. Крепко зажмурившись, я продолжаю гудеть и мысленно считать до десяти, очищая разум, но он все дудит и дудит в свою дудку. Мелодия взмывает, движется к кульминации, и белый шрамик над правой бровью зудит и чешется все сильнее и сильнее. Отчаянно хочется колотить себя по лбу, но я продолжаю лежать с закрытыми глазами, гудеть и мысленно считать до десяти.
И в тот самый миг, когда музыка Кенни Джи становится совсем невыносимой…
Семь, восемь, девять, десять.
Вдруг - тишина.
Я открываю глаза и вижу неподвижное лицо Никки, ее веснушчатый нос. Я целую стекло; как будто камень с плеч свалился, оттого что Кенни Джи исчез. Выбираюсь из спальника, осматриваю весь чердак: переставляю какие-то пыльные коробки, ворошу всякий хлам, раздвигаю вешалки с зимней одеждой - Кенни Джи нигде нет.
- Я победил его, - шепчу. - Он так и не заставил меня стучать по лбу и…
Тут мне в глаза бросается коробка с надписью "Пэт", и возникает то самое ощущение, когда знаешь: вот-вот случится что-то плохое. Как будто нестерпимо хочется в туалет, хотя на самом деле вовсе не хочется.
Коробка в самом дальнем углу чердака. Она была спрятана за плетеным ковриком, а я его сдвинул, когда искал Кенни Джи. Добраться до нее теперь непросто: в процессе поисков я все вверх дном перевернул. Откидываю крышку; на самом верху лежит моя школьная тренировочная куртка, вся в пыли. Вынимаю ее, расправляю в руках. Какая она маленькая; если сейчас попытаюсь надеть, лопнут по швам желтые кожаные рукава. Кладу это старье рядом с собой и снова заглядываю в коробку. От ужаса и потрясения я тут же принимаюсь приводить чердак в порядок, пока он не выглядит в точности как до моих поисков Кенни Джи.
Расставив все на прежние места, забираюсь обратно в спальный мешок. Чувствую себя как во сне. Несколько раз в течение ночи я встаю, отодвигаю плетеный коврик и снова заглядываю в коробку с надписью "Пэт" - просто хочу убедиться, что мне не привиделось. И всякий раз ее содержимое обвиняет маму в предательстве.
Мамин почерк
Лучи солнца проникают в чердачное окно и ложатся на лицо, согревая кожу. Щурясь, я встречаю новый день. Поцеловав, возвращаю Никки на тумбочку возле кровати. Мама все еще спит; стакан пуст - я рад, что оставлял воду маме, хоть и зол теперь на нее.
Спускаясь по лестнице, чувствую запах гари.
Захожу на кухню: отец в красном мамином переднике стоит у плиты.
- Папа?
Он оборачивается; в одной руке кухонная лопатка, в другой - розовая прихватка. За ним на сковородке скворчит мясо, густой дым поднимается в вытяжку.
- Что ты делаешь?
- Готовлю.
- Что?
- Бифштекс.
- Зачем?
- Есть хочу.
- Ты что, жаришь его?
- Да, по-каджунски. Дочерна.
- Может, стоит огонь уменьшить? - предлагаю я, но папа уже отвернулся к плите, жарит шипящий кусок мяса, то и дело переворачивая его.
Я ухожу к себе в подвал и приступаю к тренировке.
Пожарная сигнализация срабатывает минут через пятнадцать.
Спустя два часа я снова захожу на кухню; сковородка, покрытая теперь толстым слоем черной копоти, по-прежнему стоит на заляпанной жиром плите; тарелка и столовые приборы в раковине. Папа смотрит спортивный канал И-эс-пи-эн по своему новому телевизору, и от звуков акустической системы, кажется, трясется весь дом. Часы на микроволновой печке показывают 8:17. Мама опять не напомнила про лекарства, так что я достаю все восемь пузырьков, снимаю крышки и ищу нужные цвета. Вскоре на столе передо мной лежат полдюжины таблеток, а я снова проверяю цвета - надо убедиться, те ли это пилюли, что я принимаю каждое утро. Глотаю все до единой: вдруг мама снова проверяет меня? Вообще-то, я на нее злюсь, но теперь еще и беспокоюсь; поднимаюсь в спальню и вижу, что она все еще спит.
Спустившись обратно, останавливаюсь у дивана и окликаю отца. Он не обращает на меня внимания, так что я возвращаюсь в подвал и продолжаю тренировку. Сверху, сквозь половицы, доносятся резкие голоса комментаторов И-эс-пи-эн: они подводят итоги университетских матчей и делают прогнозы на предстоящую игру НФЛ. Из газет я знаю, что "Иглз" прочат победу над Сан-Франциско, и я уже предвкушаю, как мы с отцом будем смотреть матч. Если "Иглз" выиграют, он придет в хорошее настроение и наверняка заговорит со мной.
Примерно через час мама наконец выходит, и у меня камень падает с души, ведь я уже думал, не заболела ли она. Я занимаюсь на велотренажере, и, когда она зовет меня по имени, просто продолжаю крутить педали. Не оборачиваюсь - не хочу смотреть на нее, после того как нашел коробку с надписью "Пэт", - но боковым зрением замечаю, что она приняла душ, уложила волосы, накрасилась и надела красивое летнее платье. И пахнет от нее замечательно - лавандой.
- Ты вчера вечером принял лекарства? - спрашивает она.
Я киваю.
- А сегодня утром?
Еще раз киваю.
- Доктор Патель с самого начала сказал, чтобы я позволила тебе самому следить за сроками приема, - это первый шаг к самостоятельной жизни. Но я же твоя мать, я не могла не обращаться с тобой как с ребенком. Так что поздравляю, Пэт.
Странно слышать от нее "поздравляю", можно подумать, я приз какой выиграл или что-то в этом духе. Но вообще меня заботит только одно - почему мама вернулась домой пьяная.
- Где ты была? - спрашиваю. - Встречалась с друзьями?
Снова кошусь на нее украдкой: она опускает взгляд на пол, на потертый коврик.
- Спасибо, что уложил меня спать. Вода и тайленол были очень кстати. Как будто ролями поменялись, да? Что ж, я очень признательна тебе. Спасибо, Пэт.
Она не ответила на мой вопрос, но я не знаю, что еще сказать, поэтому ничего и не говорю.
- Твой отец в последнее время ведет себя просто по-свински, и мне надоело это терпеть. В общем, я решила поставить кое-какие условия, так что ждите перемен. Вам обоим придется чуть больше заботиться о самих себе. Тебе нужно налаживать свою жизнь, а тем, как твой отец со мной обращается, я сыта по горло.
Коробка с надписью "Пэт" мигом вылетает у меня из головы, я поворачиваюсь к маме, не прекращая крутить педали:
- Ты сердишься на меня? Я сделал что-то не так?
- Пэт, я на тебя не сержусь. А вот на твоего отца - да. У нас с ним вчера была долгая беседа, пока ты бегал. Несколько недель, возможно, придется нелегко, но в конце концов нам всем станет только лучше, я уверена.
Мелькает дикая, пугающая мысль.
- Мама, ты же не уходишь от нас?
- Нет, не ухожу. - Она смотрит мне в глаза, отчего я верю ей на все сто процентов. - Я бы никогда не оставила тебя, Пэт. Но сегодня я действительно уйду, потому что "Иглз" у меня уже в печенках сидят. С едой разберетесь сами.
- Куда ты пойдешь? - Я вращаю педали еще быстрее.
- Гулять, - отзывается мама, целует белый шрамик на моем мокром от пота лбу и уходит.
Я так переживаю из-за услышанного от мамы, что целый день ничего не ем, лишь воду пью и качаюсь. Матч "Иглз" начнется только в 16:15, поэтому устраиваю себе полноценную тренировку. Все это время я втайне надеюсь, что отец спустится ко мне в подвал и позовет смотреть предыдущую игру, которая начнется в час, - но тщетно.
В середине дня я поднимаюсь в дом, на секунду задерживаюсь у дивана.
- Папа? Папа?
Он упорно глядит в телевизор, не обращая на меня внимания, а я даже не поднимаю глаз на экран, чтобы узнать, кто играет, - слишком взволнован мамиными словами. Надеваю мешок для мусора и выхожу на улицу. Мне нужно хоть с кем-то поговорить, одна надежда на Тиффани. Но вот уже целых пятнадцать минут я разминаюсь, а она все не показывается. В итоге бегу один. Забавно: когда я желаю бегать в одиночестве, Тиффани тут как тут, а именно сегодня взяла и не пришла.
Очень хочется есть, и с каждым шагом желудок болит все сильнее, но боль мне только в радость, ведь она означает, что я теряю вес, а за последнюю неделю я, кажется, набрал лишку, особенно после пива, которое мы с Джейком пили в прошлые выходные. Это наводит на мысль о том, что после проигрыша "Иглз" я больше не разговаривал с Джейком. Интересно, приедет ли он сегодня смотреть матч вместе с нами?
Из-за резкой боли решаю пробежать дальше, чем обычно, напрягая последние силы. К тому же страшновато возвращаться домой, к отцу, с которым мама оставила меня наедине на целый день, и по-прежнему тревожно от ее слов про какие-то перемены. Вот бы Тиффани бежала сейчас вместе со мной, тогда я мог бы поговорить с ней и поделиться своими печалями. Удивительное это желание - ведь она обычно толком и не отвечает, а в прошлый раз, когда я пытался рассказать о своих проблемах, принялась громко сквернословить в общественном месте и наговорила о Никки нехорошего. Тем не менее я потихоньку прихожу к пониманию, что Тиффани - мой лучший друг, отчего мне и странно, и страшно.
Когда я наконец поворачиваю на свою улицу, серебристого "БМВ" Джейка нигде не видно. Может, он решил приехать из Филадельфии на метро? Мне совсем не хочется смотреть матч вдвоем с отцом, хотя что-то подсказывает, что так и будет.