Понимая, что из-за семейного ужина меня вряд ли выпустят на вечернюю пробежку, надеваю мусорный пакет и отправляюсь раньше. Бегу мимо домов школьных друзей, мимо католической церкви Св. Иосифа, куда раньше захаживал, мимо Коллинзвудской школы (выпуск-89 рулит!), мимо парка, мимо дома, в котором жили дедушка с бабушкой.
На Вирджиния-авеню меня замечает мой лучший друг, когда я пробегаю мимо его нового дома. Ронни как раз вернулся с работы, идет от машины к входной двери. Он смотрит мне в глаза, а потом кричит в спину:
- Пэт Пиплз, это ты? Эй, Пэт!
Я увеличиваю скорость, ведь сегодня я встречаюсь с братом. Джейк вообще не верит в счастливые развязки, а душевных сил на общение с Ронни у меня вовсе нет: он ни разу не приехал к нам с Никки в Балтимор, хотя постоянно обещал. Никки всегда называла его подкаблучником и говорила, что Вероника, жена Ронни, хранит его ежедневник там же, где и его яйца, - в своей сумочке.
Никки утверждала, что Ронни никогда не навестит меня в Балтиморе, и была права.
В психушке он меня тоже не навещал, однако написал в письме о том, какая замечательная у него родилась дочь, - Эмили и сейчас замечательная, полагаю, хотя возможности в этом удостовериться у меня пока не было.
Вернувшись, обнаруживаю у дома машину Джейка. Дорогой серебристый "БМВ" намекает на то, что мой брат преуспел "в деле набивания карманов", как говорит Дэнни. Проскальзываю в дверь черного хода и взбегаю по ступенькам в душ. Помывшись и переодевшись, делаю глубокий вдох и иду в гостиную на звуки разговора.
При виде меня Джейк встает. На нем стильные брюки в тонкую угольную полоску и бирюзовая рубашка поло; достаточно облегающая, она показывает, что Джейк сохранил довольно хорошую форму. Еще у него часы с бриллиантами по всему циферблату - Дэнни бы точно назвал их Джейковой цацкой. Волосы у брата поредели, однако они намазаны гелем и модно уложены.
- Пэт?..
- Я же говорила, что ты его не узнаешь! - восклицает мама.
- Да ты вылитый Арнольд Шварценеггер. - Он щупает мой бицепс, и не могу сказать, что мне это нравится: не люблю, когда ко мне прикасается кто-либо, кроме Никки. Но он же мой брат, так что молчу. - Ничего себе мускулы, - добавляет он.
Я смотрю в пол; я помню, что он наговорил о Никки, и до сих пор не могу этого простить, хотя ужасно рад видеть брата спустя, кажется, целую вечность.
- Слушай, Пэт. Я должен был приезжать к тебе в Балтимор, но до смерти боюсь подобных заведений, и к тому же я… я просто не мог видеть тебя в таком состоянии, понимаешь? Ты злишься на меня?
Вообще-то злюсь, но вдруг вспоминаю очередную реплику Дэнни, которая настолько подходит к случаю, что не повторить ее просто нельзя.
- В моем сердце только любовь.
Джейк смотрит так, будто я двинул ему в живот, быстро-быстро мигает - неужто сейчас заплачет? А потом сгребает меня в охапку:
- Прости!
Он слишком долго держит меня в объятиях, я этого тоже не люблю - за исключением случаев, когда обнимает Никки.
- У меня для тебя подарок.
С этими словами Джейк отпускает меня, вынимает из пакета трикотажную футболку "Иглз" и протягивает. Разворачиваю, чтобы посмотреть: 84-й, это номер крайнего принимающего, но фамилия незнакома. "Это же номер Фредди Митчелла, молодого такого", - думаю я, но вслух не говорю: не хочу обижать брата, сделавшего мне подарок.
- Кто такой Баскетт? - спрашиваю, прочитав фамилию на футболке.
- Хэнк Баскетт? О, этот новичок - настоящая сенсация нового сезона, только о нем и говорят. Его взяли в команду уже после драфта. Футболки с его номером в Филадельфии расходятся как горячие пирожки. А тебе теперь есть что надевать на игры в этом году.
- На игры?..
- Ну да, раз ты дома, наверняка же захочешь заполучить обратно свое место на стадионе!
- На "Вете"?
- "Вет"? - Джейк смеется и оглядывается на маму. Она как будто напугана. - Нет же - на "Линкольн файненшл филд".
- Что такое "Линкольн файненшл"?
- Тебе что, в той дыре даже телевизор не давали смотреть? Это домашний стадион "Иглз", твоя команда на нем уже три сезона отыграла.
Знаю, что Джейк мне лжет, но ничего не говорю.
- Ну, не важно, все равно ты будешь сидеть рядом со мной и Скоттом. Годовой абонемент, братишка. Ну что стоишь, будто по башке получил?
- У меня нет денег на годовой абонемент, - говорю, и это чистая правда, потому что я отдал Никки и дом, и машины, и банковские счета, когда началось время порознь.
- А родня на что? - Джейк легонько двигает меня в плечо. - Я, может, и не был хорошим братом последние годы, но теперь хочу наверстать упущенное.
Я благодарю, а мама снова плачет, да так сильно, что ей приходится выйти из комнаты, оставив меня в недоумении: ведь мы с братом миримся, и Джейк сделал мне такой подарок - годовой абонемент на матчи "Иглз", не говоря уже о футболке.
- Давай, братишка, надевай баскеттовскую футболку.
Слушаюсь Джейка. До чего приятно снова надеть зеленое - цвет "Иглз", да еще и вещь, которую Джейк специально для меня выбирал.
- Вот увидишь, этот твой Баскетт еще покажет себя в чемпионате, - загадочно говорит Джейк, словно мое будущее теперь непостижимым образом связано с новичком "Иглз" - принимающим Хэнком Баскеттом.
Бетонный бублик
Я замечаю, что отец дожидается матча и только потом входит в гостиную. Сезон еще не начался, так что мы не исполняем все те привычные ритуалы, без которых у нас не обходится ни один игровой день. Впрочем, папа надел свою футболку с пятым номером - номером Макнабба - и присел на самый краешек дивана, готовый вскочить чуть что. Он с серьезным видом кивает брату, а на меня вовсе не обращает внимания, но ведь я слышал, как мама просила, когда они спорили на кухне: "Хотя бы попытайся поговорить с Пэтом". Мама ставит тарелки на раскладные столики, садится рядом с Джейком, и мы дружно принимаемся за еду.
Все очень вкусно, однако, кроме меня, никто не хвалит блюда. Мама как будто рада комплименту, переспрашивает, по своему обыкновению, точно ли все получилось как надо, потому что она скромная и не любит хвастаться своей стряпней, хотя готовит просто замечательно.
- Как думаешь, пап, много выиграют в этом году "Птички"? - спрашивает Джейк.
- Восемь к восьми, - мрачно предрекает отец.
В начале сезона НФЛ он всегда настроен пессимистически.
- Одиннадцать против пяти, - возражает брат, на что отец качает головой и присвистывает. - Одиннадцать к пяти? - поворачивается ко мне Джейк, и я киваю, потому что я оптимист, а победа в одиннадцати матчах наверняка обеспечит "Иглз" выход в плей-офф.
Если "Птички" пройдут, то билеты на домашний матч серии плей-офф нам гарантированы, потому что у нас абонемент на игры регулярного чемпионата, и нет ничего лучше, чем болеть за победу "Иглз" на турнире плей-офф.
Надо признаться, после окончания прошлого сезона я не слишком хорошо следил за "Птичками". Когда объявляют стартовый состав команды, я с удивлением обнаруживаю, что большинство моих любимых игроков покинули ее. Дьюс Стейли. Хью Дуглас. Джеймс Траш. Кори Саймон. Вопросы "когда? почему?" вертятся на языке, но я сдерживаюсь: вдруг отец с братом решат, что я перестал болеть за "Иглз", как они и предсказывали, когда я только-только переехал в Балтимор с Никки и расстался со своим годовым абонементом.
Изумляет еще и то, что "Птички" играют не на стадионе "Ветеране", а на "Линкольн файненшл филд" - все как говорил Джейк. После окончания прошлого сезона каким-то неведомым образом успели отстроить целый стадион, а я, видимо, пропустил всю шумиху, пока лечился в психушке. И все-таки что-то тут не так.
- А где находится "Линкольн файненшл филд"? - спрашиваю как бы между прочим, когда в перерыве показывают рекламу.
Отец молча поворачивает ко мне голову. Он меня на дух не выносит. На его лице написано отвращение, словно смотреть футбол, сидя в одной комнате с ненормальным сыном, для него настоящая пытка.
- В Южной Филадельфии, как и все стадионы, - отвечает брат слишком поспешно. - Вкусные тосты, мам.
- А с "Вета" можно увидеть "Линкольн файненшл"?
- "Вет" снесли, - говорит Джейк.
- Снесли?.. Что значит - снесли?
- Двадцать первого марта две тысячи четвертого, в семь утра. Рухнул как карточный домик, - не глядя на меня, отвечает отец, прежде чем высосать комочек оранжевого мяса из куриной косточки. - Больше двух лет назад.
- Что? Да я был на "Вете" еще прошлой… - Тут я запинаюсь, потому что начинает кружиться голова, а к горлу подкатывает тошнота. - В котором году, ты сказал?
Папа открывает рот, чтобы ответить, но мама опережает:
- Пока тебя не было, многое переменилось.
Я все равно отказываюсь верить в то, что стадиона больше нет. Не верю даже после того, как Джейк достает из машины ноутбук и показывает мне скачанное из Сети видео сноса с помощью взрыва. Стадион "Ветеране" - мы называли его бетонным бубликом - валится, как поставленные в круг костяшки домино, и на экран набегает облако серой пыли. От такого зрелища у меня просто сердце рвется, хоть и подозреваю, что эти кадры - всего лишь компьютерная фальшивка.
В детстве отец часто брал меня туда на игры "Филлиз", и, конечно же, все матчи "Иглз" мы с Джейком смотрели именно там. Трудно поверить, что такой колоссальный памятник моему детству могли уничтожить, пока я был в психушке. Когда ролик заканчивается, прошу маму выйти со мной на минутку из комнаты.
- Что такое? - спрашивает она на кухне.
- Доктор Патель сказал, что из-за новых лекарств у меня могут появиться галлюцинации.
- И?..
- Кажется, мне только что привиделось, будто Джейк показал на своем компьютере, как взорвали стадион "Ветеране".
- Дорогой мой, так все и было. Его снесли больше двух лет назад.
- Который сейчас год?
Она отвечает не сразу:
- Две тысячи шестой.
То есть мне тридцать четыре. Время порознь длится уже четыре года. Быть этого не может.
- Откуда мне знать, что сейчас не галлюцинация? Откуда мне знать, что ты - не галлюцинация? Вы все - галлюцинация! Все вы! - Я срываюсь на крик, но ничего не могу с собой поделать.
Мама качает головой, пытается дотронуться до моей щеки, но я отбрасываю ее руку в сторону, и она снова плачет.
- Сколько времени я провел в психушке? Сколько? Говори!
- Да что там такое? - зовет отец. - Мы тут футбол, вообще-то, смотрим!
- Тсс! - шепчет мама сквозь слезы.
- Сколько? - кричу.
- Да скажи ему, Джини! Давай! Все равно узнает рано или поздно! - кричит отец из гостиной. - Говори же!
Хватаю маму за плечи, трясу так, что у нее мотается голова, ору:
- Сколько?!
- Почти четыре года, - отвечает Джейк.
Оборачиваюсь: брат стоит в проеме двери.
- А теперь отпусти маму.
- Четыре года? - Я смеюсь и отпускаю мамины плечи.
Она закрывает рот руками, в глазах слезы и жалость.
- Да вы что тут все, разыграть меня…
Слышу мамин крик, чувствую затылком холодильник, а потом сознание покидает меня.
Самый страшный человек на свете
Вернувшись в Нью-Джерси, я считал, что нахожусь в безопасности: не верил, что Кенни Джи может последовать за мной сюда из психушки. Теперь-то я понимаю, какая это была глупость с моей стороны, ведь Кенни Джи ужасно талантливый, находчивый и влиятельный, с таким человеком нельзя не считаться.
Я сплю на чердаке, потому что там невыносимо жарко. После того как родители укладываются, я поднимаюсь наверх, выключаю вентилятор, забираюсь в свой старый зимний спальник, застегиваю молнию так, что снаружи остается только лицо, и начинаю потеть, сгоняя жир. Без вентилятора температура быстро поднимается, очень скоро мешок промокает насквозь, и я физически ощущаю, как худею. Так я провел уже несколько ночей, и ничего странного не происходило.
Однако сегодня, когда я лежу в темноте и обильно потею, до меня вдруг доносятся чувственные переливы синтезатора. Крепко зажмурившись, принимаюсь тихонько гудеть и мысленно считаю до десяти: я же понимаю, это всего лишь галлюцинация, как и предупреждал доктор Патель, - но тут Кенни Джи дает мне пощечину. Открываю глаза: он стоит прямо передо мной, в доме моих родителей, и шапка кучерявых волос, словно нимб, обрамляет его лицо. Безупречно загорелый лоб, вечная легкая щетина, резко очерченный подбородок. Три верхние пуговицы рубашки расстегнуты, чуть обнажая волосы на груди. Мистер Джи, может, и не похож на злодея, но для меня он самый страшный человек на свете.
- Как? Как ты меня нашел?
В ответ Кенни Джи подмигивает и подносит к губам сверкающий сопрано-саксофон.
Меня бросает в дрожь, хотя я весь мокрый от пота.
- Пожалуйста, - прошу, - оставь меня в покое!
Но он делает глубокий вдох, саксофон выводит первые пронзительные ноты "Певчей птицы" - я уже на ногах, как есть, в спальнике, вновь и вновь бью себя правой пястью по белому шрамику над правой бровью, пытаюсь выгнать музыку вон - бедра Кенни Джи покачиваются прямо перед моими глазами - и с каждым ударом кричу: "Замолчи! Замолчи! Замолчи!" Раструб саксофона упирается мне в лицо, оглушая звуками джаза, кровь приливает ко лбу - соло Кенни Джи достигает кульминации: бум-бум-бум…
Мать с отцом пытаются ухватить меня за руки, а я кричу:
- Перестань играть! Перестань! Пожалуйста!
Когда мама от удара отлетает в сторону, отец со всей силы пинает меня в живот, отчего Кенни Джи исчезает, а музыка прекращается. Я оседаю на пол, хватая ртом воздух, папа вскакивает мне на грудь и заезжает кулаком в челюсть, а мама уже пытается оттащить его от меня, я всхлипываю как ребенок; мать кричит на отца, чтобы перестал драться, и вдруг он отпускает меня, а мама утешает, говорит, что все будет хорошо, - это после того, как мой собственный отец со всей силы приложил меня по лицу.
- Все, Джини, с меня хватит. Он завтра же отправляется обратно. Прямо утром, - говорит отец и, топая, спускается с чердака.
Мысли путаются, я почти не соображаю, только рыдаю в голос.
Мама садится рядом:
- Все хорошо, Пэт, я здесь.
Я кладу голову ей на колени и плачу до тех пор, пока не засыпаю, а мама все гладит и гладит меня.
Когда я открываю глаза, вентилятор снова работает, солнце пробивается сквозь сетку на ближайшем окне, а мама все еще гладит мои волосы.
- Как спалось? - спрашивает она с принужденной улыбкой.
Глаза у нее красные, на щеках следы слез.
Целую секунду наслаждаюсь маминым присутствием, ощущением тяжести ее ладошки на лбу, нежным голосом, а потом наваливается воспоминание о событиях прошлой ночи. Резко выпрямляюсь, сердце колотится, волна ужаса пробегает по телу.
- Не отправляй меня обратно, пожалуйста! Прости меня, прости! - умоляю маму, заклинаю ее всем, что у меня есть, - так мне ненавистна мысль о возвращении в психушку, к мрачному доктору Тимберсу.
- Ты остаешься здесь, с нами, - отвечает мама.
Она смотрит мне прямо в глаза - стало быть, говорит правду - и целует в щеку.
Мы спускаемся в кухню, и она готовит мне вкуснейший омлет с сыром и помидорами, а я проглатываю все до единой таблетки - чувствую, что должен сделать для мамы хотя бы это, раз уж сшиб ее с ног и расстроил отца.
Взглянув на часы, прихожу в ужас: уже одиннадцать утра. Поэтому, очистив тарелку, сразу же приступаю к тренировке, выполняя все упражнения с удвоенной скоростью, чтобы наверстать упущенное время.
Званый ужин
Ронни все-таки приходит ко мне, прямо в подвал.
- Я домой иду, так что заглянул только на минутку.
Как раз заканчиваю очередной подход в жиме лежа и ухмыляюсь: я прекрасно понимаю, что означает его заявление. Вероника не знает, что Ронни здесь, и ему нельзя задерживаться, если не хочет получить нагоняй. Жены не любят, когда мужья что-то делают без их разрешения - например, навещают своих лучших друзей, которых тысячу лет не видели.
- Что у тебя с лицом? - спрашивает он, когда я сажусь.
Трогаю лоб.
- Руки вчера были скользкие, уронил на себя штангу.
- И от этого всю щеку так разнесло?
Пожимаю плечами: вовсе не хочу объяснять ему, что меня ударил собственный отец.
- Ничего себе, как ты похудел и накачался! Хороший у тебя спортзал! - восклицает он, во все глаза рассматривая силовую скамью и "Стомак-мастер-6000", а потом протягивает руку. - Как насчет того, чтобы я заходил сюда потренироваться?
Я встаю и отвечаю на рукопожатие.
- Конечно, - говорю я, прекрасно понимая, что вопрос - очередное лживое обещание, из тех, что Ронни горазд раздавать.
- Слушай, мне очень стыдно, что я так и не приехал к тебе в Балтимор, но у нас появилась Эмили, ну, ты же понимаешь, как оно все бывает. Но мне казалось, письма не давали нам отдаляться друг от друга. А теперь, когда ты вернулся, мы можем гораздо чаще пересекаться, так ведь?
- Можно подумать… - начинаю я, но вовремя останавливаюсь.
- Можно подумать что?
- Ничего.
- Ты все еще считаешь, что Вероника тебя терпеть не может?
Упорно молчу.
- Если бы она тебя и вправду терпеть не могла, стала бы звать на ужин? - говорит он с улыбкой.
Я смотрю на Ронни, пытаясь понять, серьезно он или нет.
- Вероника закатывает завтра целый банкет в честь твоего возвращения. Так ты придешь?
- Естественно, - отвечаю, все еще не веря своим ушам.
Обещания Ронни обычно не сопровождаются такими конкретными словами, как "завтра".
- Отлично. Приходи в семь, успеем пропустить по стаканчику. Начало в восемь, такой типичный торжественный ужин при свечах с тремя переменами блюд, так что оденься понаряднее, хорошо? Ты же знаешь, как серьезно Вероника относится к своим званым ужинам, - добавляет Ронни, а затем обнимает меня.
Я весь в поту и терплю объятия только потому, что совершенно ошарашен приглашением Вероники. Не убирая руку с моего плеча, Ронни заглядывает мне в глаза:
- До чего же хорошо, Пэт, что ты вернулся.
Глядя, как он взбегает по лестнице, думаю о том, сколько гадостей наговорили бы мы с Никки о Ронни и Веронике, если бы время порознь уже было позади, а Никки собиралась к ним в гости вместе со мной.
- Званый ужин, подумать только! - сказала бы она. - Что за детский сад?
Господи, да Никки Веронику просто на дух не выносит.