Еремей плохо чувствовал грань между игрой и всамделишными человеческими отношениями. В пятом классе мальчишки, повально увлечённые "Тремя мушкетёрами" Дюма, вели дуэли и сражения беспрерывно. Дуэли на шпагах – милое дело. Шпага обычно в мальчишеском обиходе – это крепкий, гибкий прут. Между Д`Артаньяном, которым себя счёл возможным считать Ерёма Солёный, и Атосом – Костей Завидоновым – схватка происходила на Базарной площади. Дуэль с нарушением неукоснительно соблюдавшегося правила боя – применялось только деревянное оружие. К оконечности шпаги Еремея был прикреплён металлический штырь. По правилам мальчишеских дуэлей исключались уколы в голову, лицо. Пропущенный Костей выпад Еремея пришёлся в верхнюю губу, которую металлический штырь прошил насквозь. В самой близкой близости от Базарной площади стояло здание поселковой поликлиники – двухэтажное, красного кирпича. Раненого перепуганные льющейся из рассечённой губы кровью пятиклассники, взяв под руки, повлекли в поликлинику. Хирург обработал рану, поставил скобку, стянув разошедшуюся на две стороны губу. Шрам остался на всю жизнь, напоминая Косте ежедневно, постоянно о Ерёмином вероломстве. О дуэли и её последствиях донесли Фёдору Кузьмичу Солёному. Он оказался скор на расправу и основательно прошёлся офицерским ремнём по заднице и спине самопровозглашённого Д`Артаньяна.
Семья Солёных перебралась в Москву, и Еремей-Репей стал частенько наведываться в Лотошино. Дружил по-прежнему с Костей, наведывался по старой памяти к учителю истории Алексею Сергеевичу Ухову, которого ребята боготворили. Уроки древней истории были записаны в мальчишеских романтических сердцах золотыми буквами навсегда.
О филологическом, историческом факультетах грезил начитанный, влюблённый в Толстого, в его великий роман "Война и мир" Костя Завидонов. Однако весь последний учебный год настырный Еремей, вцепившийся матёрым репьём в смущённую его уговорами душу Кости тащил друга-приятеля на юридический. И своего добился. Студенческие годы они, как братья Аяксы, казались окружающим неразделимыми.
Но острый ум Кости, наблюдательность, строгая объективность в оценке людского поведения, чувство справедливости, внутреннее несогласие с манерой поведения Еремея, его дешёвым ловкачеством всё яснее указывали на несовместимость их характеров… Солёный, готовясь к очередному экзамену, обращал учебники и записи в шпаргалки. Завидонов презрительно относился к этому обману по сути самого себя. Вообще, Солёный, как открылось вскоре, ходил в институт не за знаниями, а за отметками в зачётке. "Неуды" и "посры" Еремей по окончании экзаменационной сессии пересдавал с завидным упорством. Еремей-Репей мог "достать" любого, самого недоступного для студентов профессора. Обычно преподаватели, зная о цепкости Солёного, сдавались без боя.
Самое трудное для Завидонова в отношениях с Еремеем Солёным – полное отсутствие у приятеля чувства юмора. Шуток тот не понимал, сильно обижался на остроты в его адрес, но старался вида не показывать. Зло таил про себя.
Некогда ухоженное уховское подворье по смерти престарелых отца и матери Алексея Сергеевича пришло в запустение; семье, состоящей из двух педагогов, историка-мужа, к хозяйственным заботам полностью равнодушного, и жены-биолога Зинаиды Григорьевны, обременённой нарождающимся чуть ли не каждый год приплодом, наплевать было на то, что пробираться к крыльцу приходилось через бурьян, возникший от невнимания к земле, на которой они проживали. В вечернюю пору отклонись на шаг в сторону от тропы, ведущей к крыльцу, и, наверняка, репьёв на пальто, на брюки нацепляешь. Не вздумай тут же от них избавляться: неосторожно наклонишься и подцепишь (или он тебя подцепит) репей в волосы.
Освобождаясь в просторных сенях от репьёв, Константин ворчал:
– Чёртово племя. Буйно растёт, а толку от него ни на грош. Фу-ты ну-ты!
Приоткрылась дверь, ведущая в жилые комнаты, высунулась вечно лохматая голова Еремея Солёного:
– Ты, чего это, Костя, репейник бранишь. Пользы нет! А репейное масло?! Идёт на смазку особо точных приборов и механизмов.
– Репейное масло, это гарное масло, ещё его называют деревянным, извлекают из мясистых, толстых, глубоко уходящих в землю корней лопуха, репейника то есть. Используют репейное масло в медицине.
Костя вошёл в большую комнату, уставленную книжными шкафами и диванами. За столом с лампой под зелёным абажуром сидел, протирая очки, Алексей Сергеевич. Он поднялся навстречу Завидонову, пожал ему руку. Костя по инерции продолжал говорить о применении репейного масла.
– Им смазывают голову, это врачует корни волос. Репейное масло избавляет от перхоти. Женщины смазывают волосы, чтобы они стали блестящими. Исчезновение угрей, прыщей – опять же заслуга этого масла.
– Мелочи всё это. Ишь, какая важность – бабьи примочки! Репейное масло незаменимо в особо точных приборах, микроскопах, микромеханизмах, оптике.
– Еремей, окстись! Ври, да не завирайся. Его природа, его достоинства – исключительно целебные свойства. Звучит вроде бы насмешливо, а между тем у лопуха и листья, и корни врачуют. О масле репейном я уже доложил вам. Листва же репейника утоляет мышечную боль, облегчает боль в суставах.
Глаза Еремея стали наливаться кровью:
– А я говорю, репейное масло необходимо для смазки осей в особо точных приборах.
– Вспомни, Еремей, у Чехова в "Трёх сёстрах" твой однофамилец, капитан Солёный, так же со злостью настаивает: "А я говорю чехматша". О разном они говорят: Чебутыкин о черемше, Солёный о чехматше…
– Только не спорить, – взвился Еремей.
– Да, чего тут спорить, – саркастически, со смехом подхватил Костя на лету реплику Еремея и врезал, раздосадованный упрямством Солёного, как говорится, по полной:
– Ясное дело: репейное масло главным образом используется для смазки оптических осей, а деревянное, гарное, масло гонят из таких дубарей, как ты, Еремей.
– Га-га-га! Га-га-га! – громко загоготал Алексей Сергеевич.
В глазах Еремея забегали злые, дьявольские огоньки – синий, красный, фиолетовый. Он напыжился, сжал кулаки и прошипел:
– Ты так! Дубарём обзываешь!
Резко, со свирепым выражением лица, на котором выделялась на покрасневшей физиономии белая пуговка носа, двумя кулаками толкнул Костю, и тот от неожиданности рухнул на стоявший у него за спиной диван. Еремей вцепился своими пальцами-коротышками в горло приятеля. Алексей Сергеевич, видимо, полагая, что шутят ребята, продолжал гоготать:
– Га-га-га!
Дело между тем обретало не шуточный оборот. Еремей продолжал душить приятеля – тот уже хрипел, глаза его закатились. Секунды промедления и – неизбежная смерть от удушья. Алексей Сергеевич решительно двинулся к дивану, где уже не в силах был сопротивляться Константин. Он рывком, схватив Еремея за волосы, оторвал от горла полуживого Константина… В руках учителя остался клок волос Еремея.
– За что, Лёша? Больно ведь! – взвыл по-волчьи Солёный.
– Опомнись, Еремей. Ты едва не задушил Костю.
– Мало ему за дубаря! Другой раз задушу, увидите.
Алексей Сергеевич, осознав случившееся, не слышит Еремея. Он говорит, и голос его дрожит от волнения.
– Мы здесь, в сущем мире, временные жители и равны как души господни. Каждый из нас обязан, перед Богом обязан, относиться к другому равному существу, как к самому себе.
Помолчал и произнёс сурово, бесстрастно, так зачитывают приговор:
– Константин не покушался на твою жизнь. Божье право на его стороне. До тех пор, пока не доказана злонамеренность или подлая глупость, покушаться на расправу – значит совершать преступление. Еремей, ты совершил преступление… при свидетеле.
– Это факт, я был на волосок от смерти. Он просто-напросто готов был меня удушить, – проговорил смертельно-бледный Завидонов.
Наступила долгая мрачная пауза. Начавший приходить в себя Константин заговорил первым:
– Психопатический срыв, а на деле покушение на убийство. С чего бы это, а? – жёстко, безапелляционным, прокурорским, не адвокатским тоном изрёк юрист Завидонов. – Ответ в конце концов найдётся. Мне сейчас и навсегда ясно – Еремею я никогда не доверюсь ни в чём. Он как человек, как личность перестал в этом мире существовать для меня. В кого теперь вцепится этот репей? Впрочем, далеко ходить не следует. Репей уже вцепился в свою жертву. Берегитесь, Алексей Сергеевич, то бишь Лёша, – так всё чаще прилюдно Еремей стал называть нашего школьного учителя.
– Прощайте, – и Костя, не сказав больше ни единого слова, вышел, хлопнув дверью.
Репей-Еремей вскоре стал чем-то вроде ассистента, ретивого помощника, услужливого приятеля при личности историка-краеведа Алексея Сергеевича Ухова. Еремей по-прежнему своего благодетеля, невзирая на солидную разницу лет, на украшающий Ухова букет регалий и государственных наград, почитание сильных мира сего, амикошонствуя, называл в обществе и в кругу приятелей Лёшей. Репей есть репей, наглое существо.
Появление нежданно-негаданно в дачной деревне Усково Еремея Солёного поставило Константина Петровича, человека в годах, профессора, заведующего кафедрой, автора многих книг по юриспруденции, повестей, пьес, рассказов, в положение наитруднейшее. Известно, за давностью лет списываются, как бы прощаются даже тяжкие преступления. Еремей Солёный, можно легко предположить такое, и прибыл в Усково за этим.
Ведь формального, законного разбирательства не было. Всё ограничилось перепалкой-обменом взглядами на происшедшее трёх его участников. Но Константин свой личный приговор вынес и вслух произнёс его тогда же, по горячим следам едва не произошедшего убийства. Стало быть, ему и только ему дано право пересмотреть, оставить в силе или отменить за давностью этот приговор.
"Жили-были, приятельствовали-дружили, – рассуждал Завдонов на протяжении многих лет. – Вдруг один на другого обиделся – он, видите ли, шуток в свой адрес не переносит. Обиделся и бросился душить приятеля, который, представьте, поначалу думал, что не всерьёз его душит. Положим, до летального исхода дело не дошло. Ну, и что из этого?! Может потерпевший впредь с доверием относиться к насильнику? Можно предположить (экспертизы не было), что быть задушенным психопатом лучше, чем психически нормальным индивидуумом. Добрых отношений между ними, кажется, быть не может по сути дела, по определению, поскольку не согласуется сие со здравым смыслом. Не верю я ему, не могу верить после этого. Есть он на свете, нет его – мне всё равно. Я не унижу себя желанием какой бы то ни было мести, и злопамятство во мне живёт в пределах моего равнодушия к нему, безразличия ко всему, что касается существования на земле Еремея Солёного.
Помню, когда оползень завалил пещеру, в которой отрезанной от мира, от жизни на земле оказалась съёмочная группа Бодрова-младшего, полгода бились, чего только ни применяли в стремлении высвободить людей из страшного подземного заточения. Всё оказалось тщетным. Так и наша детская и юношеская дружба оказалась в такой же заваленной диким поступком, тёмной пещере.
Зачем он явился сюда? Он, Еремей-Репей, не понимает разве, что не вернуть прошлого?"
Константин Петрович испытующе посмотрел на неумолчно говорившего Еремея, на красующийся возле компостного сооружения высокий репейник и сказал сурово:
– Иди с Богом, Еремей-Репей.