На завод она поступила в сорок первом, вскоре после ухода Сергея на войну. Специальности у неё не было, и в отделе кадров, приглядевшись к её крепкой фигуре (винтовку удержит, укорот любому даст), предложили идти в ВОХР, вооружённую охрану. Службу несла Аграфена Петровна добросовестно. Но очень уж была неразговорчива, можно сказать, угрюма. Иной раз с напарницей за всю смену словом единым не обмолвится. Насупится и молчит, а то вдруг светло так улыбнётся.
– Ты чего, Груня, смеешься? – спросят, а она разом вся подберётся.
– Да, так…
И молчит, молчит. Скулы резко обозначатся, ноздри, чуть вывернутые, широкие, задрожат – волнуется, а что к чему никто не догадывается. Стали на неё жаловаться – трудно, дескать, с такой. Что она таит в душе – неизвестно. Начальник охранной службы, раненый-фронтовик одернул баб-вахтёрш и тут же вызвал Груню на разговор, предложил ей взять на себя уход за сторожевыми овчарками.
– Собака она – друг хорошего человека, – так и выделил "хорошего", – а вы, Аграфена Петровна, как раз такой человек.
Легли ей на душу его ласковые слова. Горячий, чуткий Вячеслав Иванович, только вот здоровьем плох. У него Аграфена прошла школу воспитания сторожевых собак. Как попривыкла к овчаркам, пришла к начальнику с предложением организовать дублирующую кольцевую охрану завода. У каждой собаки свой участок, который начинается и кончается в центрах смежных секторов. Получается, что каждый метр охраняют две овчарки – попробуй пройти. Вячеслав Иванович начал добиваться воплощения в жизнь её предложения. Частенько заходил к Аграфене Петровне в собачий питомник и по делам, и так. Он вовсе не скрывал, что тянется сердцем к строгой, горестной солдатке. Она относилась к нему уважительно, а чувства Вячеслава Ивановича будто и не замечала. Между тем, молва о сожительстве, пущенная ревнивыми охранницами, пошла гулять по тихому, закрытому городку. Напраслина ещё больше ожесточила Аграфену. Обидное, неправедное судачение вконец подорвало здоровье Вячеслава Ивановича. Между тем, новая система охраны принесла плоды – хищения прекратились, это утешало Вячеслава Ивановича, и он, тихий, благостный, незаметно для многих ушёл из жизни.
Каждое утро, раньше первой смены приходила Аграфена Петровна к своим подопечным. Обиходит их, обласкает, накормит. Затем проверит, всё ли в порядке на охранной линии. Тут, глядишь, и обеденный час. В послеобеденное время занятия с молодняком.
После нанесённой ей обиды она держалась в вохровской команде особняком, не желая испытывать на себе людское любопытство. Месяц назад прислали ей помощницу. С ней она старательно занималась, пытаясь привить любовь к собакам, но в разговоры о жизни пускаться не дозволяла. Дескать, дело для тебя, молодка, новое, не простое, и некогда нам языки чесать.
Овчарки любили свою хозяйку, подчинялись ей беспрекословно. На псарне царил сложившийся годами, устойчивый порядок. Сменялись поколения собак, но оставался неизменным характер их выучки. Строгость и любовь вырабатывали у четвероногих сторожей твёрдые, незыблемые инстинкты долга, безусловной дисциплины.
На работе Аграфена ходила в мешковато сидевшей на ней солдатской зелёной форме. Словно тень, незаметно проходила она по территории завода. Редко, только по крайней необходимости, бывала на людях. И только с собаками чувствовала себя полноправной волевой хозяйкой. Привычное поведение. Привычный образ жизни. Неожиданность, озадачившая её, – приглашение на свадьбу.
"Надюша выходит замуж! Как быстро летит время! Давно ли под стол пешком ходила и вот уже невеста. Волнуется, поди? Ну, как не поехать? Любимая племянница замуж выходит! А работа? Вдруг что случится? На два дня уехать?! На два нельзя. Попрошу один день, понедельник. Свадьба стихнет к вечеру в воскресенье, и уеду домой", – рассудив так, она принялась готовить подарки молодожёнам, гостинцы родственникам-москвичам.
Аграфена Петровна на заводе никогда ни к кому не обращалась ни с какими просьбами, поэтому стоило ей заикнуться об отлучке на понедельник, как Сидор Кузьмич, теперешный начальник охраны, готов был предоставить недельный отпуск без никаких, просто так, гуляй, мол, Петровна, – заслужила.
– А как быть с собаками, Сидор Кузьмич?
– А на что тебе помощницу выделили? Для мебели, что ли?
– Так она их боится, да и собаки её плохо знают.
– Волков бояться – в лес не ходить, – храбро заключил Сидор Кузьмич. Этой пословицей он как бы подвёл итог разговору, желая быть в глазах Аграфены Петровны чутким, распорядительным начальником.
Аграфена все оставшиеся до свадьбы дни натаскивала помощницу. Заставляла её входить в вольер к овчаркам. Заставляла разводить собак по секторам. Пристально наблюдала за ней. Казалось, всё должно сойти благополучно. Но душевного спокойствия не было. Так и уехала, втайне продолжая переживать.
Перед самым отъездом к ней зашла Ольга. Зашла на дымок. Аграфена пекла в дорогу пироги, и сдобный лёгкий дух, выходя из трубы, плыл по улице.
– Здравствуй, соседка! – приветствовала Ольга хлопотавшую у печи Аграфену Петровну.
– Здорово…Здорово, Ольга Ивановна.
– Али куда собралась, али гостей ждёшь? – нараспев выспрашивала соседка.
Аграфена, выдвинув на загнётку противень с зарумянившимися пирогами, набрала в рот молока и шумно оросила им сдобные ряды. Отделила от этой стройной колонны два пирога, которые порумяней, протянула Ольге.
– Угощайся! С пылу, с жару. Не обожгись, смотри…Племянница Надюшка замуж выходит. А это я в дорогу сбираюсь. Они там, в Москве, домашних пирогов давно не пробовали. Да ты присаживайся – в ногах правды нет.
– Ох, и вкусные пироги ты печёшь, Петровна… Мои-то молодцы, того гляди, поженятся. В армии отслужили. Чего им теперь не жениться? Я тебя тогда буду просить испечь пирогов для свадьбы.
– Испеку. Отчего не испечь, – добродушно пообещала Аграфена Петровна.
– Значит, в Москву?
– В Москву.
– Ты, поди, уж все песни-то наши забыла?
– Нет, не забыла. Только поют ли их теперь? Да, чуть не запамятовала. Вот тут, на бумажке, – адрес московский. Вдруг искать меня будут…
– Чего случится-то за два дня?
– А кто знает?
– Не беспокойся, всё объясню и записку передам в случае чего.
– Спасибо.
– Что дарить-то собираешься?
– Ей подзор кружевной, наволочки батистовые с отделкой, полотенца льняные с петухами. А ему – рубашку шёлковую с вышивкой. Говорят, парень видный, как мой муж. Я так и делала, будто на Серёжу, – праздничное возбуждение смешалось в лице её с внезапно нашедшей грустью, глаза сделались мокрыми. Она лёгким, быстрым движением завернула уголок фартука и смахнула со щеки слезинку.
Ольга была довольна и угощением, и доверием, какое оказала ей всегда независимая, гордая соседка и, наконец, тем, что увидела Аграфену Петровну простоволосой бабой в слезах.
"Да она, как все, – подумала Ольга. – И то хорошо, что видно – все мы перед Богом равные. И чего всю жизнь одна мается? Только и знает: дом да собаки, собаки да огород. А женщина видная, припозднилась только".
Завод работал в две смены, так что в субботу вечером рабочие покинули цеха, и в действие вступила кольцевая охрана, предложенная когда-то Аграфеной Петровной. Две собаки блокировали заводскую проходную.
Аграфена всегда приходила к заводским воротам ровно за час до начала первой смены. Овчарки, издалека слышали её шаги и радостно скулили. Она снимала с поста собак, охранявших проходную, передавала власть дежурным бюро пропусков и охранникам. Так начиналась рабочая неделя завода.
Лида, молодая помощница Аграфены Петровны, воскресный день прогуляла допоздна и, заспанная, прибежала к проходной, минут за десять до прихода рабочих. Собаки, не услышавшие в обычное время знакомых шагов Аграфены Петровны, нервничали. Они бегали навстречу друг дружке, монотонно гремя цепями. Когда Лида попыталась приблизиться к двери проходной, овчарки грозно зарычали. Девушка испугалась, и сколько бы её ни убеждали, что это случайность, что собаки признают её, Лида стояла как вкопанная. Уговоры на неё не действовали. Суетившийся вокруг Сидор Кузьмич ещё не сознавал всей серьёзности обстановки, но сердцем чувствовал – назревает большая беда. У проходной начали собираться рабочие. Выспрашивали друг у друга, что случилось, почему не пускают? Толпа становилась всё гуще и гуще. Люди громко судачили, раздражённо высказывались по адресу начальства.
В 7.30, на час раньше обычного, приехал директор. У проходной – почти что митинг. Навстречу чёрному, массивному лимузину побежал с потерянным лицом начальник охраны.
– Ничего не могу поделать, – не поздоровавшись, запричитал Сидор Кузьмич, – не стрелять же их, жалко ведь, да и нужны они очень в нашем деле…
– Послали за Сёминой? – прервал начальника охраны директор.
– В Москве она.
– Возьмите мою машину и поезжайте разыскивать её. Не мешкайте.
* * *
…Когда скорая на любое дело молодёжь приняла на грудь порядочно и громко, зычно принялась озвучивать на свой лад модный шлягер про то, как "свадьба пела и плясала" вспомнило про то, что без песен свадьбы не бывает, и старшее поколение. Спели свадебную, спели величальную. Принялись за плясовые. Вдруг смолкли – устали от выкриков и топота. Тетка Дуня, дальняя родня невесты и непременная участница семейных празднеств, уверенно вошла широким, как полноводная река, голосом в возникшую не ко времени тишину.
Ко-о-о-о-леч-ко-о-о мо-о-о-ё-о-о-о
Запела она, и всё в свадебном застолье обратилось в слух. Следующее протяжное, сладостно-прелестное слово "позлащённое" в широком, протяжном распеве восприняли как подарок каждому, кто пришел чествовать невесту и жениха. Но тут же голос певицы заставил всех до единого сострадать: тётка Дуня со вздохом, явственно и проникновенно выложила всем, а Аграфене Петровне показалось, только ей адресованное, самое главное.
Ох, а я с милым дружком
Ох, да разлучённая.
Одно-единственное слово припева "раз-лу-чё-о-о-о-на-я-я-я" подхватили все и лелеяли слово, любуясь им, упиваясь внезапно нахлынувшей, очищающей душу печалью.
Вспомнилось, увиделось так много – вся жизнь. Вспомнилось Аграфене лучшее, самое радостное и самое горькое. О нём, о Сергее, были думы и грёзы её.
Уж он брал мою ручку правую.
Вела песню тётка Дуня, а Аграфена видела себя и, молодого, в голубой весёлой рубашке Сергея. Они, взявшись за руки, бродили цветущими полянами, останавливаясь у пахучих юных берёзок: зубчатые листочки щекотали у неё за ухом, ластились к горячей щеке, к той самой, о которой с такой нежностью пелось.
Целовал он меня в щёчку алую.
Песня растрогала Аграфену. Вспоминая разное, она невольно вспомнила и своих подопечных. Вспомнились умные, преданные собачьи глаза, чуткие, красивые морды овчарок. "Как-то они там? Ночь на исходе. Скоро Лида пойдёт к ним. Впервые без меня, одна. Да и так ли я нужна им, как кажется?"
Когда-то была очень нужна. Но это так давно было. Сколько лет всё идёт так, что, кажется, никто её вместе с собаками и не замечает.
* * *
…Чёрный лимузин, поднимая тучи пыли, катился вдоль скромной, мало чем отличающейся от деревенской, Садовой улице. Едва машина остановилась у домика Аграфены Петровны, как к автомобилю с возбуждённым и даже обрадованным лицом, рысью помчалась соседка Ольга. В руке у неё зажата какая-то бумажка. Сидор Кузьмич, непривычный к такому способу передвижения, долго выбирался из лимузина, и не успел он толком рассмотреть висячий кованый замок на двери, как Ольга оказалась рядом и смело атаковала приезжего начальника:
– Небось, Аграфена понадобилась? Не дадут бабе погулять в своё удовольствие, – принялась она набивать себе цену, но Сидор Кузьмич, командовавший вохровским бабьим войском и прекрасно изучивший его стратегию и тактику, не дал ей возможности разыграть спектакль до конца. Он заметил в руке подбежавшей к машине женщины бумажку, понял, что беспокойная, заботливая Аграфена Петровна оставила московский адрес соседке и сказал нарочито грубо:
– Будет трещать-то. Давай сюда адрес. Некогда мне.
Ольга разжала пальцы, Сидор Кузьмич подхватил бумажку, развернул её, прочитал первое слово: "Метростроевская", понял, что бумажка именно та, неловко втиснулся в лимузин:
– Трогай!
Ольга осталась с открытым ртом посреди улицы, переживая своё поражение: как же так, она упустила инициативу, не покуражилась всласть над сиволапым грубияном. Сущий нахал: не дал ей рассказать про то, как дружны они с соседкой Аграфеной, и что Сёмина взяла собой на свадьбу, и когда её следует ждать. Ольга высоко подняла руку с костлявым, заострённым со всех сторон кулаком и крикнула вдогон поднявшей пыль машине:
– У-у-у, чёрт!
Проехав с полкилометра, Сидор Кузьмич заметил идущую навстречу Аграфену Петровну. "Везёт мне", – обрадовался незадачливый начальник охраны. Он выкатился из лимузина под ноги Аграфене, словно Колобок из сказки, и готов был спеть для неё самую сладкую песенку.
– Уж мы тебя ищем-ищем. С ног сбились!
– А что случилось, Сидор Кузьмич?
– Собаки твои сбесились. Никого на завод не пускают – вот что…
– Как же так?
– Садись скорей. Заждались ведь!
Аграфена Петровна торопливо выбралась из машины. Отряхнулась и спокойной, неторопливой походкой направилась к проходной. Народ расступился. Ни один из тех, кто много раз встречал её и на заводе возле овчарок, и по дороге домой, не видел, не признавал в ней женщины, личности, теперь, враз прозрев, восхитились:
– Хороша! Царственная особа. А походка!
Спокойно, не дрогнув ни одной жилкой, приблизилось она к недоступной ни для кого двери и громко, так, чтобы слышали её люди и овчарки, узнавши, учуявшие весомые её шаги, проговорила будто подсвеченным изнутри, ликующим голосом:
– Что же вы, дьяволы окаянные, наделали?! План заводу чуть было не сорвали. Как не стыдно!
Авторитетом комсомола и поэтической строкой (пятидесятые годы)
Заворг. По статусу этой беспокойной должности чего только ни обязан был делать, но, в первую голову, организовывать проведение комсомольских собраний. Самое, конечно, ответственное время – поближе к Новому году – страда настоящая: отчёты, перевыборы. Каждое собрание – драматический спектакль. Бывало, что спектакль одного актера – это, когда комсорг речист, самовлюблён, способен подмять всех под себя. Ты, заворг, для того пришел, чтобы понять, ощутить подобную коллизию и по мере сил твоих с пользой вмешаться. Интересно наблюдать, как "народная воля" свергает самовлюблённых, заболевающих вождизмом кумиров. Всё прозрачно, очевидно для тебя – вникай, влияй, но не командуй дурным образом. Много тогда было искренности, прямоты – хитрованство не одобрялось. Нередко собрания затягивались до крайности, и приходилось бежать, как спринтеру на стометровке, к остановке едва ли не последнего трамвая. Стихотворение пятьдесят шестого года, его сюжет подарен мне вот таким последним или предпоследним трамваем ночной Москвы. Скажу прямо – непричёсанные стихи, но так в жизни и автор так и не расстался с привычкой всюду, когда и не просят, соваться со своим неуёмным желанием помогать. Профессиональной замашкой заворга.
КОНДУКТОРША
Кондукторша, кондукторша,
Горишь, что маков цвет!
Косыночка воздушная,
А куража-то нет!
С досады слёзы брызнули:
Подхваченные под бока
В трамвай девчонки впрыгнули,
Сам-друг, наверняка.
"Все до единой с парнями!
А я? Тушите свет!
В вагон влетают парами.
А мне, что ж, пары нет?"
Глаза – цветы лазоревы,
Запрятав в частокол
Моднючей чёлки, с горя
Ты – обида и укор.
"Ну, как же не досадовать?
Такие вечера!
А тут работа сменная
И завтра и вчера.
Ведь мой Валерка – бестия;
Такого удержи…
На танцах с Нинкой вместе…
Мне Вовка доложил.
Подумаешь, красавица,
Троллейбусу подстать!
С такою флиртовать?
Ещё посмотрим, Ниночка, кто кого?
На мне цветёт косыночка -
Подарочек его".
Глаза её колючие
Темь улицы сквозят.
Ей так, наверно, лучше -
От всех упрятан взгляд.
Глядит и вдруг – зажмурится.
Уйдёт в мечту свою…
А пары соревнуются,
И я столбом стою:
"Как, чем помочь кондукторше?
Не приложу ума!"
– Чего глядишь? Приехали -
"Новые дома".
Заворг на трамваях, автобусах, троллейбусах колесил по району – триста с лишком комсомольских ячеек навестить, поверьте, задача не из лёгких. Очень нравилось мне ходить пешком; это когда подопечные комсомольцы не слишком далеко трудятся. Идёшь, и в силу распирающего тебя бурления молодых сил происходит поэтическая эманация – истечение строк и строф по поводу увиденного и услышанного в пути.
НОВОГОДНЕЕ
Мир так загадочен,
Так интересен!
Всё повидать бы, да поскорей.
Обрывки песен, чудесных песен,
Взл етают птицами до фонарей.
Вот тот прохожий мне не известен.
Мы с ним увидимся ещё едва ль.
Обрывки песен мы слышим вместе.
Мотивы песен летят в январь.
И верить хочется, что мир не тесен;
Жаль, мало щедрости пока у нас.
Обрывки песен, сердечных песен,
Куда нужнее нам звонких фраз!
Поверьте, люди,
Наш мир чудесен!
А встреча с песней нам дорога…
Обрывки песен, хороших песен
По зимним улицам несёт пурга.
Ноги несут меня на комсомольско-молодёжную стройку. Их в нашем Первомайском районе десятки. Молодые интеллигенты, оторвавшись от кульманов, редакторских столов, химических лабораторий, тогда, в конце пятидесятых, легко осваивали строительные профессии и вкалывают, чтобы в течение года-двух решить свой квартирный вопрос и к тому ж ускорить темп жилищного строительства в столице. Прихожу на стройку как комсомольский функционер и как поэт, пробующий силы в жанре лирического репортажа.
МАЛЯРША