Он поднимается, съедает три пирожка, выпивает стакан ананасового сока, просматривает газету, подходит к окну, смотрит на улицу, по которой мягко катят машины, и в изнеможении вновь опускается в кресло. Сегодня никто к нему не придет. Даже Оврей-Пелиссак навещает его по вторникам и пятницам, затрачивая на осмотр не более получаса. Отчаявшись, господин Цитрин приказывал принести свою коллекцию марок и, медленно листая страница альбомов, долго ее рассматривал. Вот так он листал альбом, кончиком ногтя поправляя марки, высунувшиеся из ячеек, и ему становилось противно от того, что он плотно пообедал, что он сидит вместо того, чтобы двигаться, что к нему никто не пришел и ему не на что надеяться.
Прожив в одиночестве месяц, господин Цитрин впал в глубокую депрессию, близкую к неврастении. Поэтому он очень обрадовался, когда Оврей-Пелиссак предложил ему нанять кого-нибудь, кто мог бы повсюду его сопровождать.
Жан Пиге должен был приступить к работе на следующий день. Целый вечер они с Мартой готовили комнату для молодого человека. Пока Марта взбивала перину, застилала бумагой полочки в шкафу и протирала мебель, господин Цитрин больше заботился о необходимых мелочах, без которых невозможен уют. Он налил чернил в чернильницу, очинил карандаши и разложил их слева и справа от бювара, поменял перочистки. . .
– Зря вы так стараетесь для какого-то чужака! – ворчала Марта. – Я совсем не против, чтобы кто-то пожил у нас день-два, – пускай себе, но не дольше – избави Бог! Да еще пускать совершенно незнакомого человека! Конечно, вы скажете, что у него вид порядочного человека!
Ну как же! Видала я таких порядочных, моя сестра сдавала одному комнату. . .
Господин Цитрин слушал ее разглагольствования со снисходительным видом. Впервые за много лет ему было безразлично мнение Марты.
Глава III Господин Цитрин медленно гулял по Булонскому лесу. Время от времени он останавливался, чтобы полюбоваться стволом какого-нибудь дерева или зеленой лужайкой, и быстрым взглядом окидывал ближайшие окрестности. Но он был слишком близорук, чтобы заметить кого-нибудь на значительном расстоянии, и поэтому уже во время этой первой прогулки Жан Пиге искусно следил за ним, находясь достаточно близко. Только один раз господину Цитрину показалось, будто он заметил тонкую фигуру юноши. Да и то он не был уверен, его ли это компаньон стоял на повороте аллеи и утирал пот со лба носовым платком размером с салфетку.
Эта игра в прятки весьма развлекала господина Цитрина. Он прибегал к хитрости, возвращался назад, петлял, переходил напрямик по лужайке, чтобы снова вернуться на то место, где только что стоял. Он запыхался, вспотел, но весело посвистывал, словно мальчишка. Хотя под конец прогулки господин Цитрин опомнился: конечно, он вел себя просто возмутительно.
Он должен был бы вести себя непринужденно, будто никто вовсе и не следит за ним. А он еще и развлекается, усложняя парню и без того хлопотное дело. Хватит, он не будет больше оглядываться. Ему было нелегко выполнить это намерение. Ощущение, что за ним следят, а он не может ответить тем же, надоедало ему, как зуд. Его раздражало чужое неотступное присутствие, цепкий взгляд, впивавшийся ему в спину. Иногда господину Цитрину казалось, будто расстояние между ним и Жаном Пиге начинает сокращаться и юноша дышит ему прямо в затылок. Иногда, наоборот, он вроде неожиданно отдалялся. Он оставался в одиночестве.
Но вот юноша догонял его, и господин Цитрин снова оказывался в поле его внимания.
Он уже выходил на проспект Нейи, когда сообразил, что и на этот раз забыл все, что делал после обеда. Он почувствовал внутри гнетущую пустоту, ничем не связанную с утренними воспоминаниями или теперешней минутой. Такое случалось с ним часто, поэтому он не растерялся. Он только каждый раз начинал сердиться на себя и на других. Плохое настроение и болезненная неуверенность в себе портили весь день. Как обычно, он приказал себе успокоиться и попробовал выудить в этой пустоте какую-нибудь деталь – очертание, цвет, звук, – которая позволила бы ему припомнить и другие утерянные образы. Но ум не находил ни малейшей зацепки. Судорожно пытаясь поймать в этой бездне хоть какой-то успокоительный образ, он быстро утомлялся.
Сейчас же господин Цитрин решил, что не стоит мучиться, так как сегодня же вечером Жан Пиге, который ходил целый день за ним по пятам, перескажет все, что он делал после обеда. Эта мысль его радостно ошеломила. Впервые он понял, как дорог ему этот свидетель, запоминающий каждое его движение. Ощущение уверенности и безопасности согрело его, как глоток хорошего вина. Ведь память ему не изменила: она следовала за ним, всего в нескольких шагах позади, послушная, умная, услужливая, стоило ее только окликнуть, чтобы она бросилась его успокаивать. Ему захотелось поскорее вернуться домой и послушать дневной отчет Жана Пиге. Он ускорил шаг.
Не прошло и пяти минут после того, как господин Цитрин вернулся с прогулки, а Жан Пиге уже звонил в дверь. Юноша быстро юркнул в свою комнату, чтобы сразу же сесть за отчет. Вышел он только перед ужином. Ужинали они вдвоем. Пока ели, господин Цитрин воздерживался от каких бы то ни было вопросов. Потом они перешли в кабинет.
Господин Цитрин расположился в кресле и предложил юноше садиться, но тот отказался.
– Я привык разговаривать стоя, мсье.
Анри Труайя Господин Цитрин – Как вам угодно.
Жан Пиге оперся локтем о камин. В комнате горела только одна настольная лампа, освещая его снизу, будто огни театральной рампы. От этого лицо Жана Пиге приобрело какой-то благодушно-дьявольский вид: тени от ресниц удлинились до самых висков, глаза ввалились, рот запал. Он сунул руку в карман и вытащил целую пачку бумаг, исписанных чернилами.
– Семнадцатое марта, – начал он.
Он говорил так тихо, что господину Цитрину пришлось несколько раз просить его говорить погромче. Жан Пиге сначала описал утро, которое господин Цитрин провел в этой самой комнате, разбирая марки и читая газеты. Но. господин Цитрин и сам хорошо помнил эту часть дня. Его терпение лопнуло от подробного изложения того, что сохранила его память. Ему хотелось, чтобы юноша быстрее перешел к послеобеденному времени, которое он бесповоротно забыл.
– После обеда. . .
– После обеда?.. – переспросил господин Цитрин.
– . . . Вы вышли из дома в три часа. Вы направились по Церковной улице и Мадридскому проспекту к Булонскому лесу. По дороге вы остановились перед витриной, в которой были выставлены мужские рубашки, и зашли в магазин справиться об их цене.
Это господин Цитрин также помнил. Но вот уже будто кто-то сжал рукой его сердце, предупреждая, что он должен слушать с удвоенным вниманием. Хотя он и в этот раз припомнил то, о чем рассказывал юноша, но уже предчувствовал пустоту. И действительно, события следовали одно за другим, но вдруг он перестал узнавать себя в мужчине, о чьих действиях ему рассказывали. Аллеи Булонского леса. Остановка перед спортивной площадкой, на которой лицеисты играли в футбол. Вход в замок Багатель. . . Он следил за своими действиями с той же обеспокоенностью, с какой следят за лунатиком, прогуливающимся по краю крыши. Он опасался услышать среди потока этих пустых констатации что-то неприятное, что-то такое, что нарушит его спокойствие. И, затаив дыхание, он задавался вопросом, долго ли будут еще длиться эти воспоминания, которых он не припомнит, и какими еще боковыми тропинками юноша приведет его наконец к тем событиям, которые сохранила его память.
– Затем той же дорогой вы вернулись домой. Мадридский проспект. Проспект Нейи. Церковная улица. . .
Церковная улица! Как утопающий, хватающийся за соломинку, господин Цитрин пытался припомнить, как выглядит эта улица.
Серые стены домов, небольшое кафе на улице, мальчик, бежавший с опущенной головой и чуть не сбивший его с ног. Картинки эти победоносно всплывали в его сознании. И он был благодарен им за то, что они не изменили ему, как другие.
Жан Пиге замолчал, собрал бумаги и положил их на стол. Но господин Цитрин продолжал прислушиваться где-то в глубине своего естества к его неспешному рассказу о сегодняшнем дне. Забытые послеобеденные события еще не полностью принадлежали ему, они еще не стали такими теплыми и личными, как другие воспоминания, они еще не сжились с тем изменчивым потоком, в котором должны были бы раствориться; но с каждым ударом сердца они становились роднее. И по мере того как господин Цитрин сживался с этими новыми образами, его охватывало ощущение какого-то физического умиротворения. Вдруг он подумал, что за свою радость он должен быть благодарен этому серьезному и сдержанному юноше, которого нанял. Эта мысль весьма его разволновала. Но он не знал, как выразить свою благодарность. Господин Цитрин встал.
– Вы – молодец, – сказал он.
– Я выполняю свою работу, мсье, – скромно ответил юноша.
Анри Труайя Господин Цитрин Эти холодные слова опечалили господина Цитрина, которому хотелось услышать более сердечный ответ на свой порыв благодарности.
Он повторил со слезами на глазах:
– Славный, славный юноша. . .
Жан Пиге слегка поклонился, и господин Цитрин понял, что он собирается уйти. Его вдруг охватило непреодолимое желание удержать юношу. Господин Цитрин так долго был лишен чьей бы то ни было привязанности, что он, изголодавшийся, ухватился за возможность завести новую дружбу. Он сказал:
– Великолепно, просто великолепно. . . Но я хотел бы знать. . . вы не устали за этот первый день работы?
– Нет, мсье.
– Я шел не слишком быстро? Я не. . .
– Никак нет, мсье.
– А. . . а. . . надеюсь, вам было не скучно?..
– Вы шутите, мсье.
Господину Цитрину стало неприятно при мысли, что он сам ищет благосклонности человека, который к этому совершенно не стремится: "Нет, мсье. . . Никак нет, мсье. . . Вы шутите, мсье. . . " Юноша прячется за этими неискренними словами, будто размахивая в воздухе невидимой палицей. Выпад вправо, выпад влево. Невозможно подойти. Жертвуя своим самолюбием, господин Цитрин решается заговорить снова:
– Вы не должны считать себя моим служащим. . . Мы должны жить вместе. . . ежедневно видеться. . . поддерживать друг друга. Надо бы. . . надо бы. . . я хочу, чтобы мы стали друзьями!
Каждый раз, когда господин Цитрин начинал высказывать свои чувства, он расчувствовался до слез, до дрожи в голосе, что весьма удивляло его собеседников. Но Жан Пиге застыл перед ним, как часовой: руки по швам, с неподвижным лицом.
– Я недавно думал: "Хотелось бы, чтобы мы с вами подружились. . . ", но разве мы уже не подружились?
Он улыбался, прижмурив глаза, на щеках появились благодушные ямочки.
– Вы слишком добры, мсье, – сухо ответил Жан Пиге.
Господин Цитрин вздохнул, как боксер, прижатый к земле. Он почувствовал унижение и утомление от того, что зря набивался со своей дружбой. Он еще раз взглянул на это неприветливое лицо, тонкие губы, блестящие, как смола, неподвижные зрачки и сказал:
– Спасибо, больше мне ничего от вас не нужно.
Жан Пиге удалился, пожелав ему спокойной ночи.
Глава IV Чтобы завоевать благосклонность юноши, господин Цитрин прибегнул ко всем своим методам искушения. Каждый вечер, выслушав доклад, он заводил с Жаном Пиге разговоры, на первый взгляд совсем незначительные; но обязательно вставлял в них словцо о том, дескать, что они должны стать ближе друг другу. Он говорил, например:
– В первые дни вашей службы я и не подозревал, что у нас будет такое согласие, такое понимание. . .
И смотрел на него вопросительно. Но юноша отвечал:
– Вы слишком любезны, мсье. . .
Или же:
– Очень приятно. . .
Или еще:
– Стараюсь.
И этого было достаточно, чтобы господин Цитрин додумывал, что Жан Пиге не считает его любезным, что он недоволен им и что делает он все не наилучшим образом. Но господин Цитрин не собирался сдаваться и снова начинал по-отечески, вкрадчиво:
– Еще в Меце я мечтал поселить у себя приятеля. . . друга, с которым я бы не разлучался целый день, с утра до вечера. . . который был бы мне вроде брата. . . вроде второго "я". . . В то время я не надеялся, что мое намерение исполнится так быстро и полностью!
И сразу добавлял:
– Конечно, я ничего о вас не знаю. . . но и вы обо мне знаете не много. . .
На этом он делал небольшую паузу, чтобы юноша мог возразить. Но Жан Пиге не возражал. И господин Цитрин нехотя продолжал.
– Очевидно, это никак не помешает. . . В конце концов, я готов делиться с вами всем, что для вас будет полезным; и хорошо знаю, что и вы со своей стороны, когда бы я у вас спросил. . .
– Не сомневайтесь, мсье, – отвечал молодой человек таким холодным тоном, что господин Цитрин сразу сникал.
Конечно, каждый раз он говорил что-то другое, но кончались все эти разговоры все так же безнадежно. Поэтому господин Цитрин, устав от этих попыток завязать дружбу с юношей, попросил Марту рассказывать о нем все, что она выяснит. На следующий день господин Цитрин узнал, что, по сведениям консьержки, родители Жана Пиге живут в Бордо, ибо на адресованных ему письмах чаще всего стоит штемпель этого города, и что он учился на адвоката, так как Марта нашла в ящике его ночного столика Гражданский кодекс, и что денег у него мало, так как в ящике были также куски промокашки с нацарапанными на них записями о малейших расходах. Вот и все. Но самым неприятным было то, что эти сведения, которые весьма обрадовали бы господина Цитрина, если бы он услышал их от самого парня, так как свидетельствовали бы о полном его доверии, теперь, когда он получил их другим путем, его больше не интересовали. Он приказал Марте прекратить дальнейшие расспросы. Она согласилась на это с большим сожалением, жалуясь на неосмотрительность хозяев, пускающих в дом посторонних, в то время как газеты пестрят сообщениями об убийствах и кражах. И она сразу же исподтишка начала борьбу против юноши. Она подавала ему за столом подчеркнуто небрежно, отвечала сквозь зубы, не смотрела в его сторону и поворачивала разговор так, 14 Анри Труайя Господин Цитрин чтобы нигде не вставлять слово "господин", даже в тех немногих фразах, с которыми к нему обращалась. Господин Цитрин сделал ей замечание. На что она ответила:
– Он такой же слуга, как и я. У меня нет оснований называть его "господином".
– Это не так, – грустно возразил господин Цитрин, – он не слуга, Марта. . . Он. . . Он мне друг. . .
– А я думала, что вы ему платите деньги.
– Да, я ему плачу, но он мой друг. . . Прошу вас, относитесь к нему, как к моему другу. . .
Ничего не ответив, она вышла медленно и величественно, так, как идут со сцены раненые насмерть трагические актеры, чтобы где-то за кулисами отдать Богу душу. Но в тот же вечер она отомстила этому бездельнику омерзительно-слащавой услужливостью. Заглядывая поминутно в кабинет, где Жан Пиге читал свой отчет, медово-любезным голосом она осведомлялась, не принести ли им ситро, или, может, нагреть грелкой их постель, или, если они любезно позволят, она может погладить им костюм. . . И каждый раз она пересыпала свои вопросы словом "господин", причем произносила это слово, потупив взор, с присвистом, как змея.
– Господин мне не сказали, любят ли господин, чтобы электрокамин оставался включенным в комнате господина. . .
Жан Пиге взирал на нее с удивлением, а господин Цитрин мучился и отводил взгляд, стараясь не покраснеть, от чего, конечно же, краснел еще больше.
Но, в конце концов, все это быстро надоело Марте, и она удовлетворилась тем, что с видом превосходства презрительно мерила взглядом противника.
Что касается господина Цитрина, он кое-как примирился с ледяной любезностью Жана Пиге. Не стоит быть слишком требовательным. Хотя бы потому, что присутствие этого постороннего, который решительно не желал идти на сближение, все же спасало господина Цитрина от одиночества. Кроме того, его состояние улучшалось с каждым днем. Провалы в памяти повторялись все реже и были менее значительны. Некоторые отчеты Жана Пиге не прибавляли ничего нового к тому, что он сам помнил. Ему очень нравилось переспрашивать юношу о некоторых деталях, уточнять либо благосклонно одобрять их.
– Да, да, я припоминаю. . . Читайте дальше. . .
Оврей-Пелиссак посещал господина Цитрина уже не так часто, и его предписания становились все мягче. Сначала он строго запрещал своему пациенту употреблять табак, острые блюда, вино, волноваться, ходить в гости. А сейчас он советовал развлекаться, если нравится, употреблять вино, много есть. Но господин Цитрин не решался воспользоваться этими послаблениями. Он опасался, как бы какой-нибудь мелочью не навредить долгожданному выздоровлению. Самое большее, что он себе иногда позволял – это пойти в кино и, возвращаясь домой, выпить рюмочку марочного коньяка или терновой настойки. А еще были, вслед за этими неосторожными поступками, долгие ночные часы самопроверки. Лежа неподвижно в кровати, вперив взгляд в оживающую темноту комнаты, господин Цитрин задавал себе "каверзные" вопросы о пережитом дне:
– Выйдя из дому, я повернул налево или направо? – спрашивал он себя глухим голосом.
Все затихало, будто перед лавиной. И снова глухим голосом он сам себе отвечал:
– Направо, направо. . . Я очень четко припоминаю афишу на стене возле банка и старуху, сидевшую на скамейке у автобусной остановки.
Снова молчание.
– Хорошо. . . А что я читал в газете?.. Я читал. . . вот что. . . да. . .
Он волновался, стучал себя кулаком по лбу, беспомощно откидывался на подушку, ужасаясь при мысли, что снова ничего не помнит. А затем бормотал:
– Да, припоминаю. . . Сначала я читал статью о перевооружении Германии. . . затем статью. . .
Проверка затягивалась до глубокой ночи. Господина Цитрина эти упражнения истощали, но он ужасно радовался. Утирал пот со лба, выпивал чашку холодной настойки или стакан минеральной воды и наконец звал сон. Но усталость долго не могла преодолеть возбуждения и окунуть его в мимолетные сны, имевшие преимущество перед всем, что он видел днем, так как бесследно забывались.
Глава V
Оврей-Пелиссак трясет руку господина Цитрина обеими руками:
– Вот и чудесно! Выздоровление наступило быстрее, чем я надеялся. Я рад, очень рад.
Загляните ко мне через несколько недель. Но уверен, что это будет исключительно дружеский визит. Ах да! Я и забыл! Вы можете рассчитать вашего молодого человека. . . Теперь он вам больше не нужен.
На улице господина Цитрина охватило радостное чувство победы. Он здоров! Это значит, что он такой же, как и все люди, встречавшиеся ему по дороге, такой же сильный, такой же свободный, как и они. Это значило, что он мог свободно смотреть на это серое небо с синими прорехами, которыми он сейчас любуется. Все принадлежит ему. И перед нескончаемыми богатствами, вдруг ставшими для него доступными, он не знал, на чем остановить взгляд.
Он остановился на аллее в парке Тюильри и сел. Брызги фонтана, взмывавшие в небо, превращались в пену, и ее уносил ветер. Ровно подстриженные газоны ласкали взор своей успокаивающе-мягкой, бархатистой зеленью. Дети с визгом носились вокруг серых статуй.
Подошла билетерша, взглянула на господина Цитрина и прошла мимо, на спросив, заплатил ли он за стул.
Господин Цитрин подозвал ее к себе:
– Я вам не заплатил за кресло. . .
– Заплатили, мсье.
– Да нет! Я бы помнил!