Она немного подумала и рассмеялась:
– Ну как же! Вы правы! Действительно, тот сухонький старичок, который сидел здесь до вас. . . Это он. . .
– Вот видите!
Он сиял. И с благодарностью наделил ее щедрыми чаевыми.
– Возьмите. . . возьмите. . .
"Ну вот, другие забывают, а я им напоминаю", – думал он. И гордо положил в портмоне билетик за кресло, будто получил от этой старушки входной билет в мир нормальных людей.
Время шло, он искал взглядом фигуру Жана Пиге, который, очевидно, спрятался за цоколем какой-нибудь скульптуры. Но не заметил ничего такого, что свидетельствовало бы о его присутствии. И вдруг подумал, что сегодня в последний раз будет слушать своего "наблюдателя", так как решил его уволить. Но вдруг странная грусть охватила его. Вся радость отступила перед этой мыслью. Попробовал себя уговорить: "Что это со мной? Не вижу причины для грусти. Ну ладно! Он уйдет. Но какое это будет иметь значение, если я буду помнить все и без его помощи? Нет, я веду себя как ребенок!.." Бесплодные усилия! Все, чему он недавно так радовался, утратило всякую привлекательность. Он представил себе одиночество, серость, ничтожество своего существования. Как он проживет день без уверенности, что Жан Пиге в тот же вечер перескажет дневные события? Этот ежедневный пересказ малейших его поступков создавал приятное впечатление того, что жизнь он не тратит даром, что она заполнена поступками, достойными пера историка. Как сладостно сознавать, что есть в мире человек, который занимается исключительно вашим поведением, настроением, здоровьем, который стушевывается ради вас, перевоплощается в вас до такой степени, что становится вашей памятью! Как не гордиться при мысли, что малейшая мелочь – то ли ты входишь в подъезд, то ли устраиваешься на террасе кафе, или переступаешь порог дома, или садишься отдохнуть, так как дрожат колени, – все замечено и зафиксировано как важное событие! Каждый миг существования господина Цитрина увеличивается в десятикратном размере. Каждая секунда становится значимой на своем месте, как последовательность звуков в песне. Ничто не теряется. Ничто не уходит в небытие. Ничто не должно забыться! Господина Цитрина все больше ужасала мысль, что придется отказаться от такого редкостного удовлетворения самолюбия. Он поймал себя на том, что уже не радуется своему выздоровлению так, как перед этим. Он порвал билетик, выданный ему билетершей. Встал. Смеркалось. Хотя по улицам проносились автомобили, в воздухе повисла тишина, как мелкая пыль. Господин Цитрин изнемог, разуверился и погрустнел до слез. Ему больше не хотелось ни идти, ни сидеть. "Вот так, дружок, после визита к Оврей-Пелиссаку профессор и я решили. . . Я был очень доволен вашими услугами. . . Надеюсь, что с вашей стороны. . . " Но он никогда не решится произнести эти пустые слова! Голос, мимика ему изменят! А потом ему невыносимо будет смотреть на пустую комнату рядом со своей комнатой, на пустую вешалку рядом со своей вешалкой, на тот край стола, где будет стоять только его тарелка. А одинокие вечера в звонкой тишине кабинета, где под стеклянными колпаками неудержимо будут тикать часы. . .
И здесь ему ударила в голову мысль, такая простая, что он даже остановился. А зачем ему увольнять Жана Пиге? Не нужно только говорить о своем выздоровлении. Таким образом юноша и дальше будет вести учет его ежедневного распорядка дня.
Господин Цитрин сел на стул и обхватил голову руками. Такое решение слишком просто и поэтому может быть ошибочным. Но сколько он его не обдумывал, погрешности не находил.
– Вы вышли от профессора Оврей-Пелиссака ровно в четыре. Пошли по набережной, рассматривали и листали книги на раскладках букинистов. Остановились в парке Тюильри. . .
Стоя на привычном месте и, как всегда, облокотясь о камин, Жан Пиге читал свой отчет. Еще никогда эта церемония не казалась господину Цитрину такой трогательной. К горлу подступал комок, на глаза наворачивались слезы, он думал, что это чтение может быть последним и что лишь благодаря своей изобретательности он может еще длительное время, столько, сколько ему захочется, иметь удовольствие слушать, как о нем рассказывают. Думал он также и о том, что юноша не догадывается о его маленькой хитрости и что он схитрил только для того, чтобы оставить его у себя на службе. И за это он его любил, а еще больше любил за это себя.
Глава VI
С этого самого дня для господина Цитрина началось время безмятежного счастья, и, казалось, ничто не могло бы нарушить его. Проходили неделя за неделей, равномерно, неуклонно.
И все они воздавали дань его скромному честолюбию. Он не боялся, что повторение затмит его удовольствие.
В конце каждого месяца отчеты Жана Пиге, подшитые, в переплете из темной кожи, с вызолоченными номерами, выстраивались на полках в его книжном шкафу.
Иногда он просил Жана Пиге перечитать отчет за тот или иной день. Жан Пиге вынимал из шкафа нужный том, раскрывал его, поскрипывая новенькой кожаной обложкой, и господин Цитрин, блаженно улыбаясь, слушал собственную биографию. В некоторых местах он его прерывал:
– Вы сказали, что в тот день на мне был темный костюм. Дополните: костюм темно-синий в серую полоску. . .
Жан Пиге послушно исправлял фразу. Но часто он отказывался соглашаться с господином Цитрином:
– Вы действительно ковыряли в ухе мизинцем, рассматривая витрину антикварной лавочки. . . Этого я вычеркнуть никак не могу. .
– Ну да! Возможно. . . возможно. . . – говорил господин Цитрин неуверенно. А затем спрашивал: – На какой странице?
– На странице 172.
Лицо господина Цитрина приобретало отсутствующее выражение. Но оставшись один, он немедленно брал отчет, открывал его на нужной странице и тер каверзную фразу так долго, что ее уже нельзя было прочитать.
Иногда он погружался в сладостные мечты перед стройными рядами переплетенных томов. "Моя жизнь!" – говорил он торжественно и нежно. И представлял себе тот день, когда со своего кресла будет любоваться двадцатью или тридцатью томами с узенькими корешками, обозначенными римскими цифрами. Тогда он сделает новые полки. Или поставит новый книжный шкаф.
Впрочем, постепенно ежедневное любование таким количеством томов, посвященных исключительно ему, отразилось на его характере. Смотря на них, господин Цитрин тешился, будто исторический деятель. Он больше не сомневался ни в безупречности своих высказываний, ни в правильности своих поступков. Сознание того, что он ведет двойную игру с Жаном Пиге, поддерживало в нем победоносное настроение. Он прикидывался забывчивым:
– Что? Вы говорите, будто я был в театре вчера вечером?.. Сам-один?.. Интересно, интересно. Я этого не припоминаю. . .
И едва удерживался, чтобы не расхохотаться прямо в лицо простодушному юноше. Как изменившая жена, муж которой не догадывается о ее неверности, он испытывал к юноше снисходительную и насмешливую симпатию. Чтение отчета он прерывал такими репликами:
– Черт возьми! Ерунда! Вранье!
Жесты его становились более раскованными, интонации не такими раздраженными. Время от времени он свистел, уперев руки в бока, высоко поднимая голову, как народный трибун. И вот отчеты на четырех страницах перестали его удовлетворять. Он притворился, что у него снова провалы в памяти, начал уверять, что ничего не помнит за день, и попросил Жана Пиге составлять в дальнейшем более подробные отчеты и излагать их лучшим стилем.
Глава VII
Господин Цитрин уселся в кресло, положив руки на подлокотники, откинув голову на спинку, и сосредоточился сам на себе. После обеда он с удовольствием посмотрел фильм о шпионах, а затем немного прогулялся для возбуждения аппетита. Он вкусно поужинал в обществе Жана Пиге и настроен был благодушно. Он сказал:
– Я готов, Пиге, можно начинать.
Жан Пиге взял свои записи.
– Сколько страниц? – осведомился господин Цитрин.
– Восемь с половиной.
– Интересно?
– Очень. Особенно конец дня, когда вы. . .
– Нет! Не говорите, какой будет конец! Читайте по порядку.
Жан Пиге откашлялся, чтобы прочистить горло. Господин Цитрин кашлянул тоже, как озорник-школяр. Он наслаждался во всю и решил как обычно прикинуться удивленным, когда юноша заговорит о кино: "Я? Был в "Люксоре"? После обеда? В два часа? Ах! Да, возможно. . . " Некоторые шутки никогда не надоедают.
– Слушаю вас, – сказал он.
– Четырнадцатое мая. Вы встали в одиннадцать часов. Туалет и завтрак без особых происшествий.
– Хм! Хм! – заметил господин Цитрин. – Несколько общо! Слишком коротко: "без особых происшествий"! А зубная щетка, которую я поломал. . . а все, что я вам объяснял о новых лезвиях для бритвы, которую мне продал парикмахер, и. . . и. . . все остальное, чего я не припоминаю. . . Эту часть придется дополнить. . .
– Хорошо, мсье. В два часа вы надели пальто, шляпу. . .
– Какое пальто? Какую шляпу?
– Синее пальто. Шляпа серая. . .
– Вот так и напишите! Те, кто будет читать эти строки через несколько лет. . .
Он поправил себя:
– Я хочу сказать: когда я буду читать эти строки через несколько лет, я уже забуду, что у меня было черное пальто и коричневая шляпа.
– Пальто синее и серая шляпа.
– Видите, я уже ошибся!
Он, конечно, ошибся нарочно и изо всех сил сдерживал себя, чтобы не расхохотаться.
– Продолжайте!
– Вы надели синее пальто и серую шляпу и направились в. ..
– "Направились! Направились!" Каким шагом я направился?
– Уверенным шагом.
– Хорошо! Каждое слово приходится у вас вырывать!
– Вы направились уверенным шагом к опере. Там вы зашли в "Кафе Мира", где сидели до пяти часов. Напротив вас. . .
– Простите? – едва слышно переспросил господин Цитрин.
– Вы зашли в "Кафе Мира", где сидели до пяти часов. . .
Затаив дыхание, господин Цитрин повторил:
– В "Кафе Мира"? Вы уверены?
– Конечно.
Как удар по голове, ужасная новость его ошеломила. Итак, всю вторую половину дня он провел в "Кафе Мира", а сам считал, что в это время смотрит кинофильм. Неужели он забыл, как провел свое послеобеденное время? Неужели он снова потерял память? Жан Пиге приготовился продолжать.
– Нет, нет! Не надо! Оставьте меня! – застонал господин Цитрин. – Мне нездоровится. . . Почитаете позлее. . . Завтра. . . да. . . завтра.
Он подтолкнул юношу к двери. И не успела она закрыться за ним, упал на диван. В голове бешено вертелись мысли. Ему хотелось кричать, плакать, возможно, это принесло бы облегчение! Но он неподвижно лежал, зарывшись головой в подушку, молчаливый, полностью раздавленный отчаянием. Всему конец! Радость выздоровления, его мечты, простодушные шутки. . . Снова собираются кормить его воспоминаниями и тысячами предостережений, как кормят из ложечки кашей, будто неполноценного.
Он выпрямился и попробовал восстановить в памяти "Кафе Мира", столик, за которым сидел, официанта, который его обслуживал. Тщетно. Пот градом катился у него со лба. Засунув руку в карман за носовым платком, он нащупал какую-то сложенную бумажку. Господин Цитрин вытащил ее и прочитал: Кинотеатр "Луксор" Программа Он раз, и второй, и третий перечитал номер зала, название фильма, дату. Никаких сомнений! Сегодня после обеда он действительно был в кино. Ноги его не было в "Кафе Мира". Он не терял памяти. Спасен! От неистовой радости из глаз его наконец хлынули обильные слезы.
А когда волнение немного улеглось, господин Цитрин начал размышлять над происшедшим. Вполне очевидно, что Жан Пиге поиздевался над ним. Он не следил за ним. Он полностью выдумал рассказ о проведенном господином Цитрином времени. Украл у него доверие.
Украл у него деньги. И заслужил, чтобы его выставили за дверь без объяснений. Охваченный справедливым гневом, господин Цитрин встал, схватил в одну руку программу, а в другую книжечку расходов на Пиге (расходы на транспорт и т.п.), нахмурил брови, сжал зубы, в глазах вспыхнули пренебрежение и гнев. И не больше. Он не двинулся с места. Не произнес ни слова. Даже, чуть погодя, снова сел и положил на стол программу и блокнот. А на лице его застыла лишь нерешительность. Он подумал о множестве неудобств, связанных с изгнанием молодого человека. Никто не будет ходить следом за ним. Не будет больше отчетов.
Нечего будет переплетать и расставлять по порядку в конце месяца. Подыскать ему замену?
Сколько понадобится хлопот, пока он познакомится с претендентами, и кто может гарантировать, что он сможет найти юношу, наблюдения и стиль которого были бы такими же, как у Жана Пиге? В творении великого замысла – история его жизни именно такое произведение следует избегать смены тона. Да, впрочем, в чем он мог упрекнуть юношу? В пренебрежении к работе? А если хорошенько поразмыслить, действительно ли это пренебрежение? Возможно, господин Цитрин, сам того не желая, заметал следы, избегал наблюдения Пиге. А тот ни за что не хочет признаться в своем упущении, лучше уж солгать. Такое предположение льстило самолюбию господина Цитрина. "Бедняга Пиге, ну и задал же я ему хлопот, – думал он. – Идет он себе следом за мной, а потом – глядь! Никого! Ах! Не так уж это и легко, ходить за мной неотступно! У меня закалка старого лиса!"
Он самоуверенно улыбнулся. Что же! Оставим это без внимания. Завтра юноша будет повнимательнее, а послезавтра этот досадный случай забудется.
Глава VIII
На следующий день, в три часа, господин Цитрин направился в "Кафе Мира" и сидел там до шести часов. Читал газеты, курил сигареты, рассматривал публику. В шесть, воспользовавшись невнимательностью официанта, он сунул в карман пепельницу, чтобы иметь вещественное доказательство. Затем он рассчитался с официантом и пошел домой. Он торопился, будто действительно дома кто-то его ждал.
Но придя домой, не знал, что делать дальше. Застыв у окна в гостиной, он ждал возвращения молодого человека.
Когда же, наконец, заметил его, радостно встрепенулся. По пустынной улице, залитой желтым растопленным светом фонарей, стремительно приближалась фигура Жана Пиге. Он шел под стенами домов, мерно размахивая руками и стуча каблуками. Весь в черном. Сверху нельзя было рассмотреть лицо и фигуру, казалось, что это какое-то угловатое прыгающее насекомое. Он вошел в дом, так и не посмотрев на окно.
За ужином господину Цитрину с большим трудом удалось скрыть свое нетерпение. Ужин затянулся. Жан Пиге жевал с просто невыносимым безразличием, просил добавки салата, останавливался, чтобы пересказать последние новости из газет. А после кофе отправился к себе в комнату писать отчет.
Когда он вернулся в кабинет, господин Цитрин сидел в кресле, воротничок рубашки был расстегнут, на лице важное выражение.
– Пятнадцатое мая, – начал Жан Пиге.
Господин Цитрин глубоко вздохнул и наклонил голову так, чтобы на лицо падал свет от лампы.
– Вы встали в десять часов. Впервые с того времени, как я поступил к вам на службу, вы пошли в гимнастический зал Куррье на урок физкультуры. . .
Точно так все и происходило. Господина Цитрина это утешило, но и огорчило.
– А потом? – спросил он. – Что же было после обеда, вот этого я и не припоминаю.
– Душ. . .
– Пропустите!
– Обед. . .
– Пропустите!
– После обеда вы вышли в три. Взяли такси. Приказали отвезти вас к озеру в Булонском лесу. Вам этого очень хотелось, вы сами мне об этом говорили несколько дней назад. Там вы взяли напрокат лодку. . .
Господин Цитрин будто застыл от удивления и только нервно сжимал пепельницу в оттопыренном кармане. Ему необходимо было это вещественное доказательство, чтобы не сомневаться в своей памяти. Ведь Пиге говорил так убедительно. Сначала он хотел было даже прервать юношу. Но какая-то нерешительность или колдовская сила удержали его. Он смотрел на это невинное лицо, которое его обманывало. Он слушал этот спокойный голос, который ему лгал. И он все тянул, не прерывая его от слова к слову, от предложения к предложению.
Больше того, он даже заслушался рассказом об этом придуманном дне, как он заслушивался рассказом о своих настоящих поступках. К тому же, чтобы рассказать о том, чего господин Цитрин не делал, о местах, где господин Цитрин не бывал, Пиге употреблял особо притягательные слова. Казалось, все это выдуманное приключение вдохновляло его больше, чем 22 Анри Труайя Господин Цитрин реальные поступки хозяина. Он описывал раскаленную пыль жаркого дня под вековыми деревьями Булонского леса, деревянный причал, окруженный чем-то вроде плавучего кладбища неподвижных лодок, привязанных одна к другой; куртку, брошенную на дно лодки, тяжелые весла, которые резко вгрызались в воду и толкали посудину далеко от берега; отблески живого серебра и позеленевшей бронзы, расходящиеся кругами, когда в них врезался нос лодки, а затем снова смыкались, откинув позади себя тысячи прыгающих, растерзанных брызг.
Когда господин Цитрин сравнивал эти картины с теми несколькими часами, которые он провел в "Кафе Мира", он не мог не согласиться с тем, что они более привлекательны и более достойны его особы. Он жалел, что не пережил тех впечатлений, которые ему рисовал Пиге.
Он был недоволен тем, что не воспользовался таким чудесным днем, чтобы провести его на свежем воздухе.
Юноша перевернул последнюю страничку и быстро заканчивал свой рассказ описанием того, как господин Цитрин, счастливый и разомлевший, вернулся домой на такси. Еще полстраницы и он закончит. И тогда должен говорить господин Цитрин. Но по тысяче причин, которые он и сам не может понять, не было повода что-либо говорить. Лучше подождать.
Чего? Господин Цитрин и сам этого не знал, но его ум цепляется за такое решение.
Когда Жан Пиге удалился в свою комнату, господин Цитрин пытался найти новое объяснение странному поведению своего наблюдателя. Возможно, это лень? Или какая-нибудь амурная история? А может, он работает еще где-нибудь? Ни одна из этих догадок его не удовлетворяла. Он лег спать в плохом настроении. Какая жестокая несправедливость; где-то в двух шагах от него спокойно и беззаботно спит человек, нарушивший его спокойствие!
Трижды он поднимался с кровати и специально бросал на пол стул, чтобы хотя бы разбудить Жана Пиге.
Глава IX
Люди плотной стеной толпились вокруг дебаркадера. Здесь были как дожидавшиеся своей очереди на прогулку в лодке, так и те, кто охотно покатался бы, но их от этого искушения удерживало желание не тратить деньги. И все это скопище обливалось щедрыми потоками пота под надетыми по случаю воскресенья пиджаками и выходными платьями. Господин Цитрин, сжатый со всех сторон, совсем разморился, устав и разнервничавшись. Но упрямство мечтателя не позволяло ему ни уйти прочь, ни даже пожаловаться. Он соглашался со всем, он терпел все ради туманного предчувствия близкого вознаграждения.
И когда наконец он сел в лодку, которую ногой и шестом придерживал высокий детина, он вдруг почувствовал: вот-вот с ним случится что-то важное.
Лодка, которую оттолкнули от причала как ненужную щепку, слегка покачиваясь, выплыла на плес. Озеро бороздила добрая сотня похожих лодок, переполненных веселыми семьями.