Когда-то жившая у нас вспыльчивая и раздражительная серая кошка была не слишком расположена к представителям противоположного пола. Еще до того, как ей удалили яичники, она не любила самцов и относилась враждебно даже к тем котам, с которыми долго прожила в одном доме. Она дружила не с котами, а только с людьми. Когда она впервые завела друга-кота, ей было уже тринадцать лет - немолода, по кошачьим меркам. Я тогда снимала небольшую квартирку в мансарде, в двери парадной не было дверцы для котов, вверх вела только одна лестница. Кошка любила гулять в палисаднике возле дома. Она могла толчком лапы открыть дверь, входя в парадную, но из дома ее надо было выпускать. Через некоторое время наша кошка начала приводить с собой в дом старого серого кота. Он поднимался по лестнице вслед за ней, потом останавливался у двери нашей квартиры, ожидая, позволит ли она ему идти дальше. Войдя в квартиру, он ждал приглашения в мою комнату: не моего, ее приглашения. Кошка явно ему симпатизировала. Впервые серая кошка симпатизировала чужому коту, не бывшему в прошлом ее ребенком. Серый кот осторожно входил в мою комнату, - ее комнату, как он это понимал, - и потом подходил к подруге. Сначала серая кошка сидела мордой к нему, опираясь спиной о большое старое кресло, защищая спину: она никому не собирается доверять, уж она-то все знает! Кот останавливался недалеко от нее и тихонько мяукал. Когда серая кошка в ответ неохотно издавала торопливое мяуканье - потому что она, не отдавая себе в этом отчета, стала походить на старую женщину, вечно всем недовольную и пребывавшую в плохом настроении, - кот свертывался клубком примерно в футе от нее и смотрел на подругу, не отрываясь. Она тоже сворачивалась клубком. Они могли оставаться в таком положении долго - час, два. Постепенно серая кошка утратила свою настороженность, и они сворачивались рядом, сидели бок о бок. Рядом, но не соприкасаясь. Они не беседовали, разве что иногда издавали короткие тихие приветственные звуки. Они нравились друг другу, хотели быть рядом. Кто такой был этот серый кот? Где жил? Так я ничего о нем и не узнала. Это был старый кот, проживший нелегкую жизнь, потому что он тенью выскальзывал из человеческих рук, и его шерстка была лишена всякого блеска. Но это был полноценный кот. Кот-джентльмен, серый с белыми усами, вежливый, любезный, он не ждал особого внимания к себе и вообще не ждал ничего особого от жизни. Он съедал немного еды нашей кошки, пил немного молока, если ему предлагали, но голодным он не выглядел. Часто, когда я возвращалась откуда-то, серый кот ждал у наружной двери и тихонько мяукал, очень тихо, глядя на меня снизу вверх, потом вслед за мной шел по лестнице до двери квартиры, снова мяукал и поднимался по последнему лестничному пролету к двери, а оттуда устремлялся прямо к серой кошке, которая при виде его издавала сердитое короткое мяу, но потом милостиво разрешала гостю выражать восторг от встречи с ней. Они проводили вместе долгие вечера. Наша кошка изменилась: стала менее вспыльчивой и не такой обидчивой. Я завела привычку наблюдать, как они сидели рядышком, словно двое стариков, которым не нужны разговоры. Никогда в жизни не было у меня такого острого желания понимать язык животных. "Почему ты выбрала именно этого кота? - хотела я спросить серую кошку. - Почему его, а не другого? Что ты увидела в этом старом вежливом коте такого, что заставило тебя в него влюбиться? Потому что, полагаю, в этом ты можешь признаться? Наши прекрасные домашние коты провели всю жизнь рядом с тобой, и тебе никогда не понравился ни один из них, и вот, пожалуйста…"
Как-то вечером кот не пришел. Не пришел он и назавтра. Серая кошка очень его ждала. Весь вечер просидела, глядя на дверь. Потом ждала внизу, у входной двери. Обыскала весь сад. Но он больше так и не пришел, никогда. И она больше никогда не дружила ни с одним котом. Другой кот, самец, посещавший кошку из нижней квартиры, тяжело заболев, обрел пристанище у нас и несколько недель до своей смерти провел в моей комнате - ее комнате; но серая кошка даже не заметила его присутствия. Она держалась так, будто в комнате только мы с ней.
Я думаю, что у Руфуса завязалась с кем-то такая же дружба, именно туда он ходил в гости.
Как-то поздним летним вечером он уселся на диван рядом со мной и до следующего утра так и просидел, не меняя позы. Наконец, спустившись с дивана, он с трудом пошел по комнате, неловко приподняв вяло болтающуюся заднюю лапу. Врач сказал, что Руфуса переехала машина. Это можно было понять по виду его когтей: коты инстинктивно вытягивают когти вперед, чтобы схватиться за наезжающее на них колесо. Когти у бедняги были переломаны и растрескались.
Мы наложили Руфусу гипс от щиколотки до самого верха бедра и поместили его в тихую комнату, где имелись еда, питье и коробка для нечистот. Там он с удовольствием провел ночь, но потом захотел выйти. Мы открыли дверь. И наблюдали, как Руфус неуклюже спустился по лестнице, пролет за пролетом, на нижний этаж, а там, ругаясь вовсю на своем языке, принялся маневрировать, протаскивая несгибающуюся лапу через кошачью дверцу.
Потом, прыгая на трех лапах, он заковылял по дорожке и, еще больше ругаясь, с трудом пролез под забором. А оттуда сразу направился налево, к другу. Руфус отсутствовал полчаса: он должен был сообщить кому-то, кошке или человеку, о постигшем его несчастье. Вернувшись, он снова оказался в своем убежище. Кот был потрясен, возмущен, по глазам было видно, что ему больно. Его шерстка, выздоровевшая за лето благодаря хорошему питанию, стала жесткой, он снова превратился в несчастного старика, которому было не так легко умываться. Бедный старый бродяга! Бедный отчаянный кот! Он, как и Силач, получал разные клички, но все они были грустными. Но этот кот был неукротим. Он поставил перед собой задачу - сбросить гипс, и преуспел в этом. И его снова отнесли к врачу, где наложили новый гипс, который ему было не сбросить. Но Руфус старался вовсю. И каждый день он совершал свою прогулку вниз по лестнице, к кошачьей дверце, где раздумывал, отставив назад загипсованную лапу, а потом с ругательствами пролезал, и мы следили, как он ковыляет по саду, по лужам, по осенним опавшим листьям. Руфусу приходилось приникать к земле, чтобы пролезть под забором. Но каждый день он неизменно ходил на встречу, возвращался в изнеможении и тут же засыпал. Проснувшись, опять работал над непосильной задачей - как избавиться от гипса. Там, где он посидел, все становилось белым от гипсовых крошек.
Через месяц гипс сняли. Лапа стала негнущейся, но все-таки действовала. И Руфус опять стал самим собой - доблестным котом-авантюристом, для которого наш дом был базой. Но потом он снова заболел. Года два затем его жизнь состояла из чередующихся циклов. То он выздоравливал и убегал, то снова заболевал и возвращался домой. Но со временем его болезни протекали все тяжелее. Язва в ухе не заживала. Он возвращался из очередных странствий и просил помощи. Руфус осторожно подносил лапу к гноящемуся уху, аккуратно сплевывал, учуяв запах на лапе, и беспомощно смотрел на хозяев. Он немножко ворчал в знак протеста, когда мы промывали ему ухо, но в принципе не возражал и послушно принимал все лекарства, потом ложился и ждал, пока выздоровеет. Мы на ощупь чувствовали, какое у него жесткое, мускулистое тело, тело старого кота, несмотря на все болезни, еще достаточно сильное. Только к концу своей жизни, своей слишком короткой жизни, когда Руфус совершенно заболел и едва мог ходить, он стал оставаться дома и совсем не пытался выходить на улицу. Бедняга лежал на диване, и, если не спал, казалось, что он задумался или задремал. Однажды, когда кот спал, я погладила его и разбудила, чтобы заставить съесть лекарство, и он при пробуждении приветствовал меня тем доверчивым, ласковым вибрирующим звуком, какого коты удостаивают тех, кого любят, людей или своих сородичей. Но когда Руфус увидел, что это я, он мигом превратился, как всегда, в нормального, вежливого и благодарного кота. И я поняла, что мне удалось застать тот единственный раз, когда он издал этот особый звук, - при том, что в нашем доме этот звук раздается с утра до ночи. Этим звуком мама-кошка приветствует своих котят, а котята - свою маму. Может, Руфусу снилось, что он котенок? Или приснился бывший хозяин, который вырастил его, а потом уехал или по каким-то другим причинам его бросил. Этот случайно подслушанный звук меня огорчил и даже ранил. Потому что Руфус не издал его ни разу, даже когда мурлыкал непрерывно, как автомат, проявляя свою благодарность новым хозяевам. Все то время, что он нас знал, за эти почти четыре года, когда мы несколько раз буквально вытаскивали его с того света, вылечивали или частично вылечивали, Руфус никогда по-настоящему нам не верил - опасался, что может потерять этот дом и что ему снова придется о себе заботиться, боялся опять стать брошенным котом, обезумевшим от жажды и больным от холода. Его вера в кого-то, его любовь к какому-то человеку в прошлом были так жестоко и безжалостно преданы, что Руфус просто не мог позволить себе даже полюбить снова.
Когда как следует узнаешь котов, познакомишься с их жизнью, в душе остается осадок - это печаль, совсем не похожая на боль за людей; к этой печали примешивается боль от ощущения беспомощности котов, чувство нашей общей вины перед ними.
Вельможи в старости
Глава тринадцатая
За неделю до того, как у этого кота отняли переднюю лапу, точнее сказать, всю конечность вместе с предплечьем, он скакал вниз по семи лестничным пролетам, потом - бац! - пролетал сквозь кошачью дверцу и по дорожке мчался к забору в конце сада, чтобы выгнать чужого серого кота, который приходил в наш сад, поскольку там имелся водоем. Он издавал при этом такой яростный вопль, что, когда, уже успокоившись, этот победоносный кот возвращался ко мне в комнату, на самый верх дома, и садился возле моей кровати, удовлетворенно оглядывая свою территорию, очищенную от наглых чужаков, а потом осматривал через забор широкое зеленое поле, которое и представляет собой водоем (у викторианцев принято загонять воду под землю), я ему говорила, как всегда, потрясенная этим его воплем: "Боже мой, Силач! Ну разве можно издавать такие звуки?"
Силач? Не Вельможа? Это имя появилось так. Семнадцать весен назад кошка по имени Сьюзи окотилась на чердаке, рядом с моей комнатой. Это была мирная, вполне цивилизованная кошка. Она, видимо, выросла в хорошем доме, но потом лишилась его и жила на улице, без удобств. Дамы из закусочной иногда подкармливали кошку, но не регулярно. Она дважды на моей памяти рожала котят, и бедняжке не всегда удавалось найти укромный уголок - однажды она пристроилась прямо под грузовиком, - и до того, как она поселилась у нас, ни один из ее котят не выжил. Кошка была не старой, но уставшей и запуганной. Кошки-матери, которые рожали много раз, которых их добрые владельцы не избавили от этой необходимости, подвергнув операции, безошибочно, с привычной усталостью воспринимают появление у себя огромного живота, не удивляются энергичным движениям внутри, не причитают: "Ой не надо, неужели мне снова терпеть все это?" Мы кормили Сьюзи, подыскали ей безопасное место для родов, под крышей, куда никакой другой кот не мог даже приблизиться, но она была хоть и преданной матерью, однако не по своему желанию.
Когда котята впервые открывают свои маленькие мутные голубоватые глазки и видят, что над ними нависает человеческое существо, они всегда шипят и протестуют, лишь позже они превратятся в приветливых кошек и котов. Но один из детенышей Сьюзи, черно-белый комочек, открыл глазки, увидел меня и неуверенными шажками выкарабкался из-под старого одеяла, брошенного на пол… потом подобрался к моей ноге… полез по ней вверх… забрался на руку… на плечо… цепляясь своими крошечными колючками-коготками, добрался до моего подбородка и, мурлыча, прижался там. Это была любовь на всю жизнь. Он оказался самым крупным из котят, главным котенком, и уже с первых дней командовал остальными братьями и сестрами, даже умывал их и наказывал, пока его крупная мамаша наблюдала, растянувшись рядом. Он был как отец для этих котят, или даже как мать. Сьюзи, казалось, заботилась о старшем сыне не больше, чем о других, и не возражала против его главенства.
В рождении этих котят была какая-то тайна. Их было семеро. Одного, белого - больно себе представить, каким он мог стать прекрасным котом, - Сьюзи вытолкнула из гнезда, и через пару дней беднягу обнаружили мертвым.
Конечно, он мог родиться совсем слабеньким, но это сомнительно, судя по тому, какими резвыми были остальные. Сьюзи также вытолкнула еще одного, маленького пятнисто-полосатого. Я оставила котят на полдня на холоде и без еды, считая, что хватит уже сентиментальничать, нечего горевать, это выбор природы: мать сама выбрасывает детенышей, следовательно, я тут ни при чем, но я не могла спокойно слушать жалобное слабое мяуканье и положила пятнисто-полосатого котенка к остальным, назад, среди прочих, и теперь быстро подрастающих кисок у нас стало шестеро. У Сьюзи, похоже, было двойственное отношение к котятам. Она явно считала, что семеро детенышей - это слишком много, да и шестеро - тоже. Она не была готова выкормить более пяти котят, и я ее поняла, когда все шестеро чуть подросли и стали буйствовать в моей комнате.
Я уверена, что эта кошка умела считать, по крайней мере она осознавала разницу между числами "пять" и "семь". Думаю, большинство ученых не согласятся со мной. Тут, кстати, представители науки входят в противоречие с владельцами котов. Интересно послушать одного моего ученого друга, когда он рассказывает о способностях своего кота, которые он как лицо официальное отрицает. Его кот всегда поджидает возвращения хозяина домой, сидя на окне, в определенные часы, рассказывает он о своем любимце, но в другой своей ипостаси мой приятель доказывает, что животные начисто лишены ощущения времени. Самое интересное, что если он заранее предупредил домашних, что сегодня не придет, то кот не сядет на окно. И как, спрашивается, бедняге-ученому объяснить этот факт с научной точки зрения? Абсолютно ясно, что любой наблюдательный котовладелец знает о котах гораздо больше, чем те, кто изучает их, подкрепившись авторитетом науки. Кстати, очень интересные сведения об образе жизни котов и других животных часто приводятся в популярных журналах под названием "Пушистые новости" или "Друзья кошек", однако ни одному ученому и в голову не придет в них заглянуть. Вот, например, что я вычитала в таком журнале. У одного фермера была кошка. Когда она родила котят, у нее сразу отняли их всех, кроме одного. Кошка немало удивила своих владельцев, родив в следующий раз только одного котенка. "Как тактично с ее стороны", - подумали они. Однако на самом деле мать просто перетащила остальных четырех новорожденных котят в мансарду, одного за другим, и ходила туда тайком их кормить, а все время проводила для видимости с одним, официально разрешенным хозяевами котенком. Фермер и его жена услышали над головой какой-то подозрительный шум и обнаружили хитроумный обман своей кошки; хотелось бы думать, что они пристроили котят в хорошие руки и кастрировали бедную кошку.
Казалось, Сьюзи была довольна, что у нее появился добровольный помощник в лице любящего командовать старшего котенка, но у него было одно слабое место - малыш часто кашлял, как будто что-то в горле ему мешало. Тогда мать подходила к нему, садилась и брала зубами за шею. Если бы Сьюзи сжала свои большие челюсти, она бы его убила, но этого не произошло; она держала котенка в зубах всего тридцать секунд, максимум минуту, и мне было интересно - не пережаты ли там у него какой-нибудь нерв или артерия, раз мать знает, как ему помочь. Ведь действительно кашель и хрипы прекратились, хоть и не сразу. Впоследствии, когда кот вырос, стоило ему закашлять, как я делала то же, что и Сьюзи: зажимала пальцами его шею в том месте, которое она держала в челюстях. И через какое-то время кашель прекращался.
Этот котенок был крупнее остальных, и мы в шутку назвали его Силач, потому что было смешно видеть, как эта кроха, этот пушистый комочек стал настоящим командиром в кошачьей детской. Мы хотели дать ему другое имя - заменить это банальное, невыразительное, которым называют половину котов в стране, да и собак тоже. Однако имя приклеилось намертво, правда, пока он был котенком, его звали Пуськой, Пусиком, Пусей, Пушком, - во всех вариантах имелись звуки пс-с или пш-ш; они, как мне кажется, выражают кошачью сущность. Этот кот получал впоследствии и другие почетные, заслуженные им имена и прозвища, к примеру Вельможа. В особо торжественных случаях, например, когда кота представляли гостям, в ответ на вопрос "Как его зовут?", мы отвечали: "Генерал Розовый Нос Третий" (это имя звучало добродушно-насмешливо для знающего себе цену кота с крошечным розовым носиком, который принимал картинные величавые позы). Какой прекрасный кот! - гость смущен, представляя себе, как мы зовем этого кота его полным именем где-нибудь в саду или хотя бы обращаемся к нему попросту: "Генерал! Ты где там?" Есть такие имена, которые отражают не качества данного конкретного кота, а историю взаимоотношений его владельца с котами. Но больше всего нашему Силачу все-таки подходит имя "Вельможа", поскольку он и вправду величественный кот.
В молодости это был гибкий и красивый черно-белый котик, и вместе с братом, пятнисто-полосатым, как тигр, они представляли собой прекрасную юную пару. Но Вельможе предстояло достигнуть полноты славы, он стал представительным черно-белым котярой, и при взгляде на него с благоговением вспоминаешь, что это создание, такое величественное, выращено из самого простого, обычного кошачьего сырья города Лондона, это продукт сотен лет случайных спариваний - не сказавшихся на породе - между самыми заурядными кошками и какими попало котами: черными и черно-белыми, и полосатыми, и желто-оранжевыми, как апельсин, и пестрыми. А результатом стал самый обычный черно-белый кот - казалось бы, что может быть тривиальнее? И все же в лучшие годы нашего Вельможи, когда гости входили в комнату, где он возлежал, раскинувшись, огромный черно-белый зверь, царственный и пушистый, они неизменно останавливались и восклицали: "Ах, какой прекрасный кот!" А потом, не в состоянии поверить, что это потомство простой дворовой кошки, интересовались: "Но какой он породы?" - "Да так, самый обычный кот".
В возрасте четырнадцати лет, когда Вельможа был бодр и полон сил, на плече у него внезапно появилась опухоль. Понесли к врачу: оказался рак предплечья. Теперь всю переднюю лапу придется отнять, то есть весь сустав, вместе с предплечьем.