Тут ее вызвал Аскарбек и по-русски крепко выматерил. Такая-сякая, у тебя вся жизнь впереди, сына надо поднимать, сама еще замуж выйдешь. Занимаешься самиздатом и продолжай, пиши, издавай, всё буду брать сразу и переводить деньги. Депрессия сникла под напором крепких выражений настоящего мужика, желающего добра. Она писала как проклятая, как каторжная, каждый год по одной-две книги детективов, мелодрам. Все переводимые Смаиловым деньги снова относила в типогра-фию – на очередную книгу. Сидели с сыном на картошке в мундирах и китайской лапше, мать иногда помогала продуктами. А так – больше никого. Родню, как ветром сдуло. Одиночество иногда брало за горло, хотелось уйти из жизни, но призвание не отпускало, держало цепко, удерживало от нищеты. Спасибо и АСКАРБЕКУ СМАИЛОВУ, исключительно обаятельному и порядочному человеку. Спасителю ее маленькой семьи.
39
Пока она занималась самиздатом, завредакцией Заборни-ков ушел на вольные хлеба, появился новый заведующий, такой весь из себя демократичный и обаятельный, что-то пишущий, совсем как писатель. И сразу стал проталкивать в коллективный сборник "Шутки в сторону", типа сатирического, который был в работе у Ксении, рассказ своей жены Розы: "Оптом и в розницу". Как потом выяснилось, он был другом поэта из ЦК и его протеже. Рассказ был пошлый. А что она могла сделать? Со временем выяснилось, что ему не чужды мелкие человеческие слабости, типа делать пакость ближнему. Но Ксении было не привыкать. Свою природную доверчивость она давно потеряла, то есть, упрятала под замок и была настороже. Вообще она становилась скептиком, трезво оценивая окружающих. Шумов откуда-то выкопал готовую рукопись сборника стихов Анны Ахматовой. Она даже качественно была оформлена московским художником, уже года два назад получившим гонорар. А книга до сих пор не была издана, вероятно, был получен запрет из высоких инстанций.
Шумов поручил Ксении довести рукопись до ума и сдать в производство. Стихи сборника были отпечатаны типографским способом явно из какой-то книги и расклеены на листах бумаги. Такое практиковалось и позже. Она лично расклеивала на лис-тах бумаги книгу: Царь Иван ЧЕТВЕРТЫЙ.
Ксения с большим восторгом приобщалась к великой русской поэзии, к профессиональным стихам опального в советские времена поэта. Какими ничтожными и мелкими показались ей стихи своих казахстанских, да и московских тоже поэтов. Случайно узнала от Каролины, которая была, как всегда, в курсе всех событий в русской литературе, что в московском журнале "Новый мир" опубликован "Реквием" Ахматовой, долгие годы запрещенный к изданию. Ксения тут же отправилась в республиканскую библиотеку имени Пушкина, взяла журнал и от руки переписала цикл стихов, посвященных сыну Ахматовой Льву Гумилеву.
Она переписывала, а в глазах кипели слезы. Тайно ото всех она отпечатала и вставила "Реквием" в конец сборника. Слава Богу, пронесло! Мало того, ее знакомая на радио Людмила Енисеева сделала интервью с ней по поводу издания сборника, и она прочитала три стихотворения, в том числе, вступление:
РЕКВИЕМ
Вступление
Это было, когда улыбался
Только мертвый спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
В качестве участника пришлось пригласить на радио Шумова. Ей надо было обезопасить себя, свой отчаянно-смелый поступок. Когда завредакцией понял, что произошло, он не стал махать кулаками после драки и смирился со своеволием Ксении, даже умудрился перевести стрелки на себя, заявив, что он посоветовал редактору внести "Реквием" в сборник. Ну и ладно, благородное дело было сделано. Она была благодарна Шумову. Кстати, название сборнику дала Ксения: Мне голос был… (строка из стих. ААА).
40
Перестройка продолжалась, у многих неглупых людей стали открываться глаза на нового правителя, симпатии резко пошли на спад. Над словечками новоиспеченного генсека похихикивали: начать, новое мышление (ударение на первом слоге). КОНСЕНСУС, процесс пошел и др. Но в целом писательская братия была довольна. Некоторые достали рукописи из столов и опубликовали в "Просторе", потом издали книгами. Гласность перехлестывала через край, порой переходя в разнузданность, журналисты совершенно обнаглели, врали напропалую, обеляя совсем недавно бывших черными, и очерняя белых. Колчак стал народным героем. Да сколько же можно переписывать историю?
На экраны вылезли не только пошлые, но и похабные иностранные фильмы: Голубая китаянка. Легенда о Нараяме. Появился наш совершенно кощунственный, на ее взгляд, фильм: Покаяние, – где бесконечно выкапывается из могилы труп Берии… Ну, и книги, книги… Не очень понравилась конъюнктурная книга Чингиза АЙТМАТОВА "Плаха". Слишком часто и, на взгляд Ксении, навязчиво использовался образ Иисуса Христа. Зато показалась актуальной, а от этого страшной книга 1984 Дж. Оруэлла. Отрывок:
– Как человек утверждает свою власть над другими?
…
– Власть состоит в том, чтобы причинять боль и унижать. В том, чтобы разорвать сознание людей на куски и составить снова в таком виде, в каком вам угодно. Теперь вам понятно, какой мир мы создаем? Мир страха, предательства и мучений, мир топчущих и растоптанных… мир будет становиться более безжалостным… прогресс будет направлен к росту страданий… наша цивилизация будет основана на ненависти… не будет иных чувств, кроме страха, гнева, торжества и самоуничижения. Все остальные мы истребим. Мы разорвали связи между родителем и ребенком, между мужчиной и женщиной, между людьми. Никто уже не доверяет ни жене, ни ребенку, ни другу. Новорожденных мы заберем у матери, как забираем яйца из-под несушки. Половое влечение вытравим, размножение станет ежегодной формальностью, как возобновление продовольственной карточки. Не будет иной верности, кроме партийной верности. Не будет искусства, литературы, науки. Не будет различия между уродливым и прекрасным. С разнообразием удовольствий мы покончим. Всегда, каждый миг будет наслаждение от того, что наступил на беспомощного врага. Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека – вечно.
Что это? Ощущение такое, что мы уже такое проходили: кровавый Октябрь, десятки лет репрессий, голода, предательств, доносительств, дети на родителей, теория стакана воды и многие другие советские реалии. А показательные процессы Вершинского? А топчущие? А растоптанные? А поголовный страх всей страны СССР перед собственным правителем, узурпатором Сталиным? Берия? Ежовым? А наводненные сексотами фабрики, заводы, творческие организации? А организованная травля Зощенко, Ахматовой, Пастернака? А высылка умных и талантливых из страны Терпимости? Где статистика людей, ставших лагерной пылью?
Так это б ы л о? Или продолжается сейчас? Искусство и литература заменены суррогатом, масс-медиа, пошлостью, порнографией, парадами геев, лесбиянок, разгулом педофилии, детской проституцией обоих полов. Море продуктов, а есть опасно, океан алкогольной продукции, а пить опасно. Партий много, а никому не верят. А боль за своих соотечественников, убиваемых своими? А вечные унижения простого обычного человека перед чиновниками? Этими ничтожествами, получившими власть?
О бумаге
Меня закапывают в могилу,
Но не землей, а бумагой.
Вот только жила, ходила,
Дышала туманной влагой.
Но вот уже воздуха нету –
Не под землей, ПОД БУМАГОЙ.
На ней разрешенья, запреты,
На ней под каким-то флагом.
О, если б деревья знали,
Каким подвергаемся пыткам!..
Они бы не произрастали,
Была б целлюлоза в убытке.
И берегли бы бумагу.
И не было б справки о том,
Что кто-то задохся без влаги,
А кто-то поджег свой дом.
Лично она Горбачева ненавидела, все в нем было фальшиво, продался за очень большие деньги и до сих пор цветет и пахнет. Он целенаправленно вел страну к развалу, пудря мозги не только простым людям, но и очень непростым своей показной демократией, гласностью, свободой печати. Как пел Володя Высоцкий: – Ну, вот, мне дали свободу. А что я с ней делать буду? Получилась свобода от ответственности за свои лживые слова, подлые поступки.
В издательстве царили Содом и Гоморра: началась дележка зарплаты, редакторы рвали друг у друга рукописи. За опоздания наказывали рублем. Сотрудники смотрели друг на друга подозрительно, подглядывали, подслушивали, доносили. Прекратились пьянки в открытую, стали прятаться, но все равно пили. Авторы перестраивались, тащили в редакцию обличительные стихи и прозу. Советская власть сворачивала знамена, стали незаметно исчезать лозунги: Партия – ум, честь и совесть советского народа. Горбачев оккупировал телевидение, заговаривал зубы народу, суля манну небесную опять же в светлом будущем.
Временные трудности продолжались. В магазинах становилось шаром покати. Доходило до абсурда: за разливной майонез на маргариновом заводе нужно было сдавать майонезные баночки. Сахар выдавали по талонам. Пенсионеров отоваривали раз в месяц в спецмагазинах: 2 кг мяса, 1 кг сахара, 1 кг муки, крупы, 200 г сл.масла и бутылка водки. Непьющие прямо в очереди меняли водку на продукты. Море самопальной водки косило людей, как стихийное бедствие. Но все равно пили. Снова заработали самогонные аппараты, сахар становился на вес золота.
Страна терпимости СССР катилась в бездну. Правда, бездна через пять лет оказалась Беловежской пущей, где ставший после Горбачева, сделавшего свое черное дело, президентом пьяница Борис Ельцын окончательно сдал великую державу СССР на растерзание врагам, разрушив Союз нерушимый республик свободных.
Монолог бывшего гражданина СССР
Готов поделиться
Духовным богатством,
Другого, увы, не имею.
С собою покончили
"Равенство с братством",
Остался УЗИ Гименея.
И "Совесть и честь"
Завалились в кустах
И снова бухают с похмелья.
Сидят, как и прежде,
Чины на местах,
Да что-то не слышно веселья.
Развеялись мифы
В народе во прах,
А шли к коммунизму, ей-Богу!
Все было у всех –
На столах и в домах,
Да бес нас попутал в дорогу.
И этот геноссе,
По кличке "болтай",
Мильонам лапши понавесил…
И вот результат:
Заграница – АЛТАЙ,
УКРАИНА, РОССИЯ –
Нам чуждые веси.
* * *
И наша страна
Для неразвитых стран
С тех пор превратилась в потеху:
Свой зад оголила,
А также и срам.
Мы все подыхаем от смеха.
По традиции 5 марта опять было чтение стихов у памятника Абаю. Она поехала к Линке, та, несмотря на ранее время, около 11 часов утра, уже пила вино. Ксения тоже выпила стакан вина и двинулась к памятнику Абая, Линка не пошла. Ее не смогли проигнорировать, поскольку она уже была при должности в издательстве, и включили в список казахстанских поэтесс, после членш СП Казахстана. Поэтессы выступали по ранжиру: Томская, Чернавина и т.д. Кабирова была предпоследней. Храбрость от выпитого стакана вина проходила, взамен наступала злость и отчаянная бесшабашность: "А видала я вас всех в гробу в белых тапочках!" К тому времени она уже начала уставать от ежедневного непризнания, а также частной неприязни и неприятия окружавшими ее посредственностями. Ей дали микрофон и на пике владевших ей чувств она сказала: Два стихотворения памяти Марины Цветаевой.
На смерть Марины
Елабуга
Марина и Кама,
Не к впаду, а вспять.
И хлеба – ни грамма,
Ни руку подать.
Но есть сила духа,
Пусть голод гнетет.
Хозяйка-старуха
Опять не идет.
Водички холодной
Бесплатно испить.
Не буду голодной,
Иначе – НЕ БЫТЬ!
Марина и Кама,
И гвоздь ни к чему.
Не иму я срама,
Т а к смерть не приму.
Вольна я над жизнью,
Над смертью вольна.
Не гвоздь дай, Отчизна,
Пусть будет волна!
* * *
О, подари мне, Марина, ключи,
Чтоб мое сердце замкнулось навечно.
Не ворвалась чтоб в него суета,
Мелочность, злоба, тщеславье,
Чтоб от любви лишь пылали уста…
…Марину Цветаеву тогда еще в Казахстане не жаловали, хотя издали небольшой томик – на гребне перестройки. Поэтессы ехидно ухмылялись и перешептывались, прихлебалки хихикали.
41
На Украине в городе Чернобыль произошла страшная катастрофа; взорвался атомный реактор. Весь СССР ПОСПЕШИЛ НА ПОМОЩЬ. Кроме военных, на место трагедии, хотя это было смертельно опасно для жизни, поехали добровольцы со всех концов страны. Поехали и некоторые артисты эстрады. Например, Алла Пугачева, выступавшая в черных колготках и блейзере, наверное, наряд обозначал траур. С ней был очередной выдвиженец Владимир Кузьмин. В коллективах собирали деньги. В их издательстве тоже. Ксения написала стихотворение, которое было издано во второй книжке.
Чернобыль
Мать потеряла сына,
Сын потерял отца.
Господи, есть ли сила,
Чтоб оживлять сердца?
Зарева в небе сполох,
Черный ползет туман…
Жуткий невидимый Молох –
Живое крошит уран.
Мертвые пали птицы,
Солнце закрыла тьма.
Если такое снится,
Можно сойти с ума.
Но пострашнее быль.
Выразить – где слова?
Символ беды – чернобыл.
Разве виновна трава?
Ксении никак не сиделось без действий, к которым ее подвигало неравнодушие и жажда справедливости. Не жилось и не работалось без приобретения врагов. Как-то она разоблачила одного посредственного поэта, но члена СП Шмидта. Ходили слухи, что его пропихнул туда с одной книжкой один из секретарей Правления, вроде они были любовниками. Его вторая книжка стояла в плане, но в редакции Ксения обнаружила "рыбу", то есть, в рукописи лежали отпечатанные старые стихи из первой книжки. Чтобы не обмишулиться, она решила проверить. Пошла в пушкинскую библиотеку, взяла книжку и произвела сверку. Оказалось, один к одному. А стихи-то стихи, инфантильный лепет, а сам Шмидт солидный с бородой. "Палочка у регулировщика напоминала по окрасу осу". Ну и что?
Она пошла к директору, книжку выкинули из плана. Шмидту, конечно, донесли, мл. редактор Алена была его любовницей. То же, слесарь-многостаночник. Жена, кстати, была у него симпатичная, тоже с кем-то путалась. Он Ксению возненавидел и грозился отомстить, выжидая момент. И дождался. Но получился облом.
У них в редакции выходил ежегодный сборник "Байконур", редактором был Олег С. В довольно толстую книгу собиралась всякая туфта, в основном, московских авторов, все лезли в писатели. А космодром находился, между прочим, на территории Казахстана. Но эти ушлые и наглые москвичи буквально оккупировали все национальные республики, особенно переводы были их вотчиной. Как будто в самих республиках не было нормальных компетентных переводчиков. Переводы зачастую были халтурными. В "Байконуре" собирались всякие статьи, воспоминания, даже в один из сборников попали слабенькие стишки Марины Попович, жены космонавта Поповича. Ежегодно редактор с версткой летал в Москву. На сей раз какие-то обстоятельства помешали ему. Шумов предложил поездку ей. Ксения с радостью согласилась.
42
Ее встретил какой-то незначительный чин из СП СССР, отвез в гостиницу "Украина" в отдельный номер, фамилия чина была Поливин, в сборнике был какой-то его материал. Он вручил ей проездной на метро, пригласил в СП. Пару раз сводил на какие-то мероприятия. Все бы ничего, но он был со странностями. Все время норовил встать сзади и терся об ее одежду. Ей было неловко, с таким мужским поведением она не сталкивалась. Потом она узнала, что это разновидность эксбиционизма.
Побывала Ксения в Звездном городке. Один товарищ по фамилии Лесин (была его маленькая публикация в сборнике) провел с ней целую экскурсию. Она осмотрела изнутри ракету, смешные пакетики и баночки с едой. Произвела впечатление барокамера, где тренировались космонавты. Потом ее провели в кабинет Поповича. Она протянула ему руку, а он помедвежьи схватил ее в объятия и смачно поцеловал в губы. – Мы же русские люди, нечего церемониться. Она смутилась. Попович ей понравился: очень простой приятный мужчина. Он подарил ей свою книгу с автографом.
Конечно, побывала она и на Ваганьково, снова оставив на могиле пачку новых стихов и две гвоздики. В сквере у некоторых почитателей ВВ была ее недавно изданная самиздатская книжка "Мой Высоцкий" на обмен и на продажу. Ей было очень приятно. Еще у нее была с собой верстка книги прозы Георгия Садовникова. Она созвонилась с ним, он ее встретил и повел в гости. Он жил почти рядом с домом Высоцкого на Малой Грузинской. У него оказалась очень милая жена, они замечательно посидели. Она оставила ему для просмотра верстку. Обмолвилась, что хочет принять крещение в церкви Воскресения на Ваганьково, рядом с могилой ВВ. Георгий напросился в крестные.
Они встретились на следующий день на Ваганьково, он вернул ей прочитанную верстку и присутствовал на обряде крещения. Поп был старенький, седой, при работе на его лбу выступил пот от усердия. Он окропил ее святой водой из большого медного чана, надел с молитвой простой крестик из олова. На том обряд завершился. Георгий ее поздравил и преподнес в подарок серебряную цепочку. Они дружески распрощались. Она еще раз подошла к могиле Володи. "На крестике православном я имя твое ношу…", она сделает потом гравировку на крестике "ВВ".
Поливин презентовал ей две контрамарки в московские театры. Она пошла на спектакль "По мотивам Декамерона". Играли Юрский и Терехова. На сцене стояла огромная бочка. Терехова наклонялась над ней, а Юрский, прижавшись к ее юбке, изображал телодвижения полового акта. "Декамерона" и "Золотого осла" Апулея Ксения читала лет в 16. Зал визжал от смелости актеров. На взгляд Ксении, это была похабщина. Перестройка выставила на всеобщее обозрение самое низменное, грязное и пошлое в людях. Тогда некоторые оптимисты предрекали: "… пена, пена, все пройдет, насытятся". Не прошло, не насытились, вошли во вкус.
В ход с улицы пошли маты в литературу, на сцену, на ТВ. Все, как в жизни. Издали книги маркиза де Сада, Гитлера "Майн Камф" и др. Появились фильмы "Ночной портье", "Голубая китаянка" и другие мерзости. Культура резко пошла на спад, нравственность сбросили с корабля современности. Ксения опять могла бы повторить строки своего стихотворения, написанного в затхлой атмосфере брежневщины. Сейчас было хуже: "Я родилась, наверно, не в то время, так неуютно в мире этом мне…" В другой театр она не пошла, опасаясь, что ее может вырвать от отвращения прилюдно.
Как-то она написала письмо со своими стихами известной поэтессе Римме Казаковой. Ей нравились ее типично женские стихи. Римма ей, как ни странно, ответила, что, если Ксения будет в Москве, пусть заходит. И она зашла, предварительно позвонив. В Алма-Ате она достала через Салту красивую банку индийского чая и презентовала Римме Федоровне. В огромной кухне сидели за большим столом две молодые женщины. Римма провела ее в свою гостевую, по-видимому, комнату, из которой виднелась через дверной проем спальня хозяйки.