15
По зданию тихо шелестели разговоры о том, что эта… каждый награждал Ксению существительным в зависимости от степени "дружеской привязанности" к ней либо от багажа словарного запаса … еще и стихи пишет. И уж, конечно, не за так ее напечатали. Ксения не оставалась в долгу.
* * *
Что за злобствующая свора
Лает, прыгает вокруг?
Кто посмеет стать опорой,
Коль клыки сомкнутся в круг?..
* * *
Травите, топчите, стреляйте в меня,
Мишень – мое сердце, как в тире.
Нет друга надежного, нет и коня,
И места мне нет в этом мире.
Эмоции, выхлестнутые на бумагу, облегчали существование. Несколько стихов она отнесла помощнику второго секретаря ЦК, писателю, который неплохой. Он просмотрел сразу же при ней, что ей понравилось. Отложил в сторону те, которые она писала неистово, в приступе бешеной ярости, глубокой обиды, писала страстно, будто душу рвала в клочки, и не паста, а кровь растекалась по бумаге.
– Это не стихи, а истерика какая-то, больное воображение, – тоном непререкаемого авторитета говорил помощник по фамилии Блинов и откладывал, откладывал, и стопка неудержимо таяла, и таяла надежда в душе Ксении.
– Я вижу, у вас все больше лирика, природа. А как насчет гражданских стихов? Ведь вы гражданка Советского Союза! Великой мировой державы! – патетика так и перла из него.
Наконец, его взгляд задержался на одном из стихов. – Ну, вот, совсем другое дело, – наконец довольным тоном изрек авторитет. – Какое светлое стихотворение!
* * *
Бывает радость тихая, как грусть,
И робкая, как первое признанье,
Такая легкая, что я боюсь,
Она исчезнет даже от дыханья.
У Ксении на глазах выступили слезы: это стихотворение она написала в 16 лет и случайно обнаружила его, перечитывая как-то свои дневники, хранившиеся много лет у матери. Она тут же улыбнулась и легко польстила авторитету.
– У вас отменный художественный вкус, и вы совершенно правы в своих замечаниях, я постараюсь исправиться. А это стихотворение, Анатолий Данилович, можно опубликовать? – заискивающе спросила она.
– Вне всякого сомнения. И вот это тоже. Я сам и передам главному "Ленсмены", он зайдет завтра за моей статьей.
Ксения сгребла со стола истеричные стихи, счастливо улыбаясь, поблагодарила помощника-писателя.
– Огромное вам спасибо!
– "Спасибо" скажите Владимиру Николаевичу, он просил за вас.
После этой встречи она попыталась писать гражданские стихи, некоторые поэты, она читала, буквально специализировались на этом и процветали. Их обязательно публиковали в газетах и журналах, издавали книжки, несмотря на явную вымученность и бездарность виршей. Особенно по "красным" великим датам, типа Октябрьской революции. Их так и называли "датные" поэты. Среди собратьев по перу они не пользовались авторитетом.
Но странное дело: стихи писались, но что-то с ними было не так. Вот писал же Маяковский: Отечество славлю, которое есть, но трижды, которое будет. Она же не прославляла, а, мягко говоря, недоумевала. Много было хорошего в СССР, чего не было в других странах: бесплатное образование, бесплатное здравоохранение, много было льгот для рабочего класса и сотрудников таких учреждений, как Совмин. Но не было равенства и социальной справедливости, как провозглашалось в партийных лозунгах, о чем писали и размышляли опальные философы и писатели. Но, пожалуй, самым унизительным для человека в социалистическом обществе было полное бесправие, отсутствие свободы слова и наличие цензуры. Все это Ксения испытала на собственной шкуре, продолжая свой тернистый путь в литературе.
О ДУРАКЕ
Мне страдание суждено.
Не рыдаю, не хмурю брови,
Видно, я пригубила вино
С малой каплей Христовой крови.
Нет, не вырваться из оков
Общепринятых норм мышленья.
Мир прекрасен для дураков,
В этом признак его вырожденья.
Я под гербом своей страны
Все имею, чтоб быть довольной.
Что же снятся черные сны,
И душе тревожно и больно?
Не грядут ли хаос и мрак,
Мир единый вселенской скорби?
Но живет за стеною дурак –
Всем доволен, всегда в восторге.
С некоторых пор она стала ходить на работу пешком. С одной стороны, опротивели некоторые физиономии, в частности, Вальки-бухгалтерши, которая изображала из себя благодетельницу, а также друга дома, покровительственно расспрашивая Ксению о здоровье, о делах, о муже, о родителях. А ей надоело вымучивать из себя какие-то убогие фразы, а народто в автобусе держал ушки на макушке. Во-вторых, по дороге она мысленно сочиняла стихи. В-третьих, покупала в киоске по пути газету "Ленсмена", ЧТОБЫ НЕ ПРОПУСТИТЬ ПУБЛИКАЦИЮ. Сейчас это было для нее важнее всего. Купила и в это утро. Выходила она из дома рано и на работу приходила, когда еще никого не было. Все сотрудники пользовались служебными машинами, если начальство, или служебным автобусом, если сошки помельче, вроде Ксении.
Изредка она звонила В.Н., с ним одним она могла говорить откровенно и без опаски, иногда читала ему новое стихотворение. Отношения между ними установились по-настоящему теплые и дружеские, и ей было легко с ним. С Салтой они общались часто, но Ксения почему-то не полностью доверяла ей. У нее было ощущение, что приятельница преследует какую-то цель, навязывая дружбу. На рабочем месте Ксения развернула газету, просмотрела середину, четвертая страница: стихи! Крупными буквами: Ксения Кабирова. Чуть мельче: заголовок – Радость. И то самое стихотворение, написанное в 16 лет! Внешне она оставалась спокойна, но душа ликовала, ничуть не омраченная тем, каким образом стихи оказались опубликованными. Она знала, что стихи хорошие, не хуже, чем у некоторых поэтов, которые она читала в избытке в газетах и журналах: в казахстанских и московских.
16
Она поняла одно: сверху пробиться в литературу легче, чем снизу. Даже и таланта особого не надо. Она уже и наслышалась, и начиталась, благодаря Салте, которая ее просвещала на этот счет. В аппарате в отделе культуры работал один референт, часто выпивающий в рабочее время, который умудрялся издавать книги в качестве кинокритика. Ксения, когда еще работала в приемной, печатала по его просьбе какую-то полуграмотную галиматью, выдаваемую за научный опус. Помощник зампреда по культуре тоже баловался побочными заработками, используя имя своего шефа. Но основное писательское ядро находилось в аппарате ЦК КП Казахстана.
Там были и поэты, и писатели. Один поэт, не гений, но небесталанный, стихи у него были искренние и душевные, будто он и не чиновник вовсе, а человек хороший, пишущий лирические стихи. Впоследствии, возможно, ввиду того, что чиновника в нем становилось меньше, а поэта все больше, его и отправили из ЦК в то кресло, которому он больше соответствовал: в редакцию журнала "Простор" на должность зама главного редактора. Стихи его после перемены места службы стали еще искреннее, еще душевнее и даже смелее. А вот писатели, как поняла Ксения, прочитав кое-что из их шедевров, использовали по полной свое служебное положение.
Например, помощник первого секретаря ЦК Кунаева Д.А. Причем, самый бездарный графоман, книги которого пылились на складах, а потом сжигались, чтобы в нужных документах проставить безапелляционно: проданы. А затем издать очередной шедевр шизофреника с манией величия, приобретенной вследствие высоко занимаемой должности, был и самый плодовитый, почти как Лев Толстой. Верхом наглости зарвавшегося графомана было то, что сначала его произведения печатали в нескольких номерах "Простора". Можно представить, какие гонорары ему отстегивали, наверняка, по высшей ставке. Анатолий Данилович, кстати, в сравнение с ним мог считаться классиком советской литературы. У него была нормальная, среднего уровня проза, в существующей литературной терминологии называемая: проходная, то есть безобидная, читабельная, рассчитанная на невзыскательный вкус среднего читателя.
В тот же, радостный для Ксении день, ее вызвали к управляющему Делами Совмина, человеку, которого многие боялись. Он был жестким руководителем, терпеть не мог бездельников, хотя при нем и околачивалась парочка референтов, сидящих на "бронях": поезда, самолеты, путевки в ведомственные санатории. У них же можно было заказать служебную машину для личной надобности. Но самое главное, после распределения квартир они занимались выдачей ордеров на них. Они были шестерками перед управляющим и его замами, перед председателем Совмина и его замами, но зато министры перед ними расшаркивались. И перед своими сотрудниками любили покобениться, набить себе цену, заставить поунижаться, особенно мелкую сошку, типа Ксении.
Кондратовича она не боялась, не лебезила перед ним, как некоторые: например, та же Валька-бухгалтерша. Та от подобострастия даже приседала, свесив едва не до пола обширную задницу.
Она вошла, поздоровалась.
– Проходите, садитесь, – жестом пригласил управляющий.
Она села, внутренне готовая к предстоящему разговору.
– Создали вы мне, уважаемая, хлопот. Я надеялся, что пройдет время, и все кривотолки улягутся сами собой. Поболтают злые языки, надоест и уймутся. Не получилось. Прямо коррида какая-то. Вы для них, как красная тряпка для быков. Простите за некорректное сравнение. До сих пор "доброжелатели" пишут кляузы, но уже не мне, а в ЦК. Пытался я защищать вас, но мне сказали категорически: в аппарате она работать не будет. Я думаю, и вы понимаете, что не место вам здесь. Вы молодая, красивая, умная, еще и талантливая, я читал ваши стихи в сегодняшней газете. А кто здесь работает? Не будем говорить о референтах, всякие и среди них есть. Но вам завидуют не они, а ваши коллеги – секретари. Они и доносы пишут. Скажите, куда вы хотите устроиться, и я лично вам помогу.
– Вадим Петрович, во-первых, спасибо вам за материальную помощь, которую вы мне оказывали, несмотря на эту гнусную справку. Я все прекрасно понимаю, хотя и не совсем: чем я заслужила такое негативное отношение. Я никому не делала зла, поверьте. Разумеется, я не останусь здесь и дня, когда окончательно встану на ноги. Дело в том, что в конце года мне предстоит еще одна операция по удалению пластины. Я вас очень прошу, дайте мне поработать один только месяц, и я лягу в больницу, а когда выйду с больничного, сразу подам заявление на увольнение. Я вас не подведу.
– Хорошо. Я догадываюсь, кто строчит на вас "телеги" в ЦК, попробую укоротить руки. Работайте спокойно, готовьтесь к операции. Желаю, чтоб она прошла успешно. Можете идти.
– Спасибо вам за человечность, – от души поблагодарила Ксения и вышла.
Прежде, чем лечь в травматологию, Ксения сходила на консультацию к профессору. Она подарила ему в благодарность за прошлую операцию роскошную океаническую раковину, которая досталась ей по случаю тоже в подарок. Он посмотрел снимки, которые она предварительно сделала, и на ее вопрос, удалять или не удалять пластину, ответил:
– Будь вы в преклонном возрасте, я бы решительно сказал: – Нет! Но решительно сказать "да" я не имею права. Дело в том, что последствия от введения в человеческий организм инородного тела бывают непредсказуемы. Можно прожить до глубокой старости, а может начаться отторжение – по разным причинам. Скажем, травма на том же самом месте…
"Не дай Бог!" – суеверно взмолилась Ксения. – Решайте сами. Рановато, конечно.
– У меня обстоятельства особые, связанные с работой. Хочется поскорее разделаться со всем этим до Нового года. Скажите, Константин Петрович, есть риск?
– Определенный риск всегда есть. Мы стараемся сводить его до минимума, но у пациентов есть сердце, которое может не выдержать наркоза, есть сопутствующие заболевания. Если вы боитесь, лучше повременить.
– К сожалению, у меня нет времени. Я бы хотела лечь на операцию через две недели.
– Будем вас ждать.
На работе Ксения предупредила заведующую, завершила порученные ей дела, убрала в столе, унесла личные вещи домой, зная, что работать здесь больше не будет. Все написанное, в том числе записи дневникового характера, сложила в большой конверт и отдала на хранение Салте, та убрала конверт в сейф. В один из дней ей вдруг позвонил Анатолий Данилович и сообщил, что он договорился с главным редактором "Простора" насчет ее стихов, она должна сама отобрать несколько, так как он сейчас уезжает с шефом в командировку, и отнести прямо самому главному. Ксения бурно поблагодарила его.
– Не стоит. Ваш почитатель все за вас хлопочет. Да и вообще, слышали, наверно: "Таланту надо помогать, бездарности про-лезут сами"?
Ксения выбрала момент и позвонила В.Н., сказала ему о звонке Блинова, о визите к управляющему Делами, о своем решении.
– Я все знаю, – ответил он. – Тут еще и подруга твоя за тебя хлопочет. Заходила как-то и рассказывала, какая ты талантливая, и что помогать тебе надо. Пока будешь в больнице, подумай, где бы ты хотела работать. Постараемся помочь. А в журнал сходи, не откладывай.
– Обязательно. Спасибо за поддержку.
– Действуй, потом доложишь, – пошутил он на прощанье и положил трубку.
17
Ксения не без трепета переступила порог кабинета гл.редактора. Он поприветствовал ее дружелюбно, с улыбкой.
– Здравствуйте, здравствуйте, Ксения Кабирова из Совмина. И где только ни появляются эти неугомонные поэты! И когда только они успевают т а м писать! Ведь государственными делами ворочают! Ведь ответственность-то какая! – непонятно было, то ли всерьез говорит этот пожилой седой человек, то ли посмеивается, хотя Ксения заподозрила последнее, ибо пафос фраз не вязался с ехидной усмешечкой в уголках рта.
– Я секретарша всего-навсего, – уточнила она.
– А мне сказали, что вы инспектором работаете, – несколько разочарованно произнес он.
– Должность так называется, а на самом деле – обычная секретарша, – не стала она набивать себе цену.
– Неважно кто, а важно что, – нашелся он.
– Так что вы нам принесли?
Ксения положила перед ним на стол несколько листов мелованной бумаги с аккуратно отпечатанными на них стихами. Главный бегло просмотрел их, поднял голову и с легким удивлением в голосе констатировал:
– Хорошие стихи, – и он нажал кнопку в углу стола. Вошла секретарша.
– Пригласите завотделом поэзии.
Вошел завотделом – невысокого роста, стройный, слегка прихрамывающий мужчина за сорок, с грубоватой лепки лицом, большим лбом мыслителя и густой шевелюрой светлых, вьющихся волос – войдя, слегка склонил голову в приветствии, сел напротив посетительницы.
– Вот, Антон Алексеевич, новый поэт у нас объявился. И не где-нибудь, а в Совмине! – главный поднял указующий перст кверху.
– В Совмине еще не было. Зато в ЦК, как собак нерезаных, – во взгляде завотделом сквозил холод и недоверие и малюсенькая искорка презрения: если из Совмина, то только через главного? Обязательно по верхам и сверху? А просто как человек нельзя было? Прямо ко мне? Ишь, птица какая! Так сразу и поэт? Еще посмотреть надо.
Ксения тогда правильно прочитала его взгляд, потом, когда они стали хорошими товарищами, он напомнил ей о той встрече и что он думал о ней – почти точь-в-точь, что она прочитала в его глазах.
– Вот просмотрите, Антон Алексеевич, – Ларичкин (была фамилия главного) протянул листы через стол завотделом.
Тот начал читать, а Ксения наблюдала, как недовольство на его лице сменяется доброжелательным интересом. Когда он поднял голову, взгляд его был теплым, а улыбка доброй.
– Ну, как? – спросил шеф.
– Очень искренние, откровенные стихи, грамотные – с точки зрения русского языка.
– Ну, и отлично. Готовьте в номер.
Валеров позвонил ей на следующий же день.
– Ксения, вы скоро не ждите, ближайшие номера уже заполнены, поэтов у нас хватает, много членов СП (Союз писателей), их в первую очередь публикуют да еще блатные. Ну, вы понимаете. Думаю, в мартовском номере верняк будет, мы обычно только женщин даем на их праздник.
Через некоторое время они как-то разговорились насчет книг, Валеров собирал библиотеку, и Ксения стала покупать ему подписные издания в их киоске. Они не пользовались спросом у руководства.