18
В назначенный ей самой день она легла в больницу как плановая пациентка. Палата была другая, люди другие, ни одного знакомого лица. Правда, врачи-травматологи те же самые. Завотделением Исаак Петрович встретил ее как родную. Еще в прошлый раз, когда она встала на костыли и ходила по этажу, привыкая, они не раз беседовали в его кабинете о поэзии.Отец Исаака Петровича был знаком когда-то с Игорем Северяниным, стихи которого в советское время нигде не издавались, считались упадническими, неугодными власти. Ксения тогда заинтересовалась, и Исаак принес ей маленький сборничек, изданный еще до революции. Конечно, ей понравилось не все, но отдельные строки запали в душу: "И всюду человечьи лица без человеческой души…". Они имели к ней самое прямое отношение и в конце ХХ века.
– Снова, значит, к нам? Соскучилась?
– Еще бы! Такие мужички у вас, один другого краше, – пошутила она и добавила грустно:
– Не от хорошей жизни, Исаак Петрович!
Два дня, пока делали повторный снимок, брали анализы, она пролежала в приятном безделье, занятая своими мыслями, скользящими в голове строчками, ни с кем не общаясь, такой, как Альвина, в палате не было, остальные не вызывали интереса и желания разговаривать. На третий день рано утром ей, еще полусонной, сделали укол, она хотела встать и идти в операционную на своих двоих, но две сестрички заставили ее улечься на каталку.
– Дайте мне очки! И газету какую-нибудь, – попросила она.
– Зачем?
– Почитаю во время операции.
Обе расхохотались.
– Не до чтения тебе будет, девушка! – сказала та, что постарше, и они ловко покатили ее в операционную, где переложили на операционный стол.
Укол на нее странно подействовал: она стала болтлива, как никогда. Из нее посыпались вопросы, на которые она сама же и отвечала, так как врач и два его ассистента, похоже, из студентов-старшекурсников, молчали, занятые делом. Ей обкололи шов – местный наркоз. Пока ожидали действия лекарства, тихо переговариваясь, готовили инструменты. Она, отчего-то развеселясь, наблюдала за ними. Наконец, врач склонился над ней со скальпелем. Прошло некоторое время, и он спросил:
– Сможете немного потерпеть? Нужно еще разрезать без наркоза. Не хочется терять времени.
Она мгновенно вспомнила детство, операцию аппендицита, и как кровь разливалась по животу.
– И лекарства тоже, – пошутила она и провозгласила с пафосом:
– Экономика должна быть экономной! Л.И. Брежнев.
Врач улыбнулся под маской и сделал надрез по живому. Она закусила от боли губу. Кровь быстро остановили, и операция продолжалась. Ксения травила анекдоты, в основном, политические, другие она не запоминала, например: Кто такой Брежнев? Политический деятель времен Пугачевой. Врач, улыбаясь, работал. Наконец он стал выкручивать шурупы, с помощью которых пластина соединяла кости. Боль была такая, что Ксения замолчала, вцепившись изо всех сил пальцами в края стола, на лбу выступил холодный пот. У врача тоже лоб был в испарине. Наконец, один шуруп поддался, врач легко выкрутил его и бросил с грохотом в металлический судок. Ксения глубоко вздохнула, кольнуло сердце.
– Подождите, я передохну, – хрипло попросила она. – Сердце что-то прихватило.
– Лекарства все переносите? – спросил врач. – Вроде бы.
Он сделал ей сердечный укол. Ксения расслабилась, успокоилась. Опять потянуло на треп.
– У вас что, отвертка тупая?
– Да размер не совсем подходит, – уныло признался врач.
– Знала бы, из дома прихватила. У мужа каких только инструментов нет! – съязвила Ксения.
– У нас же специальные, медицинские, – оправдывался врач. – Ну, как, отдохнули? Продолжим?
– А вы ногу не оторвете?
– Постараемся, – пообещал врач.
– Мне страшно. И больно. Налейте лучше сто грамм спирта, ваше лекарство – туфта. И что-нибудь закусить.
Доктор послушался, налил в мензурку сто грамм и поднес на ладони колечко лука.
– Кушать нельзя, а закусить можно. Извините, ананасов нет.
– Обойдемся, – сказала Ксения, хлобыстнула сто грамм спирта, занюхала, а потом заела луком, как заправская пьяница.
Народное обезболивающее подействовало.
Хирург снова с силой вдавливал шуруп в кость, а Ксении казалось, что он тянет изо всех своих мужицких сил саму кость. Боль, смешанная со страхом – а вдруг кости снова оторвутся друг от друга? – туманила мозги, едва ни до потери сознания, ей хотелось, чтобы страдания скорее стали прошлым. Знакомая по реанимации с действием промедола, она поняла, что на ней сэкономили, вместо положенного наркотика, под действием которого она не должна была чувствовать боли, ей вкололи что-то другое, более слабое.
Ампула промедола наверняка ушла за хорошие деньги к наркоману какому-нибудь. Наконец, еле живую ее привезли в палату и не слишком бережно перевалили с каталки на постель. Она была рядовой больной, с ней так и обращались. Состояние возбуждения и какие-то странные видения, животные, похожие на слонов, еще некоторое время теснились в мозгу, пока страшная усталость от усилий преодоления боли не погрузила ее в долгий до вечера сон. Возле ее кровати опять сидела мать и смотрела на нее с жалостью.
– Мамуля, все в порядке, – слабо улыбнувшись, сказала Ксения, и две слезинки – от жалости к себе – растеклись по ее бледным щекам.
– Доча, больше ничего тебе делать не будут?
– Нет, только швы снимут и все, айда домой! – нарочито бодрым тоном объявила Ксения.
– Дай-то Бог! – заметила неверующая мать.
Ксения тоже как-то не задумывалась насчет веры в Бога, ведь она была воспитана, как и все, в атеистическом духе, "богохульницей", как ее обругали когда-то в далеком детстве в церкви, она, правда, не была. Зато в последнее время, особенно после несчастного случая, она стала еще более суеверной, чем раньше, а также чаще, чем раньше, поминала Бога, особенно в стихах, что до сих пор не слишком приветствовалось в редакциях. И не только она вспомнила про Бога, но и многие. Вот и мать тоже. Мать ушла, пришел муж, немного поговорили с ним о домашних делах, об операции.
– Больно было?
– Терпимо, – кратко ответила она, невольно сжав кулаки.
Он вскоре ушел, а Ксения стала вспоминать два года, прошедшие со дня несчастья. Зазвучали, как рефрен, строки стихотворения, написанного в реанимации:
* * *
Ничего бы в мире не было,
Если б не было меня.
Но в окне – кусочек неба,
А на теле – простыня.
Но в окне – деревья сжалися,
Бродят тени по стене.
И никто не знает жалости
Ни к деревьям, ни ко мне.
19
Ее семейная жизнь за этот период протекала относительно ровно, без диких скандалов и оскорблений. Ренат как-то притих, ушел еще больше в себя, они мало разговаривали, только односложные вопросы, ответы, просьбы, касающиеся чисто бытовых проблем. Он никогда не спросил о причине ее поступка, может, из опасения, что окажется виноватым; может, не помнил, что произошло между ними в тот злосчастный вечер; может, поверил в ее версию о том, что она просто хотела спуститься по простыням, и не было никакой обиды, никакой душевной драмы. Лгать ей не хотелось. А правду было бы слишком долго и болезненно для нее рассказывать. Муж, если бы и понял что-либо из ее рассказа, то, как всегда, слишком прямолинейно, без мелких, но важных подробностей. И они обходили прошлое стороной.
Ренат совершенно перестал интересоваться ее жизнью. К ее рассказам о перемене места работы, о публикации стихов в газете отнесся безразлично, даже не считая нужным скрывать свое безразличие. Пропасть между ними углублялась. Оживился муж лишь тогда, когда Ксения на полученный (первый в жизни) гонорар в бухгалтерии "Ленсмены", причем ей позвонили, купила ему зажигалку и бутылку чешского коньяка "Плиска", а себе – дедероновые чулки и бутылку шампанского, истратив гонорар до копейки. Они, как положено, "обмыли" свалившиеся с неба деньги, и снова потекли серые, однообразные дни. В гости они не ходили, к ним тоже никто не приходил, Ксения отговаривалась нездоровьем.
На этот раз в больнице она долго не задержалась, все прошло благополучно, без осложнений, швы сняли вовремя, и домой ее отвез Ренат на своем грузовике. Он работал в СМУ ХОЗУ Совмина, возил прорабшу Лену. Когда только устроился туда, частенько ей рассказывал, как все всё тащат со строек и со складов, и начальники, и подчиненные. Строят за государственный счет дачи, гаражи и даже дома. Потом все материалы списывают. Он тоже не стал теряться, завел знакомство с завскладом молодым парнем Сашей. На ремонт квартиры они не потратили ни рубля. Они даже некоторое время общались семьями, у Саши была женаСвета, которая работала поварихой в штабе ТуркВО, и продукты молодая семья, естественно, не покупала. Так вот выкручивались малооплачиваемые работники, занимавшие теплые места в солидных учреждениях.
20
1982 год. С месяц Ксения пробыла на больничном, теперь без притворства, Салта по-прежнему приносила им продукты. Они даже втроем отметили старый новый год, причем Салта, давно уже не отмечавшая праздники дома, по-семейному, а постоянно в гостях или с очередным любовником, на свои деньги купила водки и шампанского, сладостей, фруктов. Круглый стол на кухне выглядел роскошным. Ренат был в приподнятом настроении, шутил, веселя щедрую гостью.
А ведь не так давно он к ней был безразличен, ну, приходит и приходит приятельница жены. Ну, смотрит на него похотливо, ну и что? Мало ли озабоченных женщин? Своим показным равнодушием он скрывал связь, длящуюся годы. Их связь началась тогда, когда Ксения лежала в больнице по женским делам. Тогда Салта привезла к ним домой продукты, тогда же и предала ее, показав кое-какие записи, очень интимные, написанные, когда чувства Ксении были в самом разгаре. Обманутый муж не стал сопротивляться, когда Салта вышла из ванной голая. Она, правда, не сказала, в кого влюблена его жена. Побоялась, что Ренат может чтонибудь сотворить. И на том спасибо.
А наивная дурочка Ксения не придавала значения их лицедейству, ни тогда, ни в этот раз, считая в порядке вещей, что Ренат привлекает к себе женское внимание, тем более, что открытого кокетства со стороны Салты не замечала (или не хотела замечать?), вольностей со стороны мужа тоже. Так вот, уж когокого, но Салту за соперницу она не держала, скорее она даже была рада, что есть третий человек, отнюдь, не лишний, который способен разрядить гнетущую обстановку между двумя, почти уже чужими людьми. Они неплохо посидели втроем, было уже поздно, когда Ренат пошел провожать Салту на такси. Старший брат завскладом Саши работал таксистом, иногда возил их бесплатно. И в этот раз Ренат попросил его. Хозяйка легла спать.
Незадолго до увольнения Ксения зашла за Салтой, чтобы пойти на обед. Вдруг дверь в приемную открылась, и вошли четверо мужчин. Первым был невысокого роста, приятной внешности мужчина за пятьдесят, за ним возвышался на две головы Кондратович, рядом его замы. Все поздоровались, Салта, как всегда, стояла навытяжку, Ксения по стойке "вольно". Из своего кабинета на полусогнутых выскочил помощник, склонился в полупоклоне и заулыбался угодливо. Процессия прошла в кабинет зампреда.
– Новый председатель Назарбаев, сам ходит по кабинетам и знакомится с руководством. Говорят, не номенклатура, а из простых, – шепотом продемонстрировал помощник свою ос-ведомленность в государственных делах.
Так, случайно Ксения удостоилась увидеть нового председателя Совмина и будущего первого Президента независимого Казахстана.
Отсидела она положенный срок на больничном, вышла на работу для того, чтобы отнести написанное заявление об увольнении в отдел кадров. Она решила пока никуда не устраиваться, посидеть дома, отдохнуть от всего и от всех, определиться, что же делать дальше, как жить. Стихи – серьезно ли это? Может, очередная увлеченность? Очередное сумасбродство? И что даст ей это занятие в дальнейшем? Вопросов было много, ответы предстояло найти. Она сдала пропуск в ДТ, в райскую жизнь, вышла из здания так просто и обыденно, вроде не прошли здесь несколько лет ее жизни, не промелькнула молодость. Остановилась на верхней ступеньке лестницы, и тут хлынул ливень. Да какой! Будто разверзлись хляби небесные. На ней были новые лакированные туфли на высоком каблуке. Не долго думая, Ксения сняла их, кинула в пакет и стала спускаться по лестнице босиком. Оглянулась: к окнам БУКВАЛЬНО прилипли сотрудники ДТ. Она спустилась и нарочно пошлепала по лужам, поднимая шквал брызг.
* * *
По лужам шлепаю босая.
Весь аппарат (СМ) в окно глядит,
Как будто я иду нагая,
И каждый плюнуть норовит.
Она ощутила себя усталой, ей было не по себе. Не так, оказывается, легко оставить позади не только часть жизни, можно сказать, лучшие годы, но и часть души. Печаль была сильной и глубокой, искренней, в глазах стояли слезы, когда она шла пешком в сторону дома. Забылось многое плохое – козни, пакости, сплетни – все показалось таким мелочным, таким преходящим в сравнение с немногим хорошим, что произошло за эти годы в "белом доме", народное название, от которого она удалялась с каждым шагом навсегда. Ливень, казалось, очищал ее от совминовской грязи.
21
Закончился еще один этап ее сумбурной жизни. Она пережила драму душевную, страдания физические, она любила и разочаровалась, она ненавидела и стала равнодушной. Была одна и осталась одна, заключенная в тюрьме одиночества бессрочно, стихи об одиночестве были ее излюбленной темой:
* * *
Одиночество – тяжкое бремя,
Словно камни ворочает время.
Тишина не поет голосами…
Так зачем его ищем сами?
Но появилось нечто прекрасное в ее судьбе – стихи. Они помогут ей жить дальше и радоваться тому, что ее окружает, и что она сможет выражать переполняющие ее чувства в строках, и ей не нужно будет мучиться в поисках человека, которому можно излить душу, поделиться мыслями и переживаниями. Она слишком долго была наивной, и разочарования слишком дорого ей обходились и слишком больно ранили ее.
* * *
Снесла еще одно очарование
И разочарование снесла.
Сгорала мотыльком я в пламени!
А что теперь? Лишь пепел и зола.
Она отдала трудовую книжку в одну контору, где начальник был хорошим знакомым Рената, и кто-то, пока она в течение года сидела дома, получал за нее оклад, она была типа "мертвой души" Гоголя. Муж изредка приносил небольшие суммы помимо аванса и получки, она не интересовалась, откуда, хотя понимала, что это не премиальные. Немного помогали родители. Отец на 33 года подарил ей немецкую пишущую машинку "Эрика", которую она перед своим днем рожденья достала через одну из сотрудниц отдела торговли со склада ЦУМа. На ней-то она и печатала свои стихи. Салта иногда подкидывала ей для отпечатки по 20–30 страниц.
22
Ксения привыкала жить, как жили миллионы простых советских людей, которые не получали спецпайки, не пользовались льготами, "бронями", стояли в очередях, не воровали, не брали взятки, не спекулировали. В продуктовых магазинах было все необходимое, кроме дефицитов, типа сервелата, карбоната, растворимого кофе, индийского чая, красной икры, горбуши и севрюги. В промтоварных было полно импорта, но у супругов не было денег. Родственники Рената окончательно забыли об их существовании, теперь они стали просто ненужны им. Ведь Ксения ушла, а, может, ее выставили? – из Совмина и стала, как все, то есть, никем.
В ноябре произошло событие государственной важности. Умер Брежнев, ему было 75 лет, намного меньше, чем Мао Цзэдуну. Здоровье подвело, он уже плохо ходил, плохо говорил. Нет бы самому уйти пораньше, может, и пожил бы еще, но как они все цепляются за власть, до последнего вздоха. Говорили после похорон, что гроб с его телом упал в могилу преждевременно, не дожидаясь, пока его отпустят. Нехорошая примета. И правда. Генсеком сразу после смерти Брежнева стал Юрий Анд-ропов, бывший Председатель КГБ СССР. Он стал рьяно насаждать порядок и дисциплину, днем ввели проверку документов на улицах. Почему человек гуляет, или в магазине, или в пивнушке вместо того, чтобы быть на рабочем месте? Прямо Сталин какой-то. Чуть больше года правил страной и скончался.
О ГОРЕ-ПРАВИТЕЛЯХ
Басня
В Москве
Жизнь текла по-прежнему,
20 лет – по Брежневу.
Стало – по-андроповски:
Вместо матов – пропуски.
Он сказал: – Иду на "вы"
Но не начал с головы.
Взяв бразды правленья в руки,
Начал он с хвоста у щуки.
Но – увы! – не тут-то было!
На свой хвост она забила.
Продолжает жрать подряд
Окунят и пескарят.
Вот Андрополь – КГБ.
А И Б сидят в трубе.
А ПРОПАЛО…
Б ПРОПАЛО…
И – ОТ СТРАХА ХВОСТ ПОДЖАЛО.
В АЛМА-АТЕ
Лисы не были внакладе:
Был директор в зоосаде
Кум им, сват и где-то брат.
Жил вольготно зоосад.
В одночасье – смена власти.
И посыпались напасти…
Попритихли, онемели
И оплакали потери.
Но недолго Дин-муха-мед
Размышленьями был занят.
Он в угоду новой власти
Враз пошел с козырной масти.
Наводнили люди в штатском
Все пивнушки, будто в штатах.
Развязал язык алкаш,
хвать за шкирку – он не наш.
Не советский, не горит
На работе паразит,
так как партия велит.
А сексоты, бляди, воры
Стали твердою опорой.
Анонимки стали в моде,
Как при Сталине-уроде.
В МОСКВЕ
Да народ теперь не тот,
Он за Юркой не пойдет.
Ленька был рукой-водящий,
А сыграл недавно в ящик.
После кончины Андропова старичок Черненко пробрался на должность генсека, совсем мало насладился властью, почти сразу умер, бедный. Правда, кто-то из наших известных писателей успел найти дуб и, наверное, сделал хадж к этой достопримечательности. Дуб этот посадил в далекой молодости Черненко на границе Казахстана с Китаем. Что он там делал, неизвестно. Такая байка ходила в народе.