Но Габи не дала ему углубляться в библейские аналогии, она прижалась к нему и выдохнула ему в лицо: "Только что я встретила старуху!".
"Какую старуху - пиковую даму?".
Он ничего не помнил, литературные страсти были ему важней житейских.
"При чем тут пиковая дама? Старуху Маргариту из Баден-Бадена!".
"Она выросла из-под земли или спустилась с потолка?".
"Ты не понимаешь? Я столкнулась с настоящей, живой Маргаритой. Носом к носу! Она вся перекосилась от страха и помчалась от меня вверх по лестнице!".
"Трудно представить, чтобы дама ее возраста могла мчаться по лестнице, да еще вверх!".
"Я не знаю, как далеко ей удалось убежать. Но первые два пролета она проскакала бойко, и даже крикнула мне на прощанье - чего тебе от меня надо?".
"На каком, интересно, языке она тебе это крикнула?".
Дунский все еще ей не верил.
"Представь себе, на польском!".
"Но ты же не знаешь польского!".
"Знаю достаточно, чтобы понять такую простую фразу".
Гид уже начал собирать их группу для подъема наверх и они, взявшись за руки, двинулись обратно - никакого другого выхода внизу не оказалось. Чем дальше они поднимались, тем менее вероятным казался Дунскому рассказ Габи о старухе, убегавшей от нее вверх по лестнице.
"Тебе просто померещилось, - шептал он ей на ухо. - В таком месте и при таком освещении черте что могло привидеться".
Но когда они выбрались наверх, с площадки перед входом в пещеру выехала машина скорой помощи и с громким воем покатила по шоссе в город.
"Что случилось?" - спросила Габи служителя, в надежде, что он поймет ее английский.
Однако служитель недаром коптил небо у входа в самую глубокую в мире сталактитовую пещеру - он ответил на бодром английском:
"Какой-то старой даме стало плохо на лестнице, и она упала в обморок. Хорошо, что ее во-время обнаружили и вытащили наверх, пока она еще дышала".
В Венецию они возвращались в полном молчании. На этот раз им повезло, и они успели захватить два места в битком набитом туристами вагоне второго класса. Габи сидела, в изнеможении откинув голову на истертую тысячами других голов спинку и с трудом сдерживая слезы. Наконец, Дунский не выдержал и спросил:
"Ты что, жалеешь эту мерзкую старуху?".
Но она не знала, кого она жалеет, скорей всего, себя - зачем именно на ее пути дважды встретилась вилла Маргарита, зачем именно ей дважды встретилась старуха, зачем именно ей дважды встретилась Зара, зачем ее так жестоко бросил Дунский, зачем ее так жестоко бросил Эрни? Зачем, зачем, зачем?
Дунский бессердечно смахнул ее слезы и объявил, что все же имеет смысл пару дней погулять по Венеции, раз их уже сюда занесло - кто знает, когда такой случай представится опять. И нечего жалеть деньги, снимем разок хороший отель, все равно эти деньги шальные, и вообще, о чем жалеть, если мама уже умерла?
Тут пришла очередь Габи смахивать слезы Дунского, но она сделала это не так бессердечно, хоть ее всегда раздражала его чрезмерная привязанность к маме - она вычитала в одной психологической книжке, что хорошие сыновья редко бывают хорошими мужьями. Тут поезд прибыл в Венецию, где они погрузились в гондолу и приплыли в пятизвездочный отель "Бенедетто". В "Бенедетто" они, перешагнув через деньги, сняли номер с двумя огромными окнами, выходящими на горбатый мостик над каналом.
Очень скоро обнаружилось, что в месторасположении отеля над каналом нет никаких преимуществ, а есть лишь сплошные неудобства - вода под грациозным мостиком воняла гниющими водорослями, и хорошо, если только водорослями, а главное, всю ночь напролет туда-сюда по каналу проплывали гондолы, нагруженные веселыми пассажирами, бренчащими на гитарах и поющими во всю глотку.
После мучительной бессонной ночи они решили, что сыты Венецией по горло, и отбыли вечерним поездом на Мюнхен, намереваясь назавтра после полудня опять оказаться в Баден-Бадене.
"Но больше никаких фокусов, снимаем обыкновенный отель с самым обыкновенным названием", - предупредил Дунский. Так они и сделали - зашли в туристский центр и выбрали заурядный кирпичный домик со скромным названием "Альтбаннхоф", то-есть, "Старый вокзал". До казино, где Достоевский просаживал приданное жены, было рукой подать, да и до парка, в котором на самом почетном месте красовался бюст Тургенева, тоже.
Они решили, что в день приезда идти в Термы Кара-каллы не стоит, и отправились гулять по парку. Парк представлял собой широкую, усеянную крупными старыми деревьями травяную ленту бесконечной длины, окаймленную с двух сторон небольшими, утопающими в цветах, дворцами. За время их поездки по Италии октябрь распоясался во-всю, - он почти догола раздел деревья и почти до минимума свел световой день. Однако цветы пока пощадил - оставил их на расправу ноябрю. И они в благодарность за поблажку полыхали со всех сторон мучительной предсмертной красой, поражающей даже в упавших на парк сумерках, ничуть не рассеянных неярким светом редких, окутанных туманом, фонарей.
От всего этого на Габи снизошла неизъяснимая благодать, которая, как видно, не обошла своей милостью и Дунского - он с непривычной лаской обхватил плечи Габи и притянул ее к себе. Они пошли дальше, обнявшись, - под ногами шелестели осенние листья, где-то совсем близко перекатывала гальку бурная горная речка.
И вдруг мимо них стремительно заскользили какие-то смутные тени, - одна, другая, третья. Они словно летели над землей, над опавшими листьями и умирающими цветами. Трепещущий на ветру фонарь выхватил на миг из сумрака женский силуэт в спортивном костюме, вооруженный лыжными палками, за ним следующий, за ним еще, еще, и еще.
"Амазонки!" - воскликнул очарованный Дунский и простер им вслед руку, словно хотел остановить мгновение. Но амазонки уже скрылись в темной глубине парка, так же бесшумно, как и появились.
"Или ангелы смерти", - печально предположила Габи.
"Не надо о грустном", - попросил Дунский и попробовал снова притянуть Габи к себе, но лирическое настроение уже было нарушено, она твердо отстранилась и сказала, что пора возвращаться в отель.
Наутро, по дороге к Термам, они опять наткнулись на стайку амазонок, - или ангелов смерти? - которые скользили вдоль бульвара отталкиваясь от земли лыжными палками. Все они, как на подбор, были рослые, с прямыми спинами, их крепкие ноги в кроссовках двигались слаженно в такт сильным взмахам лыжных палок. Габи с интересом посмотрела им вслед:
"Нет ли среди них нашей Маргариты?" - предположила она. И предложила сначала сходить взглянуть на злополучную виллу.
"Далась тебе эта вилла!" - пожал плечами Дунский, но все же согласился. Они пересекли окаймляющую бассейны зеленую лужайку и остановились перед полукруглыми ступенями, ведущими к парадной двери виллы. Она выглядела хмурой и нежилой, шторы на всех окнах были плотно задернуты.
"Давай позвоним!" - расхрабрилась Габи.
"И спросим, не сдается ли у них комната?".
"Зачем так грубо? Я могу соврать, что забыла сушилку для волос. Давай позвоним!".
"Не стоит стараться, - охладил ее пыл наблюдательный Дунский. - Вон, погляди, к двери прикноплено
объявление: "Вилла продается", а под ним телефон агента".
"Ты думаешь, старуха умерла?", - содрогнулась Габи.
"Не обязательно. Скорей всего решила убраться от греха подальше", - утешил ее Дунский.
Но Габи и не думала огорчаться:
"Выходит, мы и вправду оказались народными мстителями!"
Все еще гордясь своей ролью в развитии этого приключенческого сюжета, она вошла в салон самолета Эль-Аль в Страсбурге и аккуратно застегнула ремень безопасности. Потом откинулась на спинку кресла и развернула свежую израильскую газету, которую любезно предложила ей стюардесса.
"Будешь читать на иврите?" - завистливо удивился Дунский, но Габи ему не ответила - с первой страницы на нее глядело снятое крупным планом застывшее в стан-ной гримасе лицо Зары с широко открытыми глазами в неправдоподобно мохнатых ресницах. Глаза были каменно неподвижны, какими никогда не бывают глаза живых. Зато точно такие, какими она увидела их той ночью, когда они с Эрни убегали из ночного клуба.
Настолько быстро, насколько Габи могла, она сложила в слова стилизованные ивритские буквы:
"Сегодня ранним утром на одной из улиц Яффской крепости был обнаружен труп убитой при таинственных обстоятельствах звезды ночных клубов, несравненной певицы Зары".
"Что с тобой? Что ты там нашла? - схватил ее за руку Дунский и потянул газету к себе. - На тебе лица нет!".
"Зара! Зару убили!" - одними Губами, без голоса выдавила из себя Габи. Кажется, они уже летели, - это значило, что она, с ее страхом полета, даже не заметила той головокружительной минуты, когда самолет спирально взмыл над стремительно падающей на бок землей.
"Что тебе эта Зара? Сейчас каждый день кого-нибудь убивают, особенно в ночных клубах".
"Я так и знала, что ее убьют! Я видела ее мертвое лицо!" - неосторожно брякнула Габи, но ей сейчас было не до осторожности.
"Ты хочешь сказать, что еще раньше видела ее живое лицо?" - продолжал настаивать Дунский, учуяв за бессвязным бормотанием жены дыхание истинной драмы.
"Можно подумать, что ангел смерти - это я! Сперва старуха, теперь - Зара!".
"Если уж ты причастна к старухиной смерти, то следовало это сделать гораздо раньше! Хотя еще не доказано, что она умерла. Но какое отношение ты имеешь к Заре?".
"Я пела на ее свадьбе", - начала Габи и запнулась.
Как рассказать о том, что тогда случилось, ничего не присочиняя и многое скрывая? С чего начать? Как не перейти опасных границ между правдой и ложью? Пока она решала эту задачу, Дунский тоже успел одолеть препятствия ивритского текста:
"Ты бредишь? Ты пела на свадьбе непревзойденной певицы, звезды ночных клубов?".
Чтобы убедить его, Габи перешла в атаку:
"Ты забыл, что сбежал к маме, оставив меня без денег?".
"И ты стала зарабатывать пением на звездных свадьбах?".
Габи начинала сердиться:
"Представь себе, именно так! Причем пением русских романсов!"
"Почему русских романсов?".
"Потому что это единственное, что я петь умею, а звезды ночных клубов нет!".
"Ладно, - сдался Дунский, - расскажи мне все с самого начала, но так, чтобы концы сходились с концами".
Чтобы концы сходились с концами, нужно было их умело свести, и Габи, собрав остатки самообладания, принялась за дело. Четырех часов полета от Страсбурга до Тель-Авива оказалось недостаточно для изложения всех подробностей приключения в старой турецкой башне - все время мешали стюардессы, разносившие то напитки, то обеды, то беспошлинные товары. Да и Дунский тоже мешал - он то и дело перебивал, требуя все новых и новых пояснений: как ей пришла в голову идея петь на свадьбе, как ей пришла в голову идея петь русские романсы, да еще в сопровождении арфы? Так что до посещения ночного клуба они добрались лишь к тому моменту, когда под крылом самолета закружились желто-зеленые средиземноморские пляжи.
Желая поскорей разделаться с заключительной главой, Габи смело придумала, что ее пригласили студенты-выпускники, у которых оказался лишний билет со скидкой. Это была безопасная ложь, потому что Дунский никак не мог бы проверить, приглашали ее студенты или нет. Но ему и в голову не пришло заподозрить сам факт приглашения, его обеспокоило совсем другое - а много ли их было, студентов-выпускников? Она тут же сообразила, как нужно ответить:
"Четверо. Две пары, гомосексуальная и гетеросексуальная".
Дунский хмыкнул и успокоился. Теперь уже можно было рассказывать все честно, - как поразило ее пение Зары еще до того, как она ее узнала, и как она узнала Зару, и как Зара узнала ее, и как ее охватил необъяснимый немотивированный страх. И как она убежала и долго блуждала по темным лабиринтам старинной крепости, пока не выбралась к стоянке такси.
"Одна?" - не поверил Дунский.
"Одна-одинешенька! - храбро соврала Габи, - ведь никто даже не подозревал, что я знакома с Зарой. И никто не видел того, что увидела я на ее лице - печати близкой смерти".
При этих словах над ее плечом склонился Эрни и одобрительно поцеловал в склоненную шею. В этот миг шасси самолета коснулось беговой дорожки, все зааплодировали и Габи сообразила, что ее склоненную шею целует вовсе не Эрни, а Дунский:
"Ну и фантазерка ты у меня! Ну и фантазерка!". Глаза его смеялись, и нельзя было понять, поверил он ей или нет. Да и времени на это не было - все вокруг вскочили с мест, захлопотали вокруг своих
дорожных сумок и начали подталкивать Габи с Дунским к выходу. На трапе самолета им в лица сразу ударила волна горячего воздуха и Габи вспомнила, что октябрь в Тель-Авиве не имеет ничего общего с октябрем в Европе.
Кроме того, она вспомнила, что ехать им предстоит на новую квартиру, снятую ими на год со вчерашнего дня, и ею толком не осмотренную из-за срочного отъезда. Одно она знала точно, что мебели там кот наплакал, и главное, нет кровати, а спать хотелось невообразимо. И тогда они опять перешагнули через деньги и по привычке завалились в прибрежный отель, тем более, что всюду были большие скидки, так как прошлые праздники уже кончились, а новые еще не начались.
А назавтра пошла такая карусель со вселением в квартиру и покупкой мебели, что драматические события прошедших недель потускнели и потеряли часть своей остроты. Где-то в самый разгар суеты вокруг диванов и шкафов в киношколе внезапно начался совершенно забытый Габи учебный год, и нужно было срочно готовиться к занятиям, знакомиться с новыми студентами и завоевывать их сердца, преодолевая милосердием и деловитостью их неприязнь к ее русскому акценту.
В газетах иногда появлялись журналистские догадки о причинах гибели звезды ночных клубов, больше похожие на сплетни, чем на достоверные отчеты. Но среди разнообразных, самых фантастических предположений, ни разу не мелькнул даже намек на интимную свадьбу при свечах в старинной турецкой башне. Из всего этого Габи было ясно одно - того, что знает она, не знает никто. От этого по ее спине бегали иногда мурашки страха, но сосредоточиться на них не было ни сил, ни времени.
Когда Габи, отдуваясь, вынырнула из полностью затянувшего ее бытового водоворота, она попыталась подобрать на задворках памяти затерянные там осколки прошедших событий. Ей необходимо было с кем-нибудь обо всем этом поговорить, но поговорить было не с кем. Эрни, похоже, исчез навсегда, Инна была поглощена очередными Светкиными похождениями, а Дунский остался Дунским, несмотря на все его усилия быть нежным и внимательным. Он никак не мог отсредоточиться от себя любимого, тем более, что дела этого любимого шли неважно - волчий билет, выкинутый ему в лицо за проказы с Черным Магом, все еще был в силе, и никто не брал его на работу. Такой оборот дел не красил бы любого, а уж Дунского в особенности.
Порывшись в своем душевном сундуке, Габи обнаружила, что поговорить о летних приключениях лучше всего было бы с Иоси, - только ему с его лукавой улыбкой и освенцимским номером на запястье могла бы она доверить сплетение таинственных совпадений, обрушившихся на ее голову в столь сжатый срок. Она даже могла бы рассказать ему почти правду про Зару - ему одному могла бы она открыть, что в ту ночь ездила с Эрни в Яффо. Она могла даже попросить у Иоси телефон Эрни в Америке, чтобы сообщить тому о смерти Зары. Догадался ли бы Иоси о том, чем завершилась у них эта поездка, ей было уже неважно - после возвращения Дунского она снова обрела почтенный статус замужней дамы, любовные похождения которой никого не касаются.
Вырвав свободную минутку между репетициями, она набрала номер виллы Маргарита. Она даже подготовила небольшую речь, которую произнесет, если трубку поднимет Белта. Но трубку не поднял никто - телефон так долго гудел противным голосом тонущего парохода, что Габи в конце концов смирилась с неудачей. Все остальные ее попытки закончились тем же.
Наконец через пару дней трубку сняла Тамара и сообщила, что хозяев дома нет и вернутся они нескоро. Иоси сделали операцию, похоже, удачно, и после больницы его отправили в специальный санаторий для выздоравливающих. Белла, конечно, поехала с ним, а позвонить туда нельзя - там запрещены телефоны, даже мобильные.
И навестить его нельзя ни в коем случае- посетители там тоже запрещены.
Габи хотела было попытаться пробить лбом эту стену запретов, но накатила новая волна - подготовки экзаменов, сдачи экзаменов, подготовки курсовых работ и сдачи курсовых работ, и все это на иврите, на иврите, на иврите! К тому же у Дунского внезапно разболелись никогда до того не болевшие зубы, и на оплату оказавшегося страшно дорогим лечения начали стремительно утекать деньги за мамину квартиру, оказавшиеся в здешних условиях совсем небольшими. Удобная квартира в центре города при ближайшем рассмотрении тоже оказалась страшно дорогой и им не по карману. Нужно было срочно искать дополнительный заработок.
И тут очень кстати в телефонной трубке возникла Инна. Дело было таким важным, что ради него она преодолела вновь возродившуюся неприязнь к удачливой подруге, сумевшей какой-то хитрой уловкой вернуть себе и блудливого мужа, и интеллигентную работу. Инна никак не могла взять в толк, почему ей, гораздо более умной, красивой и талантливой, никакие уловки никогда не помогали, и сердилась за это на Габи.
С этого постулата она и начала свою вступительную речь, но у Габи не было времени на выяснение отношений:
"Если ты звонишь мне, чтобы выведать секрет моего успеха, давай поговорим об этом, когда я выпущу курсовой спектакль".
"Да нет, это я так, к слову, - заторопилась Инна, испугавшись, что Габи в сердцах бросит трубку - Я по делу".
"По делу!" - хмыкнула Габи.
"Именно по делу! Тебе деньги нужны?".
"Естественно. А что, у тебя есть лишние?".
"Пока нет, но будут. Представляешь, твое пение произвело на Мики такое впечатление, что он устроил нам еще один концерт русского романса. И опять за хороший гонорар!".
"И опять в башне при свечах?".
"Нет, нет! Ты даже не поверишь, но на этот раз нас приглашают в один из самых роскошных элитарных клубов!".
"Я даже не знала, что такие есть!".
"Ничего, теперь узнаешь. Там собираются сливки общества - банкиры, члены Кнессета, известные певцы и спортсмены".
"И зачем этим сливкам понадобился русский романс в моем исполнении?".
"Мики им такого про нас с тобой напел, что они возжаждали нас поиметь".
"Но ведь он нас не слышал!"
"Он утверждает, что весь наш концерт при свечах просидел на лестнице, млея от восторга".
"Он же ни слова не понимает по-русски!".
"Он млел не от слов, а от исполнения. Говорит, будто сначала намерен был нас охранять, но постепенно так увлекся, что потерял счет времени".
"От кого охранять?" - насторожилась Габи, вспомнив мертвое лицо Зары на первой странице газеты.
Чуткая Инна уловила нотки беспокойства в голосе Габи:
"Чего ты так всполошилась? Просто охранять - все-таки ночь и место пустынное".
"И когда мы выступаем перед сливками общества?", - уточнила Габи, ловко меняя тему. Она ведь не посвятила
Инну в драматическую историю своей встречи с таинственной невестой из башни, - слишком многое пришлось бы объяснять. А о недосказанном Инна, пожалуй, могла бы и догадаться - недаром они дружили с детства и знали друг о друге всю подноготную.