- Нет… К примеру, на этой неделе я нашла корзиночку с яйцами.
- Не может быть, Кора.
- Правда… Должно быть, ее снесло с палубы какого-нибудь корабля.
- И они не были тухлыми?
Лицо ее просветлело. Если бы не грустное выражение глаз, можно было бы подумать, что она вот-вот улыбнется своей тихой скупой улыбкой.
- Два из них вы съели за ужином. Видите, как хорошо, что они у меня были. И опять спасибо приливу. Иной раз он бывает такой сильный. Все смывает, особенно на нашем северном берегу… решительно все.
Говорила она просто, открыто, так же естественно и свободно, как и двигалась. Пламя, танцевавшее в очаге, отбрасывало языки света в полумрак комнаты, окрашивая в теплые тона ее лицо.
Наступило молчание. Уже много лет Пейдж не знал в своей семье настоящей любви. Дороти - эгоистичная, как большинство молодежи, с жестким, изломанным взглядом на жизнь - мало интересовалась им. С присущим новому поколению легкомыслием и бессердечием она игнорировала его или, в лучшем случае, терпела - до тех пор, пока он безропотно платил за нее в художественную школу, где она, вместе с другими подобными ей девицами, лишь попусту тратила время, испещряя непонятными мазками листы бумаги и делая вид, будто занимается абстрактной живописью. Кто знает, изменится ли она когда-нибудь…
Его теперешние отношения с Алисой тоже, как видно, установились прочно и не сулят ничего нового. Пейдж всегда презирал мужчин, которые утверждают, что жены не ценят и не понимают их. Зная свои недостатки, он делал все для того, чтобы поддерживать с Алисой ровные, дружеские отношения. И вдруг он сейчас словно прозрел и понял, каким неполноценным был их брак, сколько лет он прожил в атмосфере фальши и лжи. Как быстро развеялась его юношеская иллюзия любви! Произошло это во время краткого и безрадостного медового месяца, который они проводили в западной части Шотландии, когда целые две недели непрерывно моросил дождь; Алиса строила из себя оскорбленную добродетель - из-за погоды и прочих обстоятельств - и думала главным образом о том, не телеграфировать ли домой, чтобы ей выслали теплое белье. Супружеские отношения давно превратились для нее если не в пытку, то, как она говорила, в "величайшую неприятность". И хотя ее все меньше тянуло к нему, однако собственнический инстинкт в ней все возрастал. Сколько раз Генри приходилось страдать от ее переменчивого нрава, когда она то начинала жалеть себя, то по-детски обижалась; сколько раз приходилось мириться с ее нелепыми затеями, быстро преходящими восторгами и ужасающим отсутствием логики, болезненной страстью к пустякам и полным безразличием к его работе, с припадками необъяснимой раздражительности, портившими нервы ему, да и ей самой.
Как не похожа на нее, думал он, эта высокая молчаливая молодая женщина, внешне такая уравновешенная и вместе с тем так глубоко чувствующая, - вот она сидит сейчас, глядя в огонь, руки спокойно сложены, хотя в глазах притаилась тревога. Она щедро дарит людям свое участие и словно призывает ответить ей тем же. В ее тихом спокойствии чувствовались доброжелательность и понимание. А жестокая борьба, которую вел Генри последнее время, возбудила в нем почти болезненное желание быть понятым. Он сознавал, что всему виной - мягкость и слабость его характера, но ничего не мог с собой поделать: он жаждал нежности, жаждал изливать ее и получать. А Кора как раз обладала этим качеством, этим редким и бесценным даром, тем, что так нужно было ему теперь.
Наконец Пейдж почувствовал, что пора ехать. Кора молча проводила его до машины. Под холодным небом цвета индиго, усыпанным яркими звездами, на пустынный берег с грохотом набегала волна. Они прислушались к шуму прибоя: удар - медленно шуршат камешки, увлекаемые в море схлынувшей водой. Элдонские холмы в лунном свете казались совсем голубыми. Грудь Коры высоко вздымалась. Внезапно она тихо спросила:
- Вам в самом деле надо ехать?
- Уже поздно, - сказал он.
- Да нет, еще совсем не поздно… когда вы уедете, мне будет очень уж тоскливо.
Внезапно ее охватило волнение. Она вздрогнула, рука ее, все еще державшая его руку, была мягкая и холодная.
- Вы не больны? - спросил ее Генри. - Пальцы у вас совсем ледяные.
Она загадочно усмехнулась.
- Признак горячего сердца, говорят. Посмотрите, какая ночь! Просто стыдно сидеть в комнате. Не хотите прогуляться по берегу?
- Мы уже гуляли, моя дорогая.
- Да… но сейчас так красиво, светло. - Она говорила запинаясь. - Там, в конце мола, есть маленькая хижина… Рыбаки хранят в ней сети. Я бы показала вам ее. Она пустая… И там совсем сухо… мы могли бы посидеть и поглядеть на волны.
Она как-то странно и взволнованно посмотрела на него, и во взгляде ее был тревожный вопрос. Он покачал головой, и она опустила глаза.
- Право, уже поздно, дорогая Кора… скоро десять. Боюсь, что мне пора. Мы пойдем туда как-нибудь в другой раз.
- Пойдем?
- А сейчас постарайтесь приободриться. Все будет хорошо… у вас с Дэвидом… и у всех нас.
Слышала ли она его? Она ничего не ответила. Только сильнее стиснула его руку и прижала к груди. Потом сказала:
- Вы хороший… очень. - И добавила: - Приезжайте скорее… Уж пожалуйста.
Эти слова проникли ему в душу. Он нежно поцеловал ее волосы.
Пейдж включил мотор, и, пока машина не отъехала, Кора стояла и глядела на него.
Минут пять Генри мчался сквозь прозрачную пелену лунного света, от которого длинная прямая дорога казалась молочной рекой; потом вдруг нажал на тормоза и резко остановил машину.
Мысль о Коре, грустно, одиноко стоявшей у калитки, вдруг пронзила его. Как он мог уехать? Он ведь ничего не сделал, чтобы помочь ей. Им овладело безумное желание повернуть машину назад и успокоить Кору. Но нет, нет, это невозможно, это выходит за рамки разумного, такой поступок может быть неправильно понят. Он может скомпрометировать ёе. У него пересохло в горле от усилий, которых стоила ему эта внутренняя борьба: его тянуло назад - пусть только для того, чтобы обменяться с ней хоть словом. Он вздохнул и после долгого мучительного раздумья завел мотор, включил скорость и продолжал свой путь в Хедлстон.
Глава X
Весь этот вечер миссис Пейдж просидела в библиотеке на Хенли-драйв, тщетно пытаясь развеять тоску одиночества. Ханна была отпущена на всю вторую половину дня, Дороти простудилась и рано легла в постель, а Кэтрин Бард, жена доктора, которую она пригласила выпить после ужина чашечку кофе и сыграть вдвоем в бридж, в последнюю минуту отказалась прийти на том малоубедительном основании, что к ней неожиданно приехала тетушка из Тайнкасла.
Алиса принадлежала к числу тех, кто любит общество и никогда не радуется одиночеству. А потому настроение у нее теперь было отнюдь не веселое - она считала себя покинутой, всеми забытой и хотела, чтобы на худой конец хоть Генри поскорее пришел. И куда это, спрашивала она себя, он запропастился? В последнее время он стал какой-то странный. Она позвонила в редакцию сразу после семи, но его там уже не было. В те дни, когда она отпускала прислугу, он частенько ужинал в клубе; в восемь часов она вызвала по телефону швейцара, но оказалось, что Генри и там нет. Оставалось только одно предположение или, вернее, уверенность, - Слидон. Должно быть, он опять там. Право, это уж слишком: при малейшей возможности он бросает ее и мчится в Слидон.
Алиса поправила за спиной подушку и, поскольку с кроссвордом ничего не получалось, в третий раз взялась за вышиванье. Но тонкая работа утомляла глаза, да и вообще ей уже надоел этот рисунок, и она решила поручить вышиванье Ханне - пусть докончит в свободное время. Стремясь привести в порядок мысли, она начала раскладывать пасьянс. Однако из этого тоже ничего не вышло - она была слишком расстроена, ей стало бесконечно жаль себя, и она, по обыкновению, далеко унеслась мыслью - только не в будущее, а на сей раз в прошлое, которое воображение расцвечивало самыми необычайными красками. Она все еще держала в руках карты, а воспоминания роились вокруг, разворачивая милые ее сердцу картины юности, такой яркой и беззаботной.
Как она была счастлива тогда в Бэнксхолме, маленьком имении, которое отец ее купил в Ист-Лотиане и куда они перебрались из Морнинг-сайд-террас - там было так тихо и живописно, из дома открывался вид на реку Фёрт и на Басс-рок, и к тому же столица со всеми ее удовольствиями и развлечениями - совсем рядом. У них был широкий круг друзей, и все люди незаурядные - отец ее и до назначения в Верховный суд Шотландии считался одним из популярнейших адвокатов Эдинбурга; когда Алисе минуло семнадцать лет, умерла мать, и семья какое-то время была в трауре, но вскоре старшая сестра Роза с успехом стала выполнять роль хозяйки дома. Ах, тогда будущее казалось таким многообещающим. Думала ли она когда-нибудь, что жизнь ее так повернется или что брак ее, от которого она столько ждала, сведется к унылому существованию в провинции, что она станет женой, которой пренебрегают и которую - в этом она уже теперь не сомневалась - ожидает разорение?
Слезы обожгли глаза Алисы, когда в памяти ее всплыла их первая встреча с Генри - такая неожиданная и оказавшаяся такой роковой. В университете, который она посещала вовсе не для того, чтобы получить диплом, а просто потому, что заниматься искусством было принято среди девушек ее круга, Генри был "не их поля ягода" и никак уж не принадлежал к той компании, куда входила она вместе с самыми приятными своими однокурсниками. До чего же было весело, когда в полдень, после лекций, взявшись под руки и треща как сороки, подружки отправлялись завтракать в кафе "Добро пожаловать к Маквитти" на Принсесс-стрит; там они всегда садились за один и тот же круглый столик у окна, который оставляла для них официантка из Перта, с такими волнистыми черными волосами - как же ее звали? - ах да, Лиззи Девор, премилая была девушка и знала свое место. А потом Алису всегда ждало что-нибудь интересное и захватывающее. Ни одно значительное событие не обходилось без нее, и она вечно была занята - либо устройством очередных танцев, либо подготовкой собрания "Дискуссионного общества" совместно с колледжем королевы Маргариты.
Подготавливая одно из таких собраний, она и познакомилась с Генри, застенчивым, тихим, нескладным юношей, на которого никто особенно не обращал внимания, хотя он написал уже одну или две хорошие статьи для студенческого журнала. Эти статьи навели ее на мысль попросить его придумать тему для диспута и подсказать ей несколько идей для вступительной речи - видит бог, она никогда не строила из себя ученую женщину. Генри с такой готовностью выполнил ее просьбу, что она решила проявить к нему внимание, - так она узнала, что он живет в меблированных комнатах и почти на собственные средства. Тогда она пригласила его в Бэнксхолм.
Затем его стали часто приглашать туда, и каждой раз, когда он приезжал, они много гуляли, например ходили в Галлейн, где были площадки для гольфа, не затем, чтобы играть, - Генри вообще не любил игр, - а просто машинально, увлекшись беседой подчас о самых необычных вещах. Порой, когда их застигал дождь, они прятались тут же на площадке и, усевшись рядом, смотрели на противоположный берег Фёрта. Генри был не из пылких молодых людей, и это ей нравилось: тех, кто дает рукам волю, она терпеть не могла… просто не выносила. А потом они пили горячий чай с пресными лепешками, песочным печеньем и сдобными булочками с изюмом в маленьком кафе под названием "Уголок", уединенно стоявшем за старой мельницей по дороге на Норт-Бервик, - Генри его очень любил.
Затем они шли домой, и ее отец, вернувшись из Эдинбургского суда или из очередной двух-трехдневной поездки по округе, хлопал Генри по плечу и шутя говорил: "Послушайте, молодой человек, а не пора ли вам признаться, что ваши намерения сугубо бесчестны?" Потом начинались долгие споры о книгах или о политике, в которые отец втягивал Генри, а когда тот уезжал в свою конуру на Белхейвен-кресчент, она ловила на себе взгляд отца. "В этом молодом человеке что-то есть, Алиса, - говорил он. - Я бы на твоем месте не упускал его".
И она поверила в Генри, хотя понимала, что это не ее идеал. Однако она считала, что благодаря своим светским знакомствам и возможностям сумеет помочь ему сделать имя: вот почему, когда старый мистер Пейдж внезапно заболел и Генри пришлось расстаться с университетом и вернуться в Хедлстон, где ему предстояло взять на себя руководство газетой, они перед самым его отъездом обручились. Могло ли ей тогда прийти в голову, что в награду за более чем двадцатилетнюю верность и преданность муж станет пренебрегать ею, а порой и вовсе забывать об ее существовании?!
Алиса уже готова была снова расплакаться, как вдруг услышала, что внизу хлопнула входная дверь. Она едва успела придать лицу спокойное выражение, спрятать карты и взяться за работу, как в комнату вошел Генри.
- Ты еще не спишь? - спросил он, словно это очень удивило его. - А Дороти дома?
- Она уже давно в постели. - Алиса многозначительно посмотрела на часы, стоящие на каминной доске, которые показывали четверть одиннадцатого, и нарочито сдержанно добавила: - Я уже начала беспокоиться за тебя.
- Но разве в редакции тебе не сказали? - Он с усталым видом опустился в кресло и прикрыл рукой глаза от света. - Я был в Слидоне.
- Вот как! - Она решила, что этим все сказано.
- Дэвида не оказалось дома. Он уехал к доктору Ивенсу… Но я не думаю, чтоб это было что-нибудь серьезное. Утром я позвоню в Скарборо. Однако Кора, бедняжка, очень расстроена, и я решил немного побыть с ней.
Алиса сделала несколько быстрых стежков вкривь и вкось. Она почувствовала, что вся кровь бросилась ей в лицо. Так вот, значит, как он провел последние пять часов! Она постаралась, чтобы голос ее звучал ровно:
- Надо сказать, ты был там довольно долго.
- Да, пожалуй. Мы прогулялись по молу, а потом Кора настояла, чтобы я остался поужинать. Она чудесно накормила меня. А после ужина мы сидели у камина и болтали.
Спокойный, почти небрежный тон, каким это было сказано, навел Алису на мысль, что муж что-то утаивает, и она пришла в ярость. С некоторого времени она начала подозревать, что его родственное чувство к Коре переходит границы разумного и допустимого. С той самой минуты, когда эта Кора переступила их порог - воплощенная кротость и покорность, и взгляд такой молящий: полюбите, мол, меня, - он воспылал к ней нежностью, вечно принимал ее сторону, делал ей подарки - словом, баловал без конца. Но сейчас он зашел слишком далеко. Провести весь вечер в коттедже вдвоем с этой женщиной, пренебрегая женой, заставив ее сидеть дома в одиночестве - да это же скандал! И Алиса решилась. Надо безотлагательно поговорить с ним - выяснить все раз и навсегда и положить этому конец. Но когда она подняла на него глаза, то увидела, что он как-то странно и даже робко смотрит на нее. И прежде чем она успела вымолвить хоть слово, он сказал:
- Алиса, дорогая… мне надо с тобой кое о чем поговорить… тут одно дело, которое никак не выходит у меня из головы. Уже поздно, но ты ведь потерпишь немножко и выслушаешь то, что я тебе сейчас скажу?
- Что случилось? - невольно вырвалось у нее, и она тотчас забыла про Кору.
- Ты знаешь, - он помедлил, - что, когда я купил этот дом, я записал его на твое имя. Мне хотелось, чтобы у тебя была своя собственность. А теперь… боюсь, что мне потребуется твоя помощь. Я откладывал это сколько мог. Я готов был сделать что угодно, лишь бы не просить тебя… но ты понимаешь, каково мне сейчас. Мне нужны наличные деньги. Если ты подпишешь этот документ, я смогу получить приличную сумму по закладной.
Не сводя с нее глаз, он вынул из внутреннего кармана бумагу и разгладил на коленях. На мгновение Алиса потеряла дар речи. Потом такая волна возмущения поднялась в ней, что она едва совладала с собой. Ее затрясло.
- И тебе не стыдно! - воскликнула она. - Да как ты мог до этого додуматься…
Он сидел, подперев опущенную голову рукой.
- Да… пожалуй, стыдно. Мне это очень неприятно.
- Еще бы! Какого бы я ни была о тебе мнения, но вот уж никогда бы не поверила, что ты способен подарить вещь, а потом попросить ее обратно.
- Но, Алиса. - Он наклонился к ней и говорил спокойно и терпеливо, что лишь еще больше распаляло ее. - Ты же понимаешь, в каком я оказался положении.
- Еще бы не понимать! Вот уже сколько месяцев ты ведешь нас к гибели и разорению… отказался от великолепнейшего предложения, ведь мы могли бы навсегда выбраться из этой дыры и жить в свое удовольствие. Но нет, ты упрям и эгоистичен и поступил, конечно, как тебе вздумалось. Даже и сейчас ты упорствуешь: мало того, что ты, можно сказать, находишься при последнем издыхании и накануне банкротства. Тебе хочется лишить всех нас крова и выбросить на улицу.
- Да нет же, Алиса.
- Дом - это единственная ценность, которая у нас осталась. Но ты хочешь отобрать и его, чтобы спустить вместе со всем остальным.
Он глубоко, мучительно вздохнул.
- Тебе, конечно, тяжело, Алиса. Но прошу, постарайся понять меня. Разве человек может допустить, чтобы его запугали и заставили отказаться от того, что ему по праву принадлежит? Я не в силах с этим смириться. И никогда не смирюсь. Даже если потерплю поражение, хотя я все еще верю, что этого не произойдет. Я должен держаться до конца.
- Ну, конечно, до конца! - Голос ее дрожал. - А что будет с Дороти и со мной?
Он посмотрел в сторону и ничего не ответил. Потом сказал совсем другим тоном, словно размышляя вслух:
- Даже если случится самое худшее, я всегда сумею обеспечить вас. - И, помолчав немного, добавил: - Я думал, что моя жена посмотрит на это иначе.
- Твоя жена! Да ты только тогда и вспоминаешь, что я твоя жена, когда тебе что-нибудь от меня нужно. Я весь вечер просидела здесь одна, пока ты любезничал с этим ничтожеством в Слидоне.
Он медленно распрямился, точно не вполне понимая, о чем она говорит, потом вдруг резко поднял голову.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Не притворяйся, будто не понимаешь. Я видела, как она строит тебе глазки, как пожимает тебе руку, когда ты ей что-нибудь даришь, да и вообще, как она вьется вокруг тебя, точно ты самый замечательный человек на свете.
На лице его появилось испуганное выражение, но он быстро сказал:
- Все это глупости, Алиса. И потом - почему бы ей не любить меня… так же как и мне - ее? Она ведь жена нашего сына.
- Значит, ты этого не отрицаешь?
- И не хочу отрицать. Кора мне очень нравится.
- Иными словами, ты любишь ее.
- Да, если тебе так больше нравится. В конце концов она же член нашей семьи.