К вечеру второго дня в пейзаже за окнами наметились перемены: на горизонте замаячили горы. Сначала едва различимые, потом все выше, четче. Я прикипела взглядом к окнам. Однако когда стемнело и я перестала что-то различать, кроме трясущегося отражения собственной растерянной физиономии, меня сморило, и я стала то и дело клевать носом.
Я дрыхла глубочайшим сном, поэтому не сразу заметила, когда автобус остановился. Голоса вокруг стали громче, меня толкнули в бок, я с трудом разлепила глаза и пошевелила затекшей шеей, едва подняв свою голову от Гошиного плеча, который, похоже, тоже только что проснулся и тер заспанные глаза. Кругом была полная темень. Тусклый свет в салоне автобуса не давал разглядеть, что творится снаружи. Я слышала только какой-то непрерывный гул. Вокруг автобуса сновали неузнаваемые тени, светили фонарями, переговаривались. Я включилась в общую деятельность и поволокла к выходу кем-то сунутый мне объемный, но не очень тяжелый тюк, оказавшийся чьим-то рюкзаком. Возле выхода человек с фонарем на лбу принял у меня сначала рюкзак, потом помог выйти в полную темноту, подав руку. Я услышала угрюмый мужской голос:
– Тащи это вооон к той куче, я сейчас туда твой рюкзак притащу.
Он повернул меня к себе спиной, посветил фонарем на какую-то бесформенную груду метрах в ста от нас (ничего не различишь, фонарь дотуда не достает, но направление я запомнила), подхватил рюкзак и нацепил его мне на плечи. Я пошатнулась и чуть не рухнула лицом вперед, но он удержал меня за рюкзак и заглянул в лицо (то есть по сути просто ослепил меня своим налобным фонарем):
– Дойдешь?
– Дойду, – угрюмо просипела я охрипшим со сна голосом. Кажется, это был Паша, к которому меня определили на катамаран матросом.
Воздух был ледяной и очень свежий, пах дождем и чем-то совершенно мне непривычным и незнакомым. Лицо покалывало мелкими нечастыми то ли льдинками, то ли дождинками.
Дождь не усиливался, моросил себе, постукивал и шуршал по прошлогодним листьям и капюшону куртки, и заглушить его не мог даже тот несмолкаемый гул, который раздавался теперь слева от меня. Повернув голову, я, немного отойдя от автобуса, различила в темноте светлую узкую неровную ленту. Это же река, догадалась я. Горная река! Я вдруг задохнулась от восторга и стала хватать ртом этот холодный ночной воздух вместе с дождем.
Я добрела до кучи вещей, на которую мне указал Паша, и стала ждать дальнейших указаний от кого бы то ни было.
Вокруг народ разбивал лагерь. Кто-то умудрился развести костер в этом мокром лесу под моросящим дождем. Я разглядела в свете маячивших туда-сюда фонариков уже готовую палатку и поразилась: ведь автобус только что приехал! Меня слегка потряхивало от новизны нахлынувших на меня ощущений и отчасти – от промозглого холода, который постепенно начал проникать под мою теплую куртку. Я уже вознамерилась насобирать веток для костра – хоть какая-то польза от меня! – но в это время от суетящейся возле автобуса толпы отделилась большая темная фигура с фонарем во лбу и, тяжело ступая по мокрым листьям, приблизилась ко мне. Тяжело грохнув о землю два рюкзака, которые он тащил по одному на каждом плече, Паша спросил, поочередно светя своим фонарем то на мой рюкзак, то на свой:
– У тебя палатка есть?
– Нет, – пискнула я, пряча под подбородок заледеневшие руки.
– Тогда ставь пока мою, – сказал он, кряхтя, залезая по локоть в свой рюкзак, выдирая из него какой-то увесистый сверток и швыряя его передо мной. Сверток брякнул чем-то мне под ноги и остался лежать, я, все так же сжав руки, столбом стояла над ним, пытаясь сообразить, каким макаром превратить его в палатку. Невесть откуда из темноты вынырнул Гоша, тоже с налобным фонариком, уверенно взялся за сверток, вытряхнул из него еще какой-то комок и какие-то брякающие тонкие веточки. Он развернул комок, оказавшийся палаткой, выбрал место поровнее, распинал шишки и ветки, разложил палатку армированным непромокаемым дном вниз, велел мне взяться за противоположные углы и расправить. Я взялась помогать. Вместе мы собрали брякающие веточки (оказалось, что они скреплены резинкой и вставляются одна в другую) в длинный гибкий штырь. Собрали второй такой же, продели их в специальные канавки, прошитые в палатке, уперли концы в специальные металлические колечки, пришитые к углам. Буквально за пять минут из маленького мешочка палатка превратилась в небольшой уютный домик, в который мы для начала покидали все вещи, спрятав их от дождя. Мы покрыли палатку тентом и укрепили колышками штормовые растяжки – на случай сильного ветра. Гоша снова скрылся где-то в ночи, а я, не имея пока дальнейших указаний, добрела до костра и стала наблюдать за тем, что делается вокруг.
Автобус разгрузили, водитель отъехал чуть в сторону и заглушил мотор. Все снятые с автобуса тюки и охапки сложили в одну кучу, накрыв большим куском полиэтилена. Толпа потихоньку рассосалась, разбрелась по палаткам, устраиваясь на ночлег. Алина с Адмиралом возле костра распотрошили какой-то пакет, достали оттуда хлеб и несколько банок сгущенки. Гоше вручили ведро и послали за водой, меня посадили резать батон, снабдив разделочной доской, ножом и специальной туристической сидушкой на резинке, которую в туристическом простонародье без церемоний звали "жопой".
В ведре, которое на удивление быстро закипело, заварили дикое количество черного чая, который, даже если светить туда фонариком, казался совершенно непрозрачным, густо-коричневым. Кружка, припрятанная в кармане, снова оказалась кстати, я получила свою порцию горячего горького напитка и бутерброд со сгущенкой. Мгновенно расправилась со своей порцией, успев удивиться, какая я, оказывается, была голодная.
Дождик усилился, и народ, как и я, выбравшийся к костру на зов Алины, быстренько заглотил свою порцию "ужина", и снова распихался по палаткам. Они сказочно засветились изнутри, как домики фей, в них еще долго слышалась возня, хихиканье, разговоры. Я наощупь через мокрые кусты продралась вглубь небольшого леска, который начинался чуть в отдалении от реки, избавилась на сон грядущий от излишков жидкости в организме и попыталась вернуться к лагерю, тоже наощупь, понадеявшись выйти на свет костра и звуки голосов.
Однако меня подкарауливала только темнота. Ни голосов, ни фонарей, ни фар, ни света костра. Только ночь, дождь и шуршание капель. Я брела сквозь лес, пока до меня не дошло, что шум дождя становится громче, а шум реки наоборот стихает. Тогда я хорошенько приложила себя ладонью по лбу, развернулась и пошла на звук. Я вышла на открытое пространство, шум воды превратился в рев, и я прошла по скользкому каменистому берегу не меньше нескольких сотен метров, прежде чем наконец увидела светящиеся грибочки-палатки и почти потухший костер. Я обрадовалась и чуть не бегом бросилась к костру. А остановившись возле самых тлеющих углей, не смогла вспомнить, в какой стороне находится палатка, которую мы с Гошей поставили по пашиному указанию и в которой остались мои вещи, спрятанные от дождя. Спросить было уже не у кого.
Я стояла и мокла, тряслась и готова была разрыдаться от злости и безысходности. Потом я велела себе перестать вести себя как кисейная барышня и сделать уже для себя хоть что-то полезное. Снова заставив себя подойти к пугающе темной окраине леса, я набрала небольшую охапку сучьев, все время оглядываясь на лагерь и теперь не упуская из виду палатки и светлую ленту реки. Вернувшись к костру, я положила на угли несколько сучьев и совсем было погасила костер, потом вспомнила, как Алина раздувала огонь той самой "жопой", сняла с себя ту, что по-прежнему висела на моей пояснице, и раздула вполне приличный костерок. Пришлось подкинуть в него почти все сучья, прежде чем он начал давать хоть какое-то тепло, и когда руки у меня уже почти согрелись (зато замерзла спина), из леса выступил человек с фонарем. Я не сразу его узнала, потому что на нем оказался какой-то огромный пятнистый бушлат, фонарь он держал в руке. Подойдя к костру, не сводя с меня мрачного взгляда, в котором хищно отражались искры от моего костра, он осведомился, куда я пропала.
Сгорая от стыда, я призналась, что пошла в кустики и заблудилась.
Он покачал головой и вздохнул:
– Горе луковое. Пошли в палатку.
Я потрусила за ним, не забыв прихватить от костра свою кружку и "жопу".
В палатке Павел поставил фонарь торчком, стянул с себя мокрый бушлат, велел мне снять мою мокрую куртку и лезть в спальник. Мои ботинки, которые я сняла, выставив ноги наружу, под дождь, он отряхнул, стукнув друг об друга, и поставил возле входа внутрь. Мой рюкзак, слегка похудевший, приткнулся вдоль самого края палатки, мой спальник, уже развернутый, лежал на пенке, которую Паша успел вынуть из моего рюкзака. Я шустро заползла в него и закуталась по самые брови. Паша подождал, пока я закончу шуршать, возиться и "окукливаться", накрыл меня сверху своим бушлатом, завернулся в свой спальник и буквально через пару минут уже спал, даже похрапывать начал. Мне стало завидно.
Я, то ли от переизбытка впечатлений, то ли от выпитого "чифира", не могла ни уснуть, ни согреться. Я поджимала ноги, возилась, пытаясь целиком уместиться под пашиным бушлатом, но все равно дрожала и пару раз лязгнула зубами.
Меня колотила уже крупная дрожь и зубы стучали все четче и ровнее, когда Павел зарычал, как потревоженный медведь в берлоге, расстегнул молнию на своем спальнике, повернулся ко мне и подгреб меня к себе вместе с бушлатом. Он по-хозяйски пристроил мою голову на сгибе своей руки, накрыл меня половиной своего спальника, натянул на нас обоих сверху свой бушлат и придавил меня поверх моего спальника своей огромной тяжелой рукой. Я еще немножко поерзала, устраиваясь поудобнее, чуть высунула нос из-под бушлата, чтобы не задохнуться, потом наконец согрелась и перестала трястись. Павел уже храпел и вздрагивал во сне, от его теплого влажного свитера пахло дождем и мокрой шерстью. Я подумала, что до утра так и не усну, и сразу же заснула.
Проснулась я в той же позе, чувствуя, как спина одеревенела, бок сплющился, но мне было тепло, и не хотелось шевелиться.
Сквозь тонкие стенки палатки пробивался слабый утренний свет, снаружи раскатисто гаркнул Сергей:
– Добррррое утрррро, господа сплавщики! Объявляю подъем! Московское время восемь часов утра, давайте кто-нибудь сотворите завтрак, а то жррррать уже хочется.
Было слышно, как в палатках завозились и зашуршали, просыпаясь, люди.
Я осторожно спихнула с себя Пашину руку и села, придерживая бушлат, чувствуя, как под него сразу же стал забираться утренний холодок.
Паша тяжело перевалился на спину и продолжил могуче храпеть, ничуть не потревоженный ни моими шевелениями, ни зычным голосом Адмирала. Я потрясла его за плечо, но поняла, что мои слабые попытки его расшевелить – все равно что слону дробина. Но вот снаружи послышались шаги, взвизгнула молния палатки, и внутрь, дыша клубами пара, просунулась мохнато-бородатая физиономия Адмирала:
– Спит?
Я покивала и еще разок демонстративно потрясла храпящего Пашу за плечо. Адмирал усмехнулся и гаркнул во всю луженую глотку:
– Пашка, подъем, сучий сын!
Меня подбросило на месте от неожиданности, а Павел наконец перестал храпеть и открыл глаза:
– Чего орешь? – сердито буркнул он, выбираясь из-под спальника.
– В следующий раз петарду притащу. Или горн. – Бородатая физиономия скрылась из палатки. Паша посидел, потер лицо, просыпаясь. Я успела натянуть свои ботинки и пыталась влезть в отсыревшую за ночь куртку.
– Доброе утро, – робко сказала я.
Он сонно посмотрел на меня, как будто видел впервые, и помахал рукой.
Я вылезла из палатки и первый раз при дневном свете взглянула на то место, куда волей обстоятельств меня угораздило попасть.
Горы. Река. Каменистый берег. Лес. Стадо коров бродит по лагерю между палаток, совершенно игнорируя людей. Люди, впрочем, тоже не удостоили стадо вниманием.
Холодный воздух, туман и слякоть, промозглость и серость – ничто не могло испортить того впечатления от окружающего меня пейзажа, который я, увидев, застыла, как соляной столп. Только на картинах видела я до этого горы, бурные реки, но никакие картины и фотографии не могли передать мрачного очарования свинцового неба, навалившегося на вершины, и молочную густоту тумана, сползающего с гор и скрывающего лесок. Чуть поодаль от нашего лагеря, почти на самом берегу реки, цвел ярко-розовый кизильник, и я впервые пожалела, что не умею рисовать.
Позади меня из палатки с шумом выкарабкался Паша и куда-то утопал по своим суровым мужским делам.
Я зябко поежилась, встряхнулась, как собака, и это меня слегка взбодрило. Я направилась к костру и активно подключилась к приготовлению завтрака на всю компанию. Любая пара рабочих рук у костра была не лишней и всегда находила себе какое-нибудь полезное занятие.
Завтрак был простым, но сытным, полезным и вкусным: каша и чай. В обычной жизни я бы и не подумала приготовить себе кашу, которую я ела в последний раз даже и не вспомню когда. В школе наверное. Горячая сладкая каша показалась мне восхитительной, но от добавки я отказалась, поскольку моя порция и без того еле в меня влезла. Дома я обходилась чашкой кофе и бутербродом в лучшем случае. Или печеньками.
После завтрака тоже закипела работа: начали расковыривать самые огромные тюки и собирать катамараны. Здесь в основном требовалась мужская сила, опыт и сноровка, поэтому я немного поглазела и вернулась к костру. Пока я не была никому нужна и полезна, я немного побродила вокруг лагеря, стараясь не заблудиться. Нашла малюсенькие зеленые кустики мяты, только проклюнувшиеся. Нарвала небольшой пучок и принесла к костру. Алина обрадовалась и охотно забрала весь пучок в общий чайный котел. Когда все катамараны были собраны, Адмирал собрал нас всех на инструктаж, посадил меня и Гошу на катамаран, велел Паше и еще одному молчаливому, но улыбчивому типу по имени Славик занять свои места и стал объяснять "на живых чайниках" азы и тонкости.
Как держать весло, как грести, табанить, "закалываться" и "подтягиваться". Как реагировать на те или иные команды капитана, коим в нашем экипаже был Паша. Как садиться на катамаран в коленную посадку, как закреплять стремена, как крепче держаться за них ногами и быстро выпутаться, если катамаран вдруг "кильнется", то бишь перевернется вместе со всеми седоками. Я внутренне содрогнулась, представив себе, как окажусь в воде головой вниз, привязанная к катамарану. Даже в спасжилете и шлеме. Адмирал давал понятные и логичные инструкции, обращаясь преимущественно ко мне, но вокруг нас стояли остальные, кому, как заявил Сергей назидательным тоном, нелишне будет освежить в памяти полезные сведения.
– И ни в коем случае не бросать весло! – серьезно сказал он, возвращая мне весло в руки после демонстрации очередного приемчика. – Держаться за него до последнего, вот как пехотинец за свой автомат. Оно тебе еще жизнь может спасти, если с умом воспользоваться.
Окружающие слушали с неподдельным интересом, хотя наверняка многие из них уже давно и прекрасно все это знали, не раз слышали и, может, даже применяли на практике.
– Весло внутри полое, запаянное, оно не тонет. За него можно не просто держаться, но и помогать себе в воде, выгребать в сильном течении, куда тебе надо. За него тебя могут вытянуть на катамаран или на берег. И потом, если тебя вернут на плавсредство, можно будет и дальше им пользоваться, а не сидеть истукан истуканом. – Он выпучил глаза, видимо, изображая истукана, оставшегося без весла, и замер, ожидая моей реакции.
Я смущенно кивнула и улыбнулась, вокруг тоже захихикали.
Сергей энергично хлопнул в ладоши.
– Так, ну что, одеваемся, грузимся. Первая партия сплавляется до обеда, вторая – после. – Он ткнул в меня пальцем, но сказал, обращаясь к Паше: – А вы будете у меня кататься весь день!
Я обернулась посмотреть на Пашину реакцию, но он только пожал плечами, мол, как скажешь, начальник. Гоша и Славик счастливо улыбались.
Адмирал снова повернулся ко мне и шепотом приказал, вытянув шею:
– Чего сидим? Марш одеваться!
Я соскочила с катамарана, аккуратно пристроила к пилону весло и припустила к своему рюкзаку, тоже чему-то улыбаясь на ходу, хотя не знала, понравятся ли мне эти "покатушки".
Алина вновь пришла мне на выручку и объяснила, что это значит – одеваться на воду. Мы вместе распотрошили мой рюкзак, достали и рассмотрели мои обновки. Алина осталась довольна моим гардеробом и похвалила нас с Вадиком. Оказывается, это с ней он все время совещался, выбирая мне покупки. Сунув мне в руки термобелье, она велела надеть сначала все это, а потом – неопреновый гидрокостюм, "защиту", шлем и спасжилет. Она долго хмурилась, копаясь в моих пакетах, потом удовлетворенно выудила оттуда пару каких-то странных не то носков, не то мягких ботинок.
– Это тоже неопрен, – пояснила она. Я понимающе кивнула.
Пока я переодевалась в палатке, меня снова начала бить нервная дрожь, в животе все сжималось от страха и переживаний. Но я бодрячком натянула на себя "гидру", которая оказалась мне практически тык-в-тык, хотя и схватили мы ее без примерки, на глазок. Гидроноски оказались великоваты, но я рассудила, что это не критично.
Пришел Паша, выгнал меня из палатки и стал переодеваться сам.
Когда я, полностью одетая, в шлеме и спасжилете, подошла к катамарану, Адмирал, Славик и Гоша были уже там.
Сергей повернулся ко мне и серьезным голосом сказал:
– Главное – чтоб тебя не смыло! – и погрозил мне пальцем. И, видимо, не мог не добавить: – Утонешь – в палатку не приходи!
Нечего сказать, умеет подбодрить человека, первый раз садящегося на катамаран!
И Паше, который уже подошел следом за мной:
– Смотри, Пашка, башкой мне за нее отвечаешь.
Я вжала голову в плечи и старалась не смотреть на Павла и вообще ни на кого, чувствуя себя обузой и ненужным балластом. Но Павел, спуская катамаран на воду, показывая мне жестом, что уже можно грузиться, сказал мне спокойно:
– Держи весло, но если что – все бросай к чертям и хватайся за что попало. А вообще-то все будет нормально, только слушай меня и делай что говорю. В "Пушку" сегодня не пойдем, а до нее пока ничего сложного.
Он помог мне усесться и пристегнуться, убедился, что в случае чего я легко смогу выпутаться из "стремян", проверил точно так же и Гошу.
Адмирал рассадил на маршруте "засаду" с камерами и фотоаппаратами в самых интересных местах – возле порогов.
Первый проход он делал сам, на "двойке", с кем-то из опытных сплавщиков. Потом, высадившись, рассказывал и показывал, где и как лучше проходить, где разгоняться, где развернуться, куда успеть юркнуть, чтобы катамаран не развернуло боком и не прижало к камням.