Потом он встал, открыл дверь кунга. Холодный, но очень свежий воздух, влетевший в прокуренную будку, взбодрил всех в ней полусидящих. Пришла пора вылезать на свет божий. Спустившись на снег, Макарыч огляделся: тайга, безмолвие, костер погас. Окропив вчерашний снег, капитан закурил и пошел к кабине. Машина не сразу, но завелась. Машинально, по привычке посигналив, Макарыч, вылез из холодной кабины, подошел к костровищу и ногой расшевелил кучу. Тоненькая струйка дыма просочилась из глубины почерневшей золы. Думая о чём-то своем, капитан безотчетно распалил огонь, и присел, протянув к огню ладони.
- О чем задумался Сергей? - Борис Семенович доставал из пачки сигарету. - Будешь?
Макарыч взял предложенную сигарету, подкурил от тонкой веточки из костра, глубоко затянулся и ответил:
- Да вот, Боря, думаю, как нам лучше сорганизоваться. День терять не хочется, за мужиками надо ехать - мужики на охоту приехали, можно ещё три-четыре загона сделать. С другой стороны - твой парень где-то там, в лесу, и я буду постоянно думать: вернулся он или нет. Вот и думай тут, как лучше сделать.
- Ерёму искать надо. Беды бы не было!
- Надо. Ерёму искать надо. Ну, что ж - будем искать.
Капитан встал, бросил окурок в костер и пошел к будке.
Олег с Андреем выбирались из кунга.
Андрей потянулся, хлопнул себя руками, потопал, размял шею, потер ладонями не бритое лицо и отошел к краю дороги. Олег уже стоял с противоположной стороны, через плечо, смотря на подходящего капитана. Капитан заметил, чем они заняты, остановился, попинал колесо, присел, зачем-то посмотрел под машину. Когда все были готовы, капитан сказал:
- Короче, сейчас как сделаем: мы втроем идем за Ермолаем, по его вчерашнему следу. Борис едет в деревню за командой - привозит их сюда. Если всё нормально, пока он ездит - мы вернемся все, вчетвером. И ждем их тут. А там видно будет.
- Понятно, - ответил Андрей и, не раздумывая, полез в кунг.
- Давай костер разожжем и оставим ему записку, чтобы ждал - вдруг он с другой стороны появиться - кто знает?
- И пакет со жратвой повести на дерево у костра - если парень придет - он голодный, как волк, - крикнул из кунга Андрей и почему-то засмеялся.
Капитан развел руками.
- Олег, проследи! Сделай, как положено… и выдвигаемся, - приказал он Олегу, а сам отправился к костру, где ещё сидел и грелся Борис.
- Боря, дуй за командой, а мы по следу за твоим парнем. Сюда всех вези…
- Я понял. Я слышал. Ты только найди его, Серега. Он крепкий, думаю - жив. Ты, главное, найди.
- Найду, Борис, конечно найду. В любом случае…
- Давайте-ка только без патетики, господа офицера, - обрезал Андрей. Он уже стоял, готовый к переходу. - Хули вы его похоронили?! В трех километрах от жилья пацаненок ночь пропрыгал у костра - и чё? Живой он - голодный только, но живой - это я вам говорю!
Андрей, как врач, знал, что главное - не паниковать. Однажды к нему в операционную привезли солдата с открытым переломом голени. Большеберцовая кость была страшно изуродована. Малоберцовая - тоже перелом в двух местах. Парень был в сознании и всё повторял: "Что там, доктор? Что там?" "Хуйня - царапина!" - ответил Андрей, и солдатик успокоился, операция прошла успешно, а через год, парень ушел на дембель на своих двоих ногах. Главное - не паниковать! И в таких делах - крепкое слово помогало лучше, чем уговоры.
Прошел час. Ерёма брел по снегу, едва волоча ноги. Пить хотелось страшно, но снег жажду не утолял. Сесть бы, развести огонь, но он боялся потерять остаток сил на растопку костра. Сахар кончился, заварка ещё есть, но сил нет. Еще он боялся уснуть. Почему-то и откуда-то он знал, что тот, кто уснул на морозе - больше не просыпается. Хотя, с другой стороны, какой мороз? Мороз был ночью - сейчас - Ташкент! Но всё равно он не хотел уснуть. Поэтому шел, иногда садился прямо на "тропу" глотал снег, который ещё больше отнимал сил, с трудом поднимался и снова шел. "Сникерс", сейчас бы "сникерс"! Там орехи, какая-то курага и толстый, толстый слой… карамели. "Ебать-молотить! - вспомнил Ерёма и полез в карман куртки. - Мне же конфет дали!" Две прекрасные карамельки запутались между патронов двенадцатого калибра, которые он взял у соседа по номеру, но так и не вернул. О! Тогда костер! Проглотив конфеты, Ермолай почувствовал прилив сил и заставил себя развести огонь. "Не долго - только растает снег (я даже кипятить не буду) попью, отдохну и дальше. Тут осталось-то!" Он не помнил ландшафт, но он помнил следы. Помнил (примерно) где и как мазал кровью раненный олень, как он сам обходил завалы, и прикидывал по времени, примерно сколько осталось. По его прикидкам, выходило, что он совсем близко, но Еловки (долбаной Еловки) - всё нет и нет! А след вчерашний - есть! Замытый, засыпанный, но есть!
Когда затрещал огонь, у Ермолая почему-то повысилось настроение. Запах дыма его успокоил и он, вдруг, вспомнил Ирку. Странно - за всю ночь и вот уже, сколько с утра, он не разу не вспомнил о ней. Почему? Ерема сел в снег, облокотившись спиной о сосну.
Я думаю, Вам не стоит рассказывать, что вспоминал и думал в это время Ерёма. Один хрен - в жизни всё было не так, как он это видел, и кончилось всё совсем по-другому. Однако эти воспоминания взбодрили Ермолая, заставили его шевелиться - он думал, что ради неё стоит жить. И он тихонько запел: "Ты сейчас далеко, далеко! Между нами снега и снега! До тебя мне дойти не легко, а до…" "Нет! - сам себе сказал Ерема (или тот, кто всю ночь с ним говорил) - гораздо больше, гораздо больше, чем четыре! Гора-аздо больше!" Ермолай встал, уверенно и зло вскинул карабин и жахнул шесть раз по макушке старой сосны, на которой темнело прошлогоднее гнездо вороны. (От гнезда отлетали ветки).
Справа раздался ответный выстрел. Ерема оглянулся. Три темных силуэта махали ему руками и торопились к нему. "Наши!" - Подумал Ерёма, и тут ему стало так хорошо, как Анке-пулеметчице из фильма "Чапаев", когда у неё заклинил пулемет, а беляки идут в психическую атаку, а тут Василий Иванович, на белом коне, подавшись вперед, в черной бурке, с шашкой наголо, впереди отряда, мчался с холма, чтобы зарубить всех этих ёбанных беляков и спасти Анку, спасти своих ребят, спасти революцию, спасти всех - весь Мир, и зарубить этих ёбаных беляков! Всех нахуй зарубить! И музыка ещё такая: "туду-туду-туду!" И Ерема, как Анка, заплакал.
- Ну, тихо, тихо, тихо, - говорил, первым подбежав к Ерёме, и обнимая его, без сил сидящего со слезами на глазах, Андрей. - Ты цел?
- Уху, - махнул головой Ерема. Горло передавило, и он не мог толком ответить.
- Промерз?
- … - Ерема сделал какое-то движение головой и что-то там мимикой, давая понять, что мол, дескать - ерунда.
- Понятно, - отозвался Андрей. - Значит, всё ништяк?
Ерёма махнул в знак согласия.
- Живой! - хлопнул Ерёму по плечу подлетевший капитан.
- Ну, ты даешь! - Запыхавшийся Олег присел на корточки напротив. - Чё? В глаз что-то попало?
- В хупель! - ответил за Ерему Андрюха.
И все захохотали!
Мужики раскочегарили огонь, на котором можно было легко зажарить быка. Ерёма, первым делом, вылакал всё из капитанского термоса - жутко хотелось пить. Потом попил чаю из термоса Олега. Напившись, закурил. Успокоился и обмяк. Андрюха быстренько осмотрел Ерёму: проверил его щёки, уши, нос, пальцы рук и, даже, ног, заставив и помогая, разуться. (Потом он ичиги натягивал ему сам). Признаков обморожения не было. "Отлично" - успокоился Андрей - "Действительно, крепкий малый". На всякий случай, только ему одному известным кремом, Андрей намазал лицо Ерёмы и спросил:
- Ну, что - по маленькой? - И достал фляжку.
- По большой! - ответил Ерёма.
- Ребята! Будем жить! - сказал старый летун Макарыч и разлил в пластиковые стаканы всё, что было во фляге.
Все четверо дёрнули.
Когда по жилам прокатилось тепло, а кусочек соленого сала растаял на языке, Макарыч сказал:
- Ну, рассказывай.
- Не догнал я их, Макарыч, - ответил Ерёма.
- Это понятно. Ты рассказывай, как ночь прошла.
- Волков видел? - спросил Олег.
- Видел, - зачем-то соврал Ерема и только сейчас вспомнил, что он даже не удосужился посмотреть след - были ли волки.
Мужики переглянулись.
Андрюха, в подобающей ему манере, спросил:
- Красивые они?
- Глаза красивые - желтые.
- Ладно, расскажешь дома, - остановил капитан. - Давайте покушунькаем, и обратно. Ты, как? Дойдешь?
- Теперь-то я точно дойду. Гораздо больше, чем четыре!
Охотники заулюлюкали, когда увидели, что по лесу идут четверо - видимо все переживали. Машина гудела. Просеку всю обоссали. Костер горел, варился чай.
Ерёма, ответив на все вопросы при встрече, жуя корочку хлеба, забился, наконец-то, в теплый кунг, в самый дальний угол, в кучу тулупов, и расслабился. Хотелось спать. Мужики к нему не приставали - понимали. Говорили между собой, и были возбуждены и рады, что охота продолжается.
- На выруба! - скомандовал капитан, и веселый Семёныч с удовольствием влупил газу.
БТВ
(Часть вторая)
Если через восемь минут тебя не подбили, значит, ты выполнил поставленную задачу - получай орден!
Леха Павлов своими огромными ручищами, в которых, как шарики у фокусника, просто терялся горячий утюг, через влажную марлю утюжил свои парадные брюки в гладильном помещении опустевшей казармы, и что-то неопределенное, как ему казалось из "Пинк Флойд", мурлыкал себе под нос. Твердое зеленое сукно брюк, на котором, зараза, откуда не возьмись, появилась маленькая морщинка, поддавалось плохо, и утюг почти не грел, но терпенье и труд всё перетрут, и выгладят, поэтому Алексей продолжал напевать. Настроение у него было определенно-прекрасное, ещё бы - завтра домой! Всё - оттрубил! Отдал Родине два года, которые он ей почему-то задолжал, и теперь его ждала настоящая гражданская жизнь, где он сам себе будет хозяин и командир. Он мог сегодня уже сесть на поезд и поминай, как звали, но Леха ещё не со всеми попрощался и, будучи человеком ответственным и спокойным, он решил, что поедет завтра - есть ещё незавершенные дела. Три часа назад полк, в котором он больше года командовал Ротой Связи в чине старшины, заступил в наряд по гарнизону, поэтому в расположении первого батальона, где был закуток и для его Роты, остались он, пара "калек" с Забайкалками дневалить и молодой старшина батальона Вова Перов - за дежурного. Медленно, но верно вечерело. По пустой казарме бесцельно слонялись тоска и одиночество, спотыкаясь о ровные ряды табуреток и двухъярусных железных кроватей, похожих на оградки, болтались на турнике, заставляли ленивых дневальных приводить что-то там в порядок и ждали ночи. Вместе с ними по пустой казарме слонялся дежурный старшина батальона Перов, накручивая на указательный палец кожаный шнурок с ключами от оружейки, как это делают все дежурные, и стук его хорошо подкованных сапог был слышен даже здесь в бытовке. Леха улыбнулся, вспомнив, как Вовик первый раз, месяц назад, появился в части.
* * *
В начале мая весь первый батальон, состоящий из ребят Лёхиного призыва, в одночасье, в один день демобилизовали, и тем же вечером нагнали из учебки молодых - "маланцев", как здесь их называют - новое пополнение. Командование части понимало, раз прибывает эшелон с молодыми - нехер делать дембелям в полку. Отслуживших - резко на автобусы (и плевать, что ещё не все приготовили себе парадки и альбомы - так надо), а молодежь - на их место. Никаких эксцессов, и служба продолжается. Из всего призыва только Леха Павлов и остался - узкий специалист Роты Связи в танковом полку. Леха должен был подготовить себе замену, прежде чем уволиться, вот и промурыжили его ещё целый месяц.
Молодые ввалились напуганной пыльной толпой в расположение, где на кроватях в своём дальнем углу валялись в неге и безделье связисты, отслужившие разные срока, которые мерятся половинками года, и сержант Павлов - дембель Советской Армии. У молодых началось построение, распределение по ротам, раздача койко-мест и мест в бытовке под обмундирование, назначение на должности сержантского состава и вся остальная петушатня, которая длится довольно долго и сумбурно. Но к ночи всё закончилось - пришло время знакомиться без присутствия офицеров. Хотя, конечно, одного доходягу дежурного оставили - молодой лейтенантик, который и не знал, что толком делать - лишь бы не было ЧП, пока его не сменят. В связи с этим своим положением он очень надеялся на старослужащих из Роты Связи, которые, если что - ему помогут, но которые на него, честно говоря, навалили и продолжали заниматься своим бездельем, не вставая с кроватей. Вообще-то запрещено до отбоя валятся на постели, но поди, скажи это бойцам, тем более, что они не из твоего подразделения, а по годам - твои ровесники. Вот и молчал лейтенант, зная, что их лучше не трогать. Это знали все, особенно молодые, которые, понятное дело, были настороже и немного боялись даже смотреть в дальний угол чужой роты. Но парни-связисты - это элита полка. Они настолько уверены в самих себе, что строить молодых, отбирать что-то там у них, заставлять без надобности отжиматься и показывать свое превосходство, считали делом для себя не достойным, поэтому они просто, как и полагается, знакомились с новым составом, с которым им ещё предстоит служить полгода - год, а некоторым и полтора. Тех, кто по какой-либо причине привлекал их внимание, они жестом подзывали к себе, и задавали им стандартные вопросы: кто такой, от куда призывался, что умеешь делать, и всё такое прочее. Это давало возможность найти земляков, что порой бывает очень интересно, и в то же время, в зависимости от ответов, "старики" составляли своё собственное мнение о каждом, с кем предстоит тащить службу. Большая часть прибывших были рядовыми - механики-водители. Но попадались и младшие сержанты - это наводчики и командиры танков - они займут командные посты в батальоне до конца службы. Вот их-то, чаще всего, и подзывали, чтобы понять, что за птица теперь будет здесь руководить своим призывом. Лехе Павлову было всё равно - ему ни сегодня-завтра домой, а пацанам ещё службу тащить, поэтому он безучастно, но с любопытством наблюдал, как его коллектив из вчерашних молодых превращается в дедов. "Пусть разбираются, пусть - теперь у них на это есть все права - они свою молодовскую оттащили". И подперев большую голову рукой, Лёша сидел на кровати и попивал чаёк.
Среди всей этой неорганизованной шоблы мелькал один паренёк с тремя лычками на погонах. Странно, но из учебки более чем с двумя лычками не появляются - учебные части выпускаю младших сержантов, а тут целый сержант.
- Э, зёма, сюда иди! - обратился к этому сержанту Дедушка Советской Армии, здоровый бурят по прозвищу Шайба.
Шайба был уважаемым человеком в полку. За свои полтора года службы он ни разу не облажался, и друзей не подвел, были и другие заслуги, поэтому он достойно встречал солдатскую "старость". Его (повторюсь) уважали и боялись. Шайба говорил мало, но если говорил, то всегда отвечал за свои слова и, если кого-то это не удовлетворяло, мог уебать так, что мало не покажется. Но те, кто его знали, кто с ним прослужил уже много времени, утверждали, что парень он надежный, нормальный и, по своему, добрый - просто вид у него страшный - печенег - хули поделаешь!
- Я? - спросил молодой сержант, указывая себе в грудь большим пальцем правой руки.
Этот жест не всем понравился.
- Головка от хуя, - стандартно ответил Шайба. - Бегом!
Сержант подлетел.
- Откуда? - лёжа на спине, закинув руки за голову, однако, оставив обутые в начищенные сапоги ноги на полу, поэтому его положение было несколько диагональным, спросил Шайба.
- С Брежневской учебки, - напряженно ответил сержант.
Все посмотрели на Акима, который тоже в свое время прибыл в Роту Связи из Брежневской учебки. Аким никак не отреагировал.
- Без тебя знаю, что с Брежневской! - отрубил Шайба, хотя знать он этого не мог. - Я тебя, урод, спрашиваю, откуда призывался.
- С Нижнего Тагила.
- Мудила с Нижнего Тагила, - банально определил для себя его статус Шайба.
Все лежащие на соседних кроватях, довольно засмеялись. Сержанту было не до смеха.
- А чё у тебя три сопли? - Шайба глазами указал на погоны.
Это был самый нежелательный вопрос для сержанта.
- Присвоили, - уклончиво ответил тот.
- Ты, чё - охуенный служака? Или может быть ты самый крутой из курсантов? - Шайба приподнялся и сел.
- По сроку службы положено.
- Не понял.
- Я уже год отслужил. - Никуда не денешься - сержант сознался.
- О-па!
Все приподнялись и сели.
- Да ты что, зёма, в учебке сержантом был, что ли?
- Да, - коротко ответил несчастный опрашиваемый, готовый теперь уже на всё.
Все ребята, служившие в полку, прошли учебные подразделения: танкисты, связисты, артиллеристы - все, ну разве что, кроме некоторых из хозвзвода. Всех их в учебных частях строили, гоняли и заставляли делать ненужную работу такие же, как и они, солдаты, только боле раннего призыва - "сержанты". Эти сержанты, наиболее подготовленные, как считалось их командирами, военнослужащие срочной службы, с радостью оставались в учебках, чтобы не попадать в линейные части - в войска, как они назывались. В линейных частях, после учебки, всё начиналось с начала - ещё полгода нужно было тащить маланскую службу. А в учебке - всё - ты уже командир, в каком-то смысле, даже преподаватель, и зеленые призывники выполняют все твои приказы и распоряжения беспрекословно. Самым страшным наказанием для сержанта в учебке, была его отправка в линейную часть за какой-нибудь залет - говорили, что там его сразу пришибут. Так сказать, за детство отомстят. Но, ведь, действительно обидно, когда тебя такие же, как ты, гоняют с утра и до утра - ладно бы офицеры, а то твои же ровесники, наделенные безграничной властью! Вот и старались сержантики, и прогибались, и гоняли до седьмого пота новобранцев, лишь бы у офицеров очки заработать и в войска не попасть, а уйти на дембель из родной учебной роты. Справедливости ради, нужно сказать, что были в учебках и путевые сержанты, но кто знает, какой он был в учебке, когда такой пассажир попадает в линейную часть.
- Ну-у, мил человек, давай-ка поговорим! - предложил Шайба, встал с кровати, поставил табурет напротив бледного сержанта, стоящего на вытяжку, сел и стал пристально смотреть на него узкими черными глазами снизу вверх. - Кто с тобой из этих служил? - Шайба кивнул в сторону обустраивающихся солдат батальона.
- Никто. Они все из Тихоновки.
- То есть, чучело, никто не может за тебя слова замолвить? - подозрительно улыбаясь и садясь радом с Шайбой на соседний табурет, вставил Мамонт (он вместе с Шайбой оттащил службу день в день).
- Никто, - подтвердил сержант и ещё больше сник.