- Ты чё - спишь, конь? - ласково спрашивает Аким, хватаясь за перекладину турника и делая подъем переворотом. - Жрать давай, старшина, твою мать! Видишь - силы на исходе.
Турник здесь, в семи шагах от двери, стоит спокон веку. Сколько же солдат на нем болталось? Трудно сказать. Каждый день и, особенно, вечер этот бедняга подвывал, когда на нем выписывали фортеля служивые. Особенно он жалостливо выл, когда на нем раскачивали провинившихся молодых, а те, из последних сил, со страхом в глазах пели: "Мы дети галактики" - и улетали ногами к потолку по немыслимой амплитуде, а потом - в табуретки. Все смеялись и сами поочередно лезли на перекладину, устраивая неформальные соревнования - кто на что горазд.
- Кайнэ проблем! - отвечает Перов, глядя, как Аким вертит солнышко. - Чего пожелаете? Биттэ в каптерку.
- Гуд, гуд, майнэ кляйнэ фрау! - подыгрывает ему Аким, спрыгнув с турника.
У них это уже давно повелось - лепетать что-нибудь по-немецки - и не важно, что набор слов несуразный, зато набор немецких слов. Как-то Аким, бездельничая в Штабе, вычитал где-то, что средний возраст танкистов эсэсовских элитных танковых дивизий "Адольф Гитлер" и "Мертвая голова" во время Второй Мировой войны был равен девятнадцати годам. Перекинув эту информацию на свой полк, он понял, что именно в этом возрасте танкистам всё до фени, и они готовы идти в бой, не боясь ничего. А чего бояться? - Энергии моря, мозгов нет, оружие первоклассное, всё разрешено - знай, только побеждай-бабахай. И рассказал о своих мыслях бродягам из батальона. Те, конечно за это уцепились, почувствовали себя элитными войсками, и с тех пор часто из разных углов казармы доносилась "немецкая речь": "О! Я-я! Натюрлих, бутелаксэ. Дизер шнапак! Их бин цу хаузэ, натюрлих бутелаксэ! Этвас фирштеен! Трюнкен мультишнапс…" Ну, и прочая херня. Но, однако, кое-кто пытался что-то там переводить, чем приучал себя к изучению иностранного языка. Тоже польза.
- Давай, по маленькой, за укрепление воинской дисциплины! - предложил Алексей Фиоктистович, когда круглоголовый, бодрый Аким, как к себе домой, проник в святая святых - каптерку старшины.
- Наливай.
- Налито.
Друзья чокнулись эмалированными кружками, выпили, не поморщась (в Армии она идет, как вода), занюхали и закусили щепоткой белого хлеба и посмотрели друг другу в глаза.
- Ну, что, Лёша, - отдолбил? - грустно спросил Аким.
- Не говори - пролетело, как один день! Даже жалко.
- Н-да, уж! Поезд во сколько?
- В час. Проводишь?
- Конечно.
- Пацаны после отбоя подтянутся. Сегодня Кременчугский дежурит - всё будет ништяк.
- Он в курсе, что тебя провожаем?
- Да, я ему сказал. Пообещал придти.
- Пускай приходит - он заебатый капитан, побольше бы таких!
- Мне уже похуй.
- Понимаю.
* * *
Заебатый капитан - Анатолий Владимирович Кременчугский никогда не должен был служить в Армии. Армия для него была скучна, узка и связывала его порукам. "Династия - всё династия", - как говорил он сам. Есть династии врачей, педагогов, сталеваров - у него была династия военных. Его отец был военным. Его дед был военным. И Анатолий Владимирович, окончив танковое училище, волею военной судьбы стал начальником мобилизационной части танкового полка. Что это такое? Черт его знает - и Вам не интересно, и сам я толком не знаю, ясно одно - он всегда ходил на службу в кителе, а не в танковом комбинезоне.
Первый раз Аким увидел капитана Кременчугского в Штабе год назад в начале своей здесь службы. Кременчугский только что вернулся из очередной командировки (обычно какие-то курсы, сборы - хрен там разберешь, куда он ездил) и, войдя в Штаб, он о чем-то разговаривал с дневальным - заспанным солдатом первого года службы. Аким спускался по лестнице и обратил внимание на капитана потому, что он очень походил на Юрского в "Золотом телёнке" и не походил на всех остальных офицеров - в нем была какая-то свежесть гражданского человека. Военная форма, с иголочки, сидела на нем ни так, как на других, и не пахла бензином - казалось, он был в гражданском костюме, хотя в гражданском костюме Аким его никогда в жизни не видел. Не высокого роста, но ладно сшит, капитан Кременчугский произносил совсем не военные слова. Он всегда говорил, как-то особенно - красиво. Вот и в тот миг, когда Аким его увидел, он заканчивал какую-то фразу, обращаясь к дневальному: "Март - чудотворец". На дворе бушевал май. Ну, точно - Юрский и Юрский! Всё! Но это врезалось в память.
Иногда в солдатском клубе проводили разные концерты и конкурсы. Так как писарю делать было нечего, и он знал расписание всех "необычных" мероприятий гарнизона, то Аким с удовольствие ходил на все эти мероприятия и участвовал в концертах и конкурсах. И как-то, Аким победил. И ему предложили на выбор один из двух призов: сумку через плечо или странную книгу Фейхтвангера "Семья Оперман. Герцогиня Мульташ" - в одном томе. Аким выбрал книгу. В этом писарю куда легче, чем обычному солдату - есть, где книги хранить - не пропадет из тумбочки. И Аким читал книги в свободное время, которого у него днем было, хоть отбавляй (все работы писарь почему-то делает ночью).
Так вот, читая "Герцогиню", и потихоньку так засыпая - всё же, тяжёлая книга для армейских мозгов, а солдат привык спать в любом положении, а уж тем более, сидя с книгой на коленях - Аким уснул. Но кто это заметит, пока не пустишь слюну? Никто! Кажется, что солдатик сидит и читает, а солдатик спит.
Открывается дверь, заходит веселый капитан Кременчугский, чуткий солдат Акимушка тут же просыпается, и, не поднимая заспанные глаза, делает вид, что продолжает читать, а капитан спрашивает:
- Что читаем?
- Фейхтвангера.
- Кого? - удивляется капитан, подходит, берет книгу и читает обложку, убеждаясь. - И что, нравится?
- Да, - отвечает солдат, потому что действительно книга неплохая.
- Я много видел солдат, которые читают книги. Но они читают книги, образно говоря: "Герой Петя Синичкин - танкист-неудачник" или "С кем пойду в разведку в среду сразу после ужина", а вот Фейхтвангера - вижу в первый раз. Как звать тебя, солдат?
- Аким.
- Хорошее имя. Давно служишь?
- Семь с половиной месяцев.
- С половиной? А как в Армию попал?
Аким сказал, что со второго курса юрфака забрали, но не стал говорить почему.
- Понятно. Ты читал "Бравого солдата Швейка"?
- Нет.
- Дочитаешь эту - принесу тебе "Швейка". Хочешь?
- Да.
- Хорошо.
И он ушел.
Через неделю у Акима появился Швейк. Потом "Степной Волк" Германа Гессе - настольная книга хиппи, что ему очень понравилось ("только для сумасшедших"). Потом - все Оперманы. Потом - Томас Манн "Доктор Фаустус". И много чего ещё за этот год. Кременчугский подбрасывал Акиму литературу, о которой Аким знать не знал. А ночами, когда капитан дежурил по штабу, они говорили о литературе, о жизни, обо всём, и подружились. Он учил Акима и наставлял. Аким учился и хватал всё на лету, пока жарилось и шипело сало на утюге.
Наверное, Акиму очень повезло, что в его жизни, именно в Армии, появился этот капитан. Судите сами: девятнадцати-двадцатилетних пацанов закидывают в казармы, в том момент жизни, когда только-только формируется их мировоззрение и видение жизни. При Царе, и то в рекруты брали в двадцать пять лет, когда у мужика были уже и дети и твердый взгляд на жизнь. А тут подростков, практически, со школьной скамьи - в закрытое пространство! И вместо библиотеки - канава. Акима как-то "поймали" в полковой библиотеке. Он сидел в читальном зале, читал. "Тебе, я вижу делать нечего, - сказал офицер, - давай дуй в парк, там твоя рота канаву копает. Бегом!". Как бы там ни было, но многим ребятам нравилось служить в армии. Для многих ребят - это высшая точка их жизненной карьеры - они вернулись из армии сержантами, и потом всю жизнь вспоминают о службе, как о самых крутых, самых лучших годах своей жизни, работая электриками, поварами, сварщиками или спиваясь. Ничего, нормально - в армии они достойно служили. Такие, как они ковали победу на фронтах Западного фронта в сороковых годах, и им даже можно позавидовать! У них обычная, крепкая жизнь без размышления о смысле. Она укладывается примерно в такую формулу: встал, позавтракал, поехал на работу, отфрезеровал, закрутил, зашпаклевал, выпил, дотер, докрутил, доделал, выпил, вернулся, поужинал, посмотрел телевизор, легли, отъебал, поспал, встал, позавтракал… Сын поступил, дочку выдал, отцу перекрыли тулуп, жена купила рейтузы, машину дров привезли, участок взял… Встал, позавтракал, поехал на работу, отфрезеровал… А ещё: в этом месяце должны добавить, договорился насчет цемента, рыбки купил, поршневую перебрал; и снова: поужинал, легли, отъебал, поспал, встал, позавтракал… Потом: юбилей - пятьдесят лет! Грамота, транзистор, выпили, занял, взяли ещё, выпили, вернулся, поругался, ебать не стал - уснул… Так устроена жизнь нормальных людей. А чё ещё-то делать? Есть чему позавидовать - такой крыжовник уродился в этом годе!
Своротил Акиму башку, капитан Кременчугский! Наглухо своротил, со своими Фейхтвангерами, Гессами, Чернышевскими, Маннами, Гашеками, Ремарками… За что Аким ему и благодарен!
* * *
- Пойду, до Штаба прогуляюсь - может шеф, чего подкинул. Во сколько сбор? - Аким засобирался после второй.
- После отбоя, как обычно, - ответил Лёха. - Ты только не теряйся.
- Приду, куда я денусь?
В Штабе окна светились только на первом этаже в дежурке. "Никого!" - Отметил для себя Аким. - "Хорошо". Открыв входную дверь и зайдя в тускло освещенный коридор, Аким не раздумывая, открыл дверь в дежурку и вошел. Мамонт, еле оторвал свою сонную голову от пульта, на котором она лежала.
- Ты, почему всё время спишь-то, Серега? - улыбаясь, спросил Аким.
- С залетчиками не разговариваю! - первое, что пришло на ум, ответил Мамонт. - Дергайте к себе на губу и покиньте дежурное помещение!
Улыбаясь своей лучезарной улыбкой, Сергей протянул руку: "Здорово!"
- Ты, что один что ли?
- Дневальный где-то там, на верху (Мамонт ткнул пальцем в потолок) полы пидарасит. Второй где-то здесь. Кременчугский куда-то упылил, а я тебя жду.
- Вижу я, как ты ждешь!
- В Роте был?
- Был. Чё тут нового?
- А, - отмахнулся Мамонт, - всё тихо.
- Это хорошо. Пойду, поднимусь - посмотрю, что там, в кабинете твориться.
- Давай. Я пока подежурю.
Аким вышел улыбаясь. Всё-таки, какое это чудо - Мамонт.
* * *
Серёгу Мамонтова, старики не трогали почти с самого первого дня, как он только появился в части. Эта узкогубая, хитрожопая устрица, как-то дала понять всем, что он без пяти минут врач и даже умудрился доказать свои утверждения на практике.
Многих ребят в батальоне мучила "Забайкалка". Это такая скверная болезнь, видимо, из-за недостачи витаминов, когда простая царапина на коже превращалась в огромный гниющий фурункул. И гнил он где-то внутри. Где-то внутри было его белое твердое ядро, а снаружи разрасталась черная, глубокая язва, как кратер вулкана, которая чесалась, болела, горела и до неё невозможно было дотронуться. Уколы, мази, присыпки - ничего не помогало. Много, очень много ребят за время службы ковыляло в дерматиновых, коричневых, солдатских тапочках, если Забайкалка вылезала на ноге, но многие мучались от того что, она вылезала на шее - там, где шею тер подворотничок. И не было (и нет!) от неё спасения. Правда, не у всех - некоторых она вообще обходила стороной за всё время службы. Но таких счастливцев было - раз, два и обчелся.
Через пару дней в полк должна была приехать комиссия с проверкой боевой и политической подготовки личного состава. Если с политической подготовкой вопросов не было, то с боевой - нужно было попотеть: офицерам отстреляться штатными снарядами на "Удовлетворительно", а солдатам (в большинстве своем - механикам-водителям) показать, как они классно водят танки. Оценок было две: "Неуд" и "Уд". Поэтому "Удовлетворительно" - это было "классно".
Все ждали комиссию. Готовились. Тренировались. Механиков гоняли на полигон днем и ночью, чтобы те вспомнили, что такое танк, а то они уже "заржавели" в нарядах и караулах. И лучшим механиком-водителем, надеждой и гордостью полка, был кандидат в мастера спорта по классической борьбе, младший сержант (не помню как его звали, но помню, что он был такой маленький, упругий, гуттаперчевый бурятёнок из города Красные Ворота). И вот у него-то, перед самой комиссией, вылезла на руке, на внутреннем изгибе локтя, Забайкалка. Он рукой пошевелить не мог - так было больно, хотя этот парень боль мог переносить какую надо, если надо! Ну, не шевелится рука - и хоть ты тресни! Что делать? Санчасть-манчасть - все впустую! Послезавтра комиссия!
Мамонт, молодой солдат первого года службы, у которого мама была когда-то санитаркой, а сам он лишь пару раз видел врачей - на машине мимо провозили, говорит:
- Я вылечу.
Сказал - отвечай! Вечером весь батальон собрался посмотреть, как он это сделает.
- Будет немного больно, - говорит Мамонт, младшему сержанту, механику-водителю, кандидату в мастера спорта, имя которого я забыл.
- Потерплю, - отвечает тот.
- Хорошо, - констатирует доктор Мамонт. - Мне нужна бутылка, зеленка, одеколон и растопите печь.
В нашей казарме, говорят, когда-то стояли Семеновские полки во время революции - не удивительно, что до сих пор они отапливались углем. Печи, правда, были исправными и грели всю казарму даже в зимние стужи. Но пока не об этом.
Растопили печь. Принесли зеленую бутылку из-под пива, одеколон "Шипр", флакон зеленки, бинты.
- Давай!
Мамонт положил в печь на угли бутылку горлышком к дверце и начал протирать одеколоном язву механику. Тот бледный сидит на табуретке возле печи, ждет и не очень верит, но выбора нет.
- Сейчас, когда я начну, держите его и его руку - иначе вырвется и нихуя не выйдет! - предупреждает Мамонт сослуживцев.
Коля Заларинский говорит: "Прости, братан!" - и мертвой хваткой вцепляется в младшего сержанта. Ещё пара человек держат руку. Механик, понимая, что это что-то страшное, бледнеет уже почти до потери сознания, но стойко сидит и ждет. Бедный малый!
Мамонт, смазав руку "Шипром", говорит: "Приступим!", надевает верхонки и лезет в печь за бутылкой:
- Крепше держите!
Вытаскивает бутылку, протирает диаметр горлышка одеколоном, прижимает это горлышко к язве. Кожа руки, вместе с язвой, засасывается в бутылку - страшно смотреть. Миша (во как его звали!) - орёт, но парни его держат, пока не раздается страшный щелчок: это ядро "Забайкалки" влетает в нагретую бутылку, а кровь и гной следом хлещут туда же!
- Пидарасы! Суки! Пустите, козлы! - орет Миша, извивается, но парни его держат.
Бутылка наполняется всей этой гадостью, и Мамонт пытается оторвать бутылку, но не может - кожа сильно присосалась и залезла вовнутрь уже почти на половину горла.
- Дайте что-нибудь тонкое! - орет Мамонт. - Быстрее!
И ему дают стержень от авторучки.
Пропихав кое-как стержень между кожей и стеклом, Мамонт дает доступ воздуха в бутылку и она (бутылка) - сама отпадает от руки. Миша всё орет, брыкается (здоровый, черт), его еле держат, но боль уже отступает - только кровь сочится, тонкой струйкой по руке. Мамонт аккуратно ваткой стирает кровь, обильно заливает рану зеленкой и приказывает бинтовать.
Через пять минут - операция закончена, рука забинтована, бутылка с кровью, гноем и ядром Забайкалки - в печи, а Миша, наконец-то, отходит и розовеет. Удалось!
Комиссия нашему полку ставит оценку "Удовлетворительно". У Мамонта служба покатила - он год лечит всех, кто не трус, а кто понимает - вставляет им в залупы шары (головки от шахматных королей), шпалы (головки от ферзя) и усы (обычную леску номер пять), за отдельную плату (и за так - для друзей), обильно применяя стрептоцидовую мазь и мазь "Вишневского".
* * *
После отбоя (как обычно), когда совсем стемнело, в каптерке собралась не большая, но очень дружная и проверенная компания.
Выставив одного дневального на улицу, чтобы предупредил, если кто пойдет, а второго посадив на стул у тумбочки, чтобы мог спать, но реагировать на треск телефона, компания начала проводы.
Мамонт отпросился на пару часиков у Кременчугского, пообещав, что пить не будет, чему тот абсолютно не поверил. Мамонт принес в подарок Лехе фотографии всех известных мест военного городка и войсковой части: "Для визуальной памяти!" - как он выразился. Фотографии были бледные и некачественные, но зато таких фотографий ни у кого не было - чтобы весь гарнизон и на память в дембельский альбом!
Шайба пришел со свитой молодых, которые принесли в солдатских котлах жареную картошку, вареный минтай, жареные куски свинины, соленые огурцы, а ещё масло, хлеб и какие-то серые яйца, тоже вареные. Хором, поздравив дембеля Павлова, они испарились.
Старшина Перов обещал играть и петь всю ночь ("Щас бы мне гитару в руки!"). Тоже мне подарок - куда бы он делся?!
Аким принес "Командирские" часы с фосфорным циферблатом и боевую гранату РПГ в масляной бумаге с запалом - пригодится.
- Ты где её взял? - спросил Лёха.
- Это малоебущий фактор, - несколько уклончиво ответил Аким. - Владей - пригодится!
Леха был растроган поздравлениями ребят, а Перов уже разливал водку по кружкам.
Первым встал Аким:
- Лёха! Мы поздравляем тебя с окончанием службы! Я скажу так, как ты любишь! Вот мы: я, Шайба, Мамонт - прослужили с тобой год. (Вова - месяц, но без пиздюлей). Короче, братан, - всего тебе на гражданке! Чтобы всё было ништяк и в ёлочку. Ты пиз-дастый пацан, и я…, мы - обещаем тебе, что ТВОЯ Рота Связи - не ударит в грязь лицом, потому что, брат, мы и есть - ТВОЯ Рота Связи! Давай, братишка, чтобы у тебя всё было по уму, и чтобы хуй стоял и деньги были!
Парни с удовольствием встали и выпили за Это! У Лехе от таких слов навернулись слезы на глаза, но он смог сдержаться! Выпив, закурил, иногда мотая головой - отгоняя налетевшую грусть. Вот! Ради Этого - стоит служить!
Помолчали, покурили, стали успокаиваться.
Чтобы снять напряжение, Мамонт обратился к Акиму:
- Ты, это, как на губу-то попал? Мы же ещё вчера утром виделись.
Аким понял, что надо действительно немного всех отвлечь, поэтому стал рассказывать, как можно подробней:
- Да это ни я попал - это Калач попал. Позавчера вечером, в городе, в каком-то кабаке, пьяный наш капитан Калачников кому-то ударил сильно кулаком в лицо. Вызвали патруль - его забрали. Посадили на губу. Вчера утром он звонит мне в штаб и говорит: "Приди - дело есть". Само собой, я пришел.
- Ты мне друг? - спрашивает он.
"Нухуя себе вопросы!" - думаю я, и отвечаю:
- Конечно, друг!
- Тогда, - говорит, - выручай! Мне, - говорит, - срочно свалить надо в город - посиди за меня.