Читаются тексты из Евангелия, потом из Рудометкина. Поют не только псалмы, но и песни - на знакомые мотивы, которые годами неслись из репродукторов по всей стране, слова только другие. Что-то полузабытое брезжит за припевом "Выше, выше вздымайте знамя!". За бодрой "Оставь, Петр, рыб ловити, / Пойдем со Мной Бога молити". За загадочной "Скрозыдон, скрозыдон, / Скрость пройдем, скрость пройдем. / Всех страдальцев изведем / И скоро все в Сион пойдем" (изведем - это о чем же? или в смысле "выведем"?). А вот - из моего детства: "Если готов ты молиться за грешных, / Знай, твоя участь счастливей других, - / За старых, болезных, о Боге забывших… / Встань на колени, молись ты за них". Господи, это же "Рулатэ-рула", финская песня, переложенная на русский Владимиром Войновичем, которую в 60-е гоняли от Калининграда до Камчатки: "В жизни всему уделяется место, / Вместе с добром уживается зло. / Если к другому уходит невеста, / То неизвестно, кому повезло". Молокане, как и другие сектанты, всегда использовали готовые мелодии - прежде народные, потом популярные: удобно.
После псалмов пресвитер говорит о грехах, и женщины, прикрывшись носовыми платками, рыдают в голос. Рыдания громкие, глаза сухие.
Во время пения двое мужчин и одна женщина выпрямляются и сначала легонько, потом сильнее подпрыгивают на месте, плавно водя поднятыми над головой руками - как на рок-концертах. Это оно, "хождение в духе". Таких, "действенников", - обычно не больше пяти - десяти процентов в собрании. Еще реже "пророки" - эти могут переходить на глоссолалию, на ангельские языки, способны провидеть будущее. Безусловный молоканский пророк в Армении сейчас только один - слепой Иван Иванович Иванов в Севане. В Фиолетове есть пророк, но не для всех, - Владимир Алексеевич Задоркин, из "максимистов". Я был и у них в собрании. "Максимисты" - от имени Максима Рудометкина, но название удачное: они и максималисты тоже, еще радикальнее "прыгунов".
Часа через три собрание заканчивается. На стол под полотенце - чтобы не видно было, кто сколько, - кладут деньги на общинные нужды. Кто-то из престольных объявляет: "Михаил Александрович Толмачев приглашает на дело". Имеются в виду сегодняшние кстины. Дни рождения тут отмечать не принято. Именин нет: нет святцев. Так что остаются брак, поминки (поминки) и кстины.
Идем по улице Центральной (их всего две, вторая - Погребальная - ведет в сторону кладбища) к дому Толмачевых - тех самых, чьи предки спасли рукописи Рудометкина. Вдоль забора уже стоят 28 самоваров и 15 чугунов со сваренной в мясном бульоне домашней лапшой, которую накануне толмачевские женщины катали вместе с соседками.
В большой комнате семья становится на колени перед пресвитером, он простирает руку, нарекает ребенка, и после псалмов и песен все выходят на улицу: торжественная часть кстин состоялась, в доме накрывают к трапезе. По дороге заглядываю в другие помещения и вижу то, что без изменений видел в других молоканских домах: высоченные кровати с тремя-четырьмя подушками одна на другой под тюлевым покрывалом. Постель многослойная: матрац, тюфяк с овечьей шерстью, пуховая перина, одеяло, сверху ковер. Без таких кроватей нельзя, но спят на других, эти - для благолепия.
Человек двести рассаживаются на лавках за длинными столами. Сначала вносят самовары, конфеты, сыр. Потом подается лапша в эмалированных тазиках. Едим по четверо-пятеро из одного - деревянными ложками. За сменой блюд следит неприсаживающийся хозяин, который вполголоса говорит куда-то назад: "Не управились еще". Но вот: "Подравнялись" - и несут вареное мясо, которое принято есть руками. Всем розданы полотенца - утирать пот после чая и руки после мяса. Под конец - компот.
Беседуем с соседями по столу. Устроить кстины и поминки, объясняют они, сравнительно дешево, почти все свое. Дорого жениться. Там застолий - семь: магарыч, сватовство, проведывание невесты, сундук, курица, рубаха, свадьба. Если Одерживать уровень, встанет в тысячи полторы долларов, это не считая затрат на приданое. И ведь нет расходов на спиртное.
Нет, все-таки кажется, что не может быть таких мест, таких людей. В XXI веке немыслимо столь полное погружение куда-то в начало xix столетия. Но ведь есть. Мы видели.
А я так вообще - оттуда, как ни удивительно себе самому. На какой-то чудесной машине времени навестил ровесников прадеда.
На следующий день уезжаем из Фиолетова, обгоняя грузовик, в котором парни и девушки направляются по случаю воскресенья на пикник. Они приветливо машут, зовут с собой, куда-то в сторону Гнилой балки и Кислой воды (в сочетании с самим именем села Фиолетово - пейзажик; откуда, кстати, у бакинского комиссара, воронежского крестьянина Ивана Фиолетова, такая фамилия?). Мы бы пересели в грузовик, у них весело, и лица хорошие, мало осталось таких чистых русских лиц. Жаль - некогда. В грузовике стоит ящик с едой и два самовара. В любом другом месте все было бы ясно: в одном самоваре - водка, в другом - портвейн. Здесь взаправду чай: как живут - непонятно.
Львовские львы
Уловить Львов - непросто. Примерно как тех зверей, в которых превращается город, если написать его со строчной буквы. Глупо бы поступил Львов, если б не эксплуатировал свое имя, вообще-то доставшееся ему просто: князь Даниил Галицкий, основавший город в 1256 году, назвал его в честь своего сына Льва. Сейчас львы здесь - повсюду, начиная с городского герба и заканчивая изображениями на футболках, кружках и календарях. У подножья ратуши - нарядная выставка именных львовских львов: пестрый прайд расписан видными деятелями. Импрессионистичен лев работы молодого деятельного мэра Андрея Садового. Царственен лев в короне, созданный автором тонких эссе о Львове, украинским европейским писателем Юрием Андруховичем.
Ратуша стоит в центре главной площади города - Рынка. Устройство напоминает Краков: старые дома вокруг, а в центре - большое здание. Сравнение не праздное: польская граница всего в 80 километрах, а Краков, некогда главный город ранней Речи Посполитой, был столицей Западной Галиции, как Львов - столицей Восточной. На башню городского Управления можно забраться и, отдуваясь после 350 ступенек, восхититься открывшимся видом на все четыре стороны. Сама-то ратуша картины Рынка не портит, хотя и куда моложе окружающих строений. Прежняя на этом месте была гармоничней, судя по сохранившимся гравюрам, но рухнула в 1826 году. Достоверный львовский анекдот, который рассказывают всем приезжим: как раз когда муниципальная комиссия решила, что здание простоит еще лет сто, и проголосовала за легкий косметический ремонт, на заседание прибежал служащий и сказал, что ратуша обвалилась.
Ратуша вид не портит, но главное в почти правильном квадрате Рынка (142 на 129 метров) - 44 дома по периметру. Каждый - памятник, некоторыми - залюбуешься. В "Королевской каменице" - Итальянский дворик с ярусами аркад и кафе. Рядом - Дворец Бандинелли. "Черная каменица" - с белыми скульптурами по фасаду. Под № 14 - "Венецианская каменица" со львом святого Марка над входом: здесь было подворье посольства Венецианской республики. Лучшие из этих зданий построены в эпоху Возрождения, потом, разумеется, подвергались переделкам. Другие, возведенные позже, ренессансный стиль умело имитировали. В целом же Рынок - это истинный итальянский дух.
Оттого-то, улавливая Львов, естественно и непринужденно находишь его гения места в выдающейся оперной певице Саломее (по-украински - Соломiя) Крушельницкой, чья судьба, разделенная между Львовом и Италией, своим драматизмом сопоставима с судьбой города.
Второй гений места Львова, открывающийся исподволь, постепенно, потаенно, - неведомый пока широкому миру, загадочный скульптор позднего барокко Иоанн Георг Пинзель.
Когда-то существовал германский готический Львов. Но страшный пожар 1527 года уничтожил его полностью. И снова представляется судьбоносным, что именно в том году войсками Карла V Габсбурга, испанского короля и императора Священной Римской империи, был разграблен и разрушен Рим. Тогда крах Вечного города вызвал массовое перемещение художественных сил Италии: оставшиеся без дела архитекторы и художники Рима двинулись на север, вытесняя своих коллег с наработанных мест, те отправились еще дальше, за итальянские*пределы. Так появились в опустошенном пожаром Львове зодчие и другие мастера из Венеции и с озера Комо - зодчих того времени львовяне так и называли: комески. 14 м обязан центр города своим обаятельным обликом. Итальянское влияние продлилось и после Ренессанса: львовское барокко не зря так явно напоминает римское.
Ренессансные дома площади Рынок и роскошные барочные церкви по всему городу - вот ключ ко Львову. Саломея Крушельницкая и Иоанн Георг Пинзель.
Непонятно, как в семье греко-католического священника могли назвать девочку Саломеей - именем падчерицы Ирода, которая за свой танец запросила у отчима и получила на блюде голову Иоанна Крестителя. Правда, в апокрифической Книге Иакова упоминается еще одна Саломея - повитуха при Рождестве Иисуса. Но этот нередкий в византийском искусстве сюжет исчез уже в позднем Возрождении, и мрачная слава той, Иродовой, Саломеи куда шире. Так или иначе, родители назвали девочку этим именем, предопределив ее судьбу: одна из лучших опер ХХ века - "Саломея" Рихарда Штрауса, и Крушельницкая блистала в этой партии.
В двадцать лет она дебютировала во львовской опере - в "Фаворитке" Доницетти. Это был апрель 1893 года, а осенью Крушельницкая поехала в Италию, где началась ее яркая карьера: с такими партнерами, как тенор Карузо или баритон Баттистини. Все эти годы певица наезжала во Львов, выступая на оперной сцене и давая концерты. А в 1904-м произошло то, что навечно занесло Саломею Крушельницкую в историю музыки: она спасла оперу Пуччини "Мадам Баттерфляй".
Самый знаменитый (после смерти Верди в 1901 году) оперный композитор мира, автор "Манон Леско", "Богемы", Тоски", Джакомо Пуччини получил неожиданный и чувствительный удар, когда в Милане провалилась "Мадам Баттерфляй". Композитор уехал в свое поместье на Лигурийском Море - Торре-дель-Лаго, возле Виареджо, - где стал переделывать оперу из двухактной в трехактную. Туда же пригласил Саломею Крушельницкую. Та взялась за роль Чио-Чио-сан так основательно, что даже три месяца - до второй премьеры - постоянно носила костюм гейши. Вторая премьера состоялась 28 мая 1904 года в Брешии и завершилась полным триумфом - "Мадам Баттерфляй" и Саломеи Крушельницкой.
Другим следствием успеха стало то, что певица купила виллу и поселилась в Виареджо. А в 1910 году вышла замуж за мэра города, адвоката Чезаре Риччони. Он умер в 36-м, в том же году сопрано дала последний концерт во Львове, где у нее давно был куплен трехэтажный дом. Получилось так, что она училась во Львове австро-венгерском, приезжала во Львов польский (между мировыми войнами), а вернулась в 39-м во Львов советский. Зачем и почему - загадка.
Львовская загадка: притягательная сила этого города. Крушельницкая овдовела, ей было уже шестьдесят семь лет, к тому же трудно было представить, что мировую знаменитость могут как-то обидеть. Нет, ее не посадили, не репрессировали, ее просто понизили в разряде - как весь город Львов. Как всю Галицию, всю Западную Украину - переместив из Европы в советскую империю.
Дом Крушельницкой национализировали, оставив ей с сестрой четыре комнаты. Виллу в Виареджо заставили продать и деньги забрали. Преподавать в консерватории хотя и разрешили, но всячески мешали. За месяц до смерти семидесятидевятилетней Крушельницкой даже дали звание профессора.
Сейчас во Львове - три торжественных места, связанных с именем великой сопрано. На Лычаковском кладбище, одном из самых красивых, которые мне приходилось видеть, - надгробие с фигурой Орфея, рядом с могилой доброго приятеля певицы, писателя Ивана Франко. Дом-музей - в ее доме на улице Крушельницкой, идущей вдоль большого парка опять-таки имени Франко. И главное - носящий имя Саломеи Крушельницкой оперный театр на проспекте Свободы. В Зеркальном зале на втором этаже - бюст певицы, которая была еще и красавицей. Под стать своему городу.
Театр - пышный, напоминающий снаружи и особенно внутри более масштабный венский. Как многие общественные здания Львова, он приведен в порядок. А вот дом-музей - элегантный, с балконами, скульптурой, лепниной, словом, типичный львовский - требует внимания и работы. Это общая беда города.
Никогда прежде я не был во Львове, но узнал его, как свой. И внешним обликом, и сложившейся в ХХ веке исторической судьбой он напоминает два важных для меня города - Ригу, в которой родился и прожил до двадцати семи лет, и Прагу, в которой живу последние двенадцать с лишним. Все три примерно в одно время стали советскими, в одно время - перестали. Правда, Рига сделала более стремительный рывок обратно в Европу, не говоря уж о Праге. Львов тормозит, хотя движется в том же направлении.
Многое еще приходится достраивать в воображении. К счастью, есть что достраивать. В самом прямом смысле - реставрировать великолепную львовскую архитектуру. Постепенно это делается, и уже можно восторженно и нелицемерно ахнуть, выйдя на главную площадь - Рынок.
Это чистопородная Европа, освобождающаяся от полувековых примесей. Да и в советские времена львовская европейская спесь признавала равными себе еще только три города империи с брусчаткой мостовых - столицы нынешних независимых балтийских государств. Для точности стоит отметить, что Львов - самый западный из них всех: даже Рига - на одну десятую градуса восточней, а Таллин и Вильнюс еще чуть дальше.
Все четыре города отвечали за Европу в советском кино: если нужны были Германия, Англия, Скандинавия и прочий север, съемочные группы ехали в Прибалтику, если Италия или Франция - во Львов. Дворец Потоцких на улице Коперника знаком и дорог всем от Калининграда до Камчатки - это он исполнял роль королевского дворца в "Трех мушкетерах", и на его крыльцо взлетал на лихом коне Михаил Боярский.
Поглазев на это дважды историческое здание, надо свернуть за угол, на Банковскую улицу, и обнаружить там ресторанчик с убедительным, как оказывается, названием "Ням-ням". Пан Андрий, встречающий тебя как брата родного, накормит и напоит. У него многое вкусно, но сотворить высокое блюдо из простой гречневой каши с грибами, подвесив ее на цепочке в судке над горелкой, - это уже не просто мастерство, а поэзия.
Как и в России, кулинария пытается воздействовать не только через вкус, но и через слух и зрение. Или это просто пристрастие к славянским корням? Но ведь каковы названия булочных изделий: гребинец, хвилька, круглик. Сеть пирожковых "Наминайко". Красивый все-таки язык - сочный, выразительный. Вот своего мата почему-то нет, пользуются русским - явное языковое упущение. Хотя украинские патриоты и этим гордятся: "Соловьиная мова мат отвергает" (правда, попытки были: женский орган - "роскошныця", мужской - "прутень", но оказалось слишком вычурно, не прижилось).
Впрочем, бросовые лексические заимствования нового времени мова приняла так же, как и русская. Мы ели отменных перепелок с писательницей Оксаной Забужко у стен кафедрального римско-католического собора в ресторане "Амадеус" - не сказать, чтобы исконно украинское имя (отчасти оправдано тем, что во Львове большую часть жизнь прожил сын великого Амадеуса, тоже композитор Франц Ксавер Моцарт). Местные бизнесмены-гурманы устроили мне прием в своем клубе на улице Шевской, который называется "Дарвин". Бог знает, что можно вообразить в меню заведения с таким названием, но была чудная паровая стерлядь.
В целом украинская кулинария, как все кухни Восточной Европы - за исключением венгерской, - тяжеловата. Правда, есть такой шедевр, как борщ, которым надо гордиться, как голосом Крушельницкой и скульптурами Пинзеля. Такое же достижение культуры.
За голосом и борщом надо все-таки специально идти куда-то, а вот скульптура и архитектура во Львове тебя окружает повсеместно. В первую очередь - культовая.
Полностью восстановилась жизнь дивных барочных и ренессансных соборов: греко-католических (в просторечии - униатских), римско-католических, православных. Пестрота конфессий во Львове и всей Западной Украине - впечатляющая, однако преобладают греко-католики: церковь, возникшая в результате Брестской унии 1596 года, заключенной между Киевом и Римом. Признавались верховенство Папы Римского и католические догматы, а обряд остался православный (византийский), язык - сначала церковнославянский, а теперь украинский.
Количество молящихся и их состав на Западной Украине сравнимы, пожалуй, только с Польшей: в храмах очень много народу и очень много молодых. Львовские молодожены здесь возлагают цветы не к вечному огню, а к статуе Девы Марии в конце проспекта Свободы - строго между памятниками Шевченко и Мицкевичу. Соборы же - даже и в простое будничное утро - полны. Многие забегают, явно по пути на службу, и, быстро преклонив одно колено, крестятся на распятие, украшенное вышитым рушником, и спешат дальше. Это - верный показатель укорененности веры: когда не специально, а походя. На взгляд агностика, даже жалко тех, кто наспех: в львовских церквах есть что рассматривать подолгу.
На Соборной площади, за спиной памятника основателю города князю Даниилу Галицкому, - бернардинский храм Святого Андрея с польским белым орлом и литовским всадником на фасаде. Здесь в 1604 году Гришка Отрепьев, первый Лжедимитрий, венчался с Мариной Мнишек - перед походом на Москву. Тогда храмовый интерьер был строже, это потом он превратился в некий музей деревянной скульптуры - 17 алтарей, более 300 золоченых изображений: такой пышно сти поискать хоть бы и в Риме. Не зря имя зодчего - Павел Римлянин: Паоло Романо, конечно.
И в Риме не найти такого барочного апофеоза, как часовня Боимов, притаившаяся возле кафедрального собора. Построенное в XVII веке по завещанию бургомистра Юрия Боима, это сооружение - вроде бы архитектура, но по ощущению - предмет интерьера, резная шкатулка, предназначенная для пристального разглядывания.
Барокко гуляет по Львову, распространяясь от центра к окраинам, взбираясь из низин на холмы, взлетая на высокую (321 метр) гору - к собору Святого Юра, главной святыне греко-католиков.
Но прежде есть смысл задержаться у подножия горы, посмотреть на Львовскую политехнику - здание фешенебельное, не хуже монументального здешнего университета, а внутри даже поинтереснее. Чего стоит в актовом зале живопись Яна Матейко и его школы: например, картина, на которой от поцелуя Огня и Воды рождается мальчик Пар. Нам бы в школе такие наглядные пособия.
Политехника находится на улице Степана Бандеры, и мимо этого имени на Западной Украине не пройти. Неподалеку, в городке Стрые, стоит памятник Бандере - возле гимназии, где он учился. А осенью 2007 года открыли памятник и во Львове.