Пока садился на указанное мне место, взглядом окинув всех сокамерников, я сразу нашёл среди них своих товарищей по несчастью – их было три человека. Их выдавал внешний вид: лица были в синяках, и сидели или лежали они все около зловонной параши. Уголовники имели вполне приличный вид. По крайней мере, ни у кого из них не было на лице каких-либо ссадин или кровоподтеков…
Перед тем, как конвоиры подвели меня к камере, я был допрошен. Допрос, непродолжительный, состоял только из некоторых общих вопросов: имя, дата рождения, место рождения, место жительства, места работы и занимаемые должности. Какого-либо обвинения мне не было предъявлено. На мой естественный вопрос о причине моего задержания ответа не последовало. Следователь с нерусским лицом во время допроса даже ни одного раза не взглянул на меня. Он всё время писал, явно больше того, что я ему сообщал. Затем он жестом указал конвоирам, что допрос окончен, и те довели меня до надзирателя, и вместе с ним я оказался около камеры. Всё обошлось без слов. Репрессивный конвейер работал без сбоя.
До расстрела я побывал в двух тюрьмах: районной и областной – в подвальных помещениях Ленинградского "Большого" дома на Литейном. В районной тюрьме я пробыл около 20 суток. Остальные дни до своей смерти я пробыл на Литейном…
Но по порядку.
Когда я вошёл в камеру, и надзиратель захлопнул за мной дверь – передо мной оказалось человек 17 заключённых. Я быстрым взглядом окинул их всех, и в тот момент не увидел ни одного знакомого лица. Но когда позже один из них указал на место рядом с собой, я понял, что лицо его мне знакомо. Где-то я его видел, и пока устраивался рядом с ним, я ясно, отчётливо вспомнил его.
Это был директор средней школы, историк по образованию. Он выступал года три назад на одной из конференций района. Я запомнил его яркое, умное выступление. Тогда присутствующие долго ему аплодировали. Потом мне раза два – три удалось поговорить с ним. Но эти разговоры были очень непродолжительными.
Поэтому его добрый жест в этой мрачной уголовной среде меня очень обрадовал. Я уже был не один.
В 1916 году во время первой империалистической войны я побывал в немецком плену; во время гражданской войны я также побывал в нашей российской тюрьме, когда меня раненым захватили восставшие против Советской власти 40 тысяч пленных чехословаков. Тогда мне чудом удалось вырваться из их застенков. Но это было 15–17 лет назад.
Сейчас я ощутил тяжелейший гнёт, физический и моральный, в этой компании сокамерников-уголовников. Не придавало мне также никакой силы то, что всё было окутано тайной – моё задержание происходило под покровом ночи. Даже охота на волков всегда проводится днём, и волки как-то могут за себя постоять.
Слухами земля полнится, и я уже знал и о кронштадтском восстании матросов и о жестоком его подавлении, слышал о зверствах с крестьянами Тамбовщины, так же и о расстреле сдавшихся офицеров и в Крыму, и в других областях Российской империи. Было уничтожено почти всё духовенство, разграблены их храмы, которые стали использовать в качестве складов. Как уничтожалось крестьянство: расстрелы, ссылки, голод – это я видел своими глазами.
В газетах ничего не писали об этих событиях. Но всё же кое-что просачивалось в народ. Народная молва не дремала.
Особенно меня поразил расстрел царской семьи в июле 1918 года по приказу Свердлова из Москвы. Убит был не только бывший царь Николай Второй, но и женщины и дети, и даже прислуга. Убивали их зверски, и этот расстрел был покрыт мощной завесой тайны. Еще меня поразило сокрытие от народа многомиллионного голода на Волге, с людоедством. Однако в газетах писали в то время о большом урожае зерна, и успешной продаже хлеба заграницу.
Я старался оценивать те или иные слухи и пытался определить правду, выделить её из множества домыслов.
Глава третья
Карцер
Пока я пробирался к указанному месту, мои плечи и голова получили несколько ударов кулаками от уголовников, как только они узнали, что я враг народа.
Во время моего присаживания на нары, товарищ по несчастью, Николай Иванович, шепотом предупредил меня, чтобы я был осторожен: в камере могли быть провокаторы, да и уголовники всегда старались смягчить свою участь любым доносом.
Об этом я знал, но всё же был благодарен Николаю Ивановичу за предупреждение. Он сидел в камере уже три дня и готовился морально к своему концу.
Хотя я ему ничего не ответил, но, оказывается, я уже был под пристальным наблюдением. Вдруг один из уголовников стал стучать в дверь камеры, дверь открылась, и надзиратель вывел его. Минуты через две в камеру ворвались трое надзирателей, и меня с Николаем Ивановичем грубо вытолкали из камеры и, протащив по длинному тюремному коридору, поочерёдно втолкнули в тесную каморку – тёмную, вонючую, с водой на полу и без каких-либо нар. Мы могли только стоять, тесно прижавшись, друг к другу. Третьего арестованного поместить было бы невозможно.
Запирая нас в карцер, один из надзирателей сказал только два слова:
– За разговоры.
Я был поражён и размерами карцера, и тем, как сработал уголовник-провокатор.
Так мы остались без завтрака в это утро. Как мне сказал Николай Иванович, еда состояла из куска хлеба и кружки солёной воды, хотя уголовники получали какую-то похлебку.
– А почему вода солёная? – спросил я Николая Ивановича, чтобы подтвердить свою догадку.
– Потом узнаешь, – ответил он. – А этот завтрак достанется теперь доносчику. Он заслужил, это его премия. А вода соленая для того, чтобы у нас появилась большая жажда, и воду нам в дальнейшем не дадут.
Карцер помещался в конце коридора, по бокам которого находились двери в камеры.
Так как из карцера несло нечистотами, то надзиратели старались избегать его запаха: рядом с карцером не стояли. Пока мы сообразили, что около карцера надзирателей нет, прошло время. Но постепенно мы догадались, что они, надзиратели, были далеко от нашего карцера, и это было одним из преимуществ для нас. Мы могли вести между собой не громкий разговор.
После не очень длительного разговора, разговора шепотом (мы все-таки остерегались надзирателей), Николай Иванович продолжил:
– Теперь я знаю, Алексей Иванович, что ты воевал в 1914–1917 годах с немцами, был в плену. Был и красным командиром. Спасибо, что ты, не боясь, рассказал мне. И я не провокатор, и ты не провокатор.
Я также знаю, что ты удачно строил в своей деревне колхоз. Жителям– крестьянам вашей деревни очень повезло с тем, что строил, создавал колхоз именно ты. Если бы туда был направлен другой представитель, он много наломал бы дров – крестьяне получили бы большое разорение. А ты не позволил это сделать. И в результате часто, как ты говоришь, получал нагоняй от районного начальства. Ты строил колхоз справедливо, и этим нажил себе множество врагов.
Я тоже в школе старался приучить учителей, школьников и их родителей к правде, справедливости, раскрывал им на многое глаза. Но я ещё и критиковал районное начальство и этим нажил себе массу недругов и завистников.
Люди ещё не совершенны. Корысть, зависть, старание находить способы, чтобы получать жизненные блага за счёт других – эти и другие отрицательные качества люди имеют от рождения, при условии, что воспитание они получили в не полной семье, или вообще росли вне семьи, их воспитывала "улица". Только воспитание, взросление детей в нормальных семьях, когда имеются папа и мама, дедушка и бабушка, много сестёр и братьев, способствует становлению здорового в разных смыслах человека, совершенного человека.
Ещё я тебе обязательно должен сказать следующее: я тебя буду учить. Возможно, что сразу ты меня не поймёшь. Но ты на меня не будешь обижаться. Хотя тебя, как и меня, очевидно, скоро не будет в живых, но я буду учителем истории до конца. Слушай меня, Алексей Иванович, здесь, в карцере. В камере мне не дадут говорить уголовники – слуги репрессивного аппарата.
А учить я должен, это для меня, как дыхание, как питьё воды, как еда – необходимы человеку. И хотя ты не сможешь использовать мои сведения об инквизиции, но я всё равно обязан тебе рассказать про методы работы инквизиторов. Может быть, тебе повезёт, и ты продолжишь свою жизнь.
– Нет, Николай Иванович, – прервал я его, – если тебя пытают, над тобой издеваются, то и меня эта участь ждёт. А отсюда следует, как ты говоришь, что и меня лишат жизни. Живые свидетели карательным органам не нужны. Мы хороши для них только в мёртвом виде. Но я слушаю тебя, Николай Иванович.
Глава четвертая
Историк рассказывает об инквизиции и не только
И Николай Иванович стал торопливо рассказывать о том, что с ним произошло сейчас, и о том, что нас ожидает…Вначале я не понял, почему он говорит так быстро. Но вскоре догадался – он хотел полностью использовать условия нашего пребывания в карцере.
Он начал рассказывать о пытках инквизиторов в средние века в Европе. Я ранее читал об инквизиторах, но читал, глубоко не задумываясь о прочитанном. Но Николай Иванович, как историк, глубоко знавший свой предмет, стал на многое открывать мне глаза, просвещать мой ум.
Он рассказывал мне:
– Слушай внимательно, Алексей Иванович. Я сравниваю те пытки, те аресты, в средние века, с нынешними. Они схожи. Те издевательства, которые я перенёс за эти трое суток, свидетельствуют об этом.
И далее он продолжал:
– Очевидно, главные следователи в Москве были знакомы с методами "работы" инквизиторов средневековья. И этим методам дали ход в низовые организации карательных органов.
Николай Иванович сообщил мне о том, что он изучал историю, будучи за границей, где получил университетское образование. Учился и в Германии и в Италии.
Как много рассказал мне преподаватель истории Николай Иванович об инквизиции! И как жаль, что я не могу об этом рассказать своим детям. Я уже твёрдо знал, что живым отсюда мне не выбраться. Методы допроса были тому доказательством.
Николай Иванович говорил:
– Ты спрашиваешь меня, Алексей Иванович, что такое: "инквизиция", кто её придумал, когда она появилась? Так слушай внимательно. Я тоже не сразу понял инквизицию. Много потратил времени за границей, посещая библиотеки. Прочитал много книг. Но смысл инквизиции был в книгах замаскирован, был изложен туманно.
И он продолжал:
– Прежде, чем тебе рассказывать про инквизицию, я хочу кратко рассказать о вере. Как на Руси появилась христианская вера и её ответвление – православие?
Я – человек крещёный. Без моего согласия я был крещён родителями в младенческом возрасте. И маленьким мальчиком, и подростком, и в юношеском возрасте я всё время перед едой, а также при входе в любой дом, всегда крестил свой лоб. Так делали мои родители, мои дедушки и бабушки. В церковь меня всегда водили мои родители. Так что христианство во мне было со дня рождения. А почему я должен был крестить себя в течение суток несколько раз? Я задумался. Наблюдая за домашними животными, я никогда не видел, чтобы они, животные, когда ели, делали какой-нибудь ритуал. Животные просто ели. А у людей – всё не так…
Мысли у меня в голове возникали разные. Спросить кого-нибудь было невозможно. На мои вопросы никто не отвечал, это в лучшем случае. В худшем – меня наказывали. Когда я научился читать, я старался в книгах найти ответ на мучившие меня вопросы. Постепенно, мною были найдены ответы.
Оказалось, что христианская вера была привнесена в русские племена извне. Эта вера внедрялась нерусскими людьми в головы русских огнём и мечом – тех, кто не принимал эту веру, убивали. До христианской веры на Руси была так называемая языческая вера. Русские люди с благоговением относились к воде, деревьям, травам и кустарникам, к диким и домашним животным, птицам. Было развито поклонение старым людям: своим дедушкам и бабушкам, а также чужим престарелым людям. Уважительно относились к женщинам. Очень любили детей. Почтительно относились ко всему тому, что растёт из земли.
Русские племена обожествляли солнце, луну, тучи, дождь и снег, гром и молнии. Особо почтительно относились к земле, воде, огню, будь это огонь костра или огонь в русской печи. В связи с тем, что первые жилища строились без окон, в жилищах всегда горели светильники. В дальнейшем, в жилищах стали прорубать окна, и светильники уже были не нужны. Однако новая вера взяла эти светильники на свое вооружение и стала называть их "лампадками". Так же я должен заметить, что, несмотря на то, что христианской вере около двух тысяч лет, языческие обычаи и сейчас сохраняются на Руси во многих приметах, традициях, преданиях, сказках, былинах…Особенно сохраняются элементы язычества в песнях…
Основной вывод я сделал такой – вера христианская была внедрена вождями племён только для того, чтобы отнимать у простых людей их труд, превращая их в рабов. Необходимо отметить, что в православной вере, в отличие от языческой, присутствуют атрибуты страха за "грехи". За хорошее поведение верующие попадают после смерти в рай, а за плохое – в ад…
Кстати, появившаяся новая вера в построение коммунизма также внедряется нерусскими людьми огнём и мечом. Внедряется СТРАХ. Кто не признаёт коммунизм – их просто лишают жизни. А чтобы легче было строить коммунизм, теперь разрушают церкви, как две тысячи лет назад – внедряя христианство, уничтожали признаки языческой веры.
Прежде, чем я начну рассказывать об инквизиции, мне необходимо вернуться к вере, к вере не христианской.
Как можно определить веру вообще? В натуре человека природой заложена особая потребность в вере. Эта вера выше человеческого разума. Её не может понять даже выдающийся мудрец. Люди могут только пользоваться верой, как определённой силой, что они и делают с незапамятных времён.
Многие цивилизации, царства, народы и племена создавались, существовали, разрушались с помощью и при непосредственном содействии веры. Человеку вера может приносить и добро и зло. Люди должны обезвредить веру и заставить её служить своим интересам. Для этого силища веры втискивается в узкие рамки религии. И вот тогда религией начинает распоряжаться государственная власть. Такая власть создаёт могучие царства и великие народы.
Иногда вера вырывается из стесняющих её оков религии и производит страшные опустошения. Исчезают культуры и государства, уничтожаются и вымирают племена, народы и целые расы.
Ни народ без веры, ни государство без религии существовать не могут – таков закон человеческой природы. Всякое царство, отринувшее религию, обречено на гибель, народ же, разуверившийся в одном, сейчас же начинает верить во что-либо другое.
Прививая людям ту или иную веру, можно руководить их поступками, направлять и регулировать их деятельность, ослаблять или усиливать могущество государства, уменьшать или увеличивать численность населения, совершенно разрушать человеческие общества и создавать новые.
Особенно сильно командуют верой, используют её всякие "кудесники", "маги", "чародеи", "шаманы", которые вытворяют с простым, невежественным, безграмотным народом любые "выкрутасы", выкачивая из их карманов деньги и другие ценности.
Вера как топор, которым можно и срубить дерево, и отрубить голову человеку.
В отличие от веры, которая даётся нам свыше, всякое божественное учение, всякая религия является делом рук человеческих. В них, как в зеркале, отражается умственное развитие исповедующих их народов. Религия – это термометр, показывающий высоту культуры данного народа.
Что касается христианства, то оно не является самостоятельным учением. Его скорее можно назвать побочным ребёнком иудейской религии. Христианство развилось в виде протеста в низших слоях древнего общества против иудейской религии.
Первые христиане состояли из воров, убийц, государственных преступников, нищих, бродяг, вообще людей, лень, распущенность и безнравственность которых делала из них врагов всякого организованного человеческого общества. Христианское учение было по сердцу этим людям. Римские писатели иначе не называли христиан, как подонками человеческого общества. Молиться и бить земные поклоны, быть может, очень душеспасительно, но сыт этим не будешь…
На этом месте я прервал Николая Ивановича:
– Так вот почему у нас в России уничтожается духовенство, разрушаются церкви и храмы, всё идет к тому, чтобы уничтожить Россию! Уничтожить русскую цивилизацию…
– Да, ты правильно меня понял, – ответил Николай Иванович. – Теперь возвращаемся к вопросам инквизиции. Слушай дальше.
Если понимать под инквизицией осуждение и преследование господствующей церковью инакомыслящих вероотступников, то хронологические рамки инквизиции следует расширить на всю историю христианской церкви – от её возникновения и по настоящее время, ибо епископ ещё со времён раннего христианства и по сей день присвоил себе право осуждать и отлучать от церкви тех верующих, которых он считает еретиками…Мне пришлось, посчастливилось прочитать книгу сицилийского инквизитора испанца Луиса Парамо (16 век), который написал и опубликовал книгу "О происхождении и развитии святой инквизиции". Этот "писатель" описал инквизицию с момента сотворения мира. Первый инквизитор – сам господь Бог, а первые еретики – Адам и Ева. Бог изгнал из рая этих еретиков, провинившихся перед ним, предварительно учинив тайный допрос и суд…
Бог в дальнейшем осудил всех людей земли терпеть вплоть до "страшного суда" бесчисленные болезни, эпидемии, потопы, землетрясения, холод и голод, войны… Бог приговорил людей рождаться в нестерпимых муках, добывать хлеб насущный в поте лица своего и испытывать животный страх перед смертью. Даже земная жизнь праведника полна всевозможных мытарств, терзаний и испытаний. Но если так жестоко поступил Бог с прародителями рода человеческого и праведниками, утверждали средневековые апологеты инквизиции, то его гнев по отношению к непокорным и строптивым потомкам Адама и Евы вообще не знал предела…
Разве не всё человечество погибло во время потопа, Бог спас только Ноя и его семью….Разве не сжёг он живьём всё население Содомы и Гоморры, пролив на них "дождём серу и огонь""; разве не истребил он 14700 человек, осмелившихся роптать против Моисея во время странствований иудеев в пустыне; разве не послал он ядовитых змеев на тех, кто "малодушествовал" в пути; разве не убил он 50000 жителей г. Вефосамиса только за то, что они заглядывали в ковчег господа?..
– Бог был, – продолжал говорить мне Николай Иванович, – не только непреклонно беспощадным и сверх меры жестоким к тем, кто отходил от его заповедей…
Инквизиторы: жестокие, беспощадные, тщеславные и жадные до мирских благ фанатики и карьеристы. А сколько они уничтожали людей… Например, инквизитор Томас де Торквемада за 18 лет (1480–1498 гг.) сжёг свыше 10000 человек…
Если смерть освобождала обвинённых от мщения церкви, то инквизиция не забывала их, и гнев её обрушивался на их детей и внуков…
Инквизитор также имел право назначать в другие города своего округа уполномоченных – "комиссариев", или викариев, которые вели слежку и осуществляли аресты подозреваемых в ереси лиц, допрашивали, пытали их и даже выносили им смертные приговоры.
– Николай Иванович! – воскликнул я, – так и у нас в Красной армии были комиссары с самыми широчайшими полномочиями!