Однажды на даче в Елизаветино, когда он был еще пионером, бабушка застукала его в смородиновых кустах с маленькой кузиной Белочкой за игрой в "доктора", которая заключалась в том, что она, будучи "пациенткой", позволяла, ему, "доктору", смотреть и трогать все у нее в трусиках с условием, что потом они поменяются ролями, и она станет "доктором", а он ей покажет своего, как она выразилась, "петушка". Надо ли говорить, как они увлеклись, и когда, устав звать внучат к обеду, бабушка пошла их искать и пришла в смородину - они уже пять раз поменялись и теперь оба сидели в траве голыми жопами и при помощи карманного зеркальца старались сразу вдвоем заглянуть в Белочкины тайны. Он долго не мог забыть того сердечного ритма, того волшебного аромата маленькой кузины, и того ужаса, когда сверкнуло в небе пенсне, и той боли, когда костлявая рука потащила "за ушко да на солнышко". Разумеется, их в тот же день оставили без сладкого, но мало того, эта старая перечница пригрозила рассказать об их "порочных наклонностях" родителям, когда они приедут, и в школе, и Кларе Борисовне - учительнице музыки, в которую он был тайно влюблен, - пусть только еще раз обнаружит непослушание. Это было заявлено, когда обед остывал на веранде, а она сажала их по очереди в таз с марганцовкой. Белочку она потом все лето пугала: мол, когда та вырастет, у нее не будет ребеночка, а его умудрилась прошантажировать до самого института, пока он не заявил, что станет не просто врачом, а как второй "мамин дедушка", отчего со старухой сделался обморок: дело в том, что тот "второй мамин дедушка" в свое время был объявлен врачом-вредителем - за то, что с коллегами уморил чуть ли не самого Сталина! - вот почему он тогда в Елизаветино, на веранде, в тазу, поклялся маленькой кузине, что обязательно станет врачом, чтобы бабку уморить, а ее вылечить. Но все это осталось прожектом пионера, потому что на следующий день после заявления старуха скончалась от разрыва сердца - у нее перед носом взорвалась трубка телевизора "Авангард". И слава богу, иначе бы она пошла в институт и все там рассказала, как обещала десять лет назад, и о его "порочных наклонностях", и о человеконенавистнических намерениях, и, конечно, про дедушку. Можно сказать, что на этом все и кончилось, вот только детей у Белочки до сих пор нет. "Кому это интересно?" - рассуждал он.
- Ладно, ты лучше скажи: правду ли говорят, что ты пообещал Чернову дырку в голове или что-то в этом роде?
- Да ну… - рассмеялся Метла, - ничего я ему не обещал, я только намекнул, мол, не дай бог нам с вами встретиться, товарищ капитан, на узенькой дорожке мировой войны, которую не сегодня завтра наконец развяжут силы реакции капиталистических стран, - получите уж, как пить дать, между глаз под грохот канонады.
Метла хотел еще что-то сказать, но Доктор отвернулся - он не любил болтовни.
- Что ты смеешься? Если его не найдут, тебя первого потянут, хотя, на их месте, я тебя просто повесил бы за язык.
- Подумаешь! - отмахнулся сержант. - Что ж! Ему в первой батарее еще не такое обещали.
- Сиди спокойно - иголки погнешь. И не храбрись - ты не знаешь, что это такое. Между прочим, про первую батарею ничего не слыхать, а про тебя весь дивизион знает: и что ты, и что не ты - теперь сам черт не разберет, потому что он говорил только про тебя.
- В таком случае о чем разговор - какая теперь разница? - заметил Метла. - Меня сегодня уже Курбанов вызывал…
- Ну вот, а ты говоришь, какая разница! - возмутился Доктор. - Одна - дает! Другая - дразнится! Бывает свинина жирная, бекон, свинина постная и свинина со снятым шпиком!
Вот так всегда, хотя он знал Доктора уже без малого три года, все никак не мог привыкнуть к его странным параллелям, к неожиданному повороту разговора, за которым скрывался непонятный сержанту способ мышления и обескураживающая его эрудиция. Но Метла как-то допер, что это так, потому что у него-то вообще прежде не было никакого способа мышления, потому что он до своего совершеннолетия умудрился вообще ни о чем не думать, а довольствовался чувствами, от которых прямо переходил к действиям, как всякий молодой человек, который рос не под зеленым абажуром в сухой пыли отцовской библиотеки. Его мать, вернувшись с завода, часами, бегала по дворам, пока находила его с мячом в руках в самой грязи, в угле, в гари, в ногах у здоровенных верзил, и тащила за ухо домой, приговаривая: "Долго ты будешь мне нервы мотать, собака худая, когда кончится это наказание, хорошие дети под машину попадают - а тебе хоть бы что!" Тогда действительно дети часто попадали кто под трамвай, кто под машину - дня не проходило, чтобы где-нибудь не стояла толпа, - такое было поветрие, было чего опасаться, но откуда Нине Николаевне было знать, что с ее сыном ничего подобного не может случиться хотя бы потому, что у него блестящая реакция, великолепная прыгучесть и уникальное чувство ориентации. Она была темная женщина, она всю жизнь строила подводные лодки, она даже не видела настоящей игры и, разумеется, не догадывалась, что "хорошие" дети потому и попадают под транспорт, что не обладают этими прекрасными качествами, и, вместо того чтобы играть в футбол - развиваться по-всякому, - сидят дома и слушают мамочку, а потом раз - и квас, или на всю жизнь калека. Доктор тоже обладал прекрасным чувством ориентации, хотя вырос под зеленым абажуром, и реакция у него была отличная, но чего-то недоставало.
Метла переходил от чувств к действиям, однако не ведая злобы, а Доктор познал ее. Этот мир никак не мог материализоваться: маленькая кузина, мамин дедушка, клиника, каждый вечер папа ошибается на одну рюмку мадеры, а после непременно истерика при слове "экзистенциализм",-оставался зеленый абажур. А может быть, ему не хватало прыгучести, хотя прыгать он навострился, и это Метла принимал за способ мышления?
Теперь-то он знает, что от самого своего появления на свет где-то у Нарвских ворот и до самого того момента в Азадбаше, где Доктор скажет ему какие-то слова, он действительно ни о чем не думал. В этом не было необходимости ни ему, ни его матери, ни тем, с кем он жил на одной улице, он даже не представлял, как это делается и зачем, - он был футболистом.
- Он тебя спрашивал про Чернова?
- Нет. Он спрашивал, для чего вам нужна была мышь.
- Чего-чего?
- Мышь! Я и сам удивился, а потом говорю, мол, вы, товарищ майор, все перепутали: у Доктора нет никаких мышей, это у Чернова в голове мышь. А он стал кричать, что, мол, не миновать нам с вами суровой кары советского народа (или закона?), всеобщей ненависти и презрения трудящихся…
Метла хотел еще что-то сказать, но увидел, что Доктор отвернулся, и закрыл рот.
- Интересно, - проговорил Доктор, - доверят ли мне когда-нибудь хоть клизмы ставить, если узнают, что я эту мышь у него из головы "вырезал"? Как ты думаешь?
Метла снова открыл рот, Доктор посмотрел на него и усмехнулся.
В дивизионе многие видели, как Чернов льет себе на голову воду, прикладывает горячий песок, а однажды даже стрелял над ухом из пистолета - никто не обращал внимания: у какого, как говорится, капитана голова не болит, и Доктор тоже пожимал плечами - мол, мало ли, всяк сходит с ума по-своему, вон что делают: кто над ухом стреляет, кто змей дома разводит, кто "на спор" рвет в кулаке взрывпакеты, слава богу, еще никому ничего не оторвало. Но однажды Чернов поймал его на мосту и задал один "медицинский" вопрос: "Бывает у кого-нибудь мышь в голове?" Доктор посмотрел, как капитан облизывает губы, и ответил: "Бывает". - "Понимаешь, - зашептал Чернов, оглядываясь, - мне нельзя в госпиталь, я же особист, понимаешь ты это или нет?" "Колоссально!" - подумал Доктор и сказал: "Хорошо". Наутро он выписал у Курбанова мышеловку. А когда пришел Чернов, они заперлись в санчасти, где Доктор положил на видное место коловорот - "обставил операционную", уложил больного на стол, дал ему стакан спирта, разрезал кожу на макушке, поковырял десять минут для виду, потом достал из банки мышку и сунул Чернову под нос на длинном пинцете: вот она! Тот услышал писк, увидел перемазанную в крови мордочку и потерял сознание.
- Вот так вот, - закончил Доктор, а когда Метла перестал хохотать, спросил: - Теперь мне хотелось бы знать: кто ему сказал, что у него другая мышь в голове?
Но Метла уже ничего не мог произнести, он снова захохотал, как зарезанный, и не заметил, как Доктор, который тоже едва сдерживался, вдруг перестал улыбаться, потому что увидел краем глаза в окно шевелящиеся усы и вытаращенные глаза майора Курбанова. Потом только Метла догадался, в чем дело, почему тогда Доктор, казалось бы, ни с того ни с сего, процедил сквозь зубы что-то вроде: "…на улице темно, и чья-то морда сраная глядит в мое окно", а он еще сильней покатился, совершенно не ведая, чем это все обернется, - как говорится: покажи дураку палец, так он себе живот надорвет.
- Послушайте, - сержант наконец взял себя в руки, - чего он там про меня такого еще наговорил? Ну, мышь - ладно. А еще чего?
Он еще удивился: с чего это Доктор ответил так холодно?
- Больше ничего, - сказал Доктор, - только смеялся, что ни чего-то ты ему не сделаешь, потому что такие, как ты, которые больше всего выступают, когда им жареный петух в одно место клюнет, наложат полные штаны и бегают за каждым офицером: товарищ командир! товарищ командир! чего делать? куда бежать?
- Во, говно! - воскликнул Метла. - Уж за кем бежать! Тоже мне - командир! Ну, сука, я б его точно пристрелил, хоть завтра, неохота только из-за такого дерьма под расстрел…
Сержант сгоряча забыл про хорошие манеры, которые обнаруживал в присутствии Доктора, - обрушил на голову пропавшего капитана самые изысканные ругательства, но Доктор даже не поморщился, не как обычно - не отвернулся, он подошел, поправил иголки и спросил* глядя ему в лицо:
- А если об этом никто не узнает?
Они еще долго сидели молча. За стеклом синели банки с препаратами, кругом топорщились книги, пучки растений, светили крылья огромных бабочек, таращился череп мертворожденного, в склянке бежал песок.
Но не для этих, говорил когда-то Доктор, не для этих оцепеневших навсегда предметов течет эта мертвая вода. Метла подумал, что, наверное, так и есть.
Да, там он был футболистом. Здесь он стал военным. У военных нет тренеров, им нужно самим раскидывать мозгами, потому что тут - олимпийская система - проигравший выбывает насовсем, он мертвый. Победителей не судят.
Больше Метла в эту комнату не заходил никогда, и он запомнил ее такой, какой видел в последний раз, и много раз мысленно входил туда. Теперь все это уже не нужно, комнаты нет, нет и самого Доктора, но он помнит и никогда не забудет, как не забывают одинокие барышни свое главное романтическое приключение.
В четыре утра дежурный по части старший лейтенант Степаненко принял сигнал "тигр-2" и поднял дивизион по тревоге. Через несколько минут начальник штаба майор Кричевский в присутствии командира сломал сургуч, развернул бумаги и вручил Ткачу со словами: "Командир, это, к сожалению, опять не война". Тот поглядел в бумаги и сердито рявкнул:
- Не стройте из себя идиота, займитесь делом: снимайте с хранения батарею Мацаля - район сосредоточения номер три.
- Скажите об этом зампотеху, - невозмутимо парировал начальник штаба и отправился в секретную часть, мурлыча себе под нос: район сосредоточения номер три - нос подотри, район сосредоточения номер один - приехал гражданин.
Когда тех раз загнали по тревоге в этот самый "номер один", то действительно приехал со штабными какой-то гражданин без знаков различия и вручил ему, начальнику штаба, пакет, который следовало по команде вскрыть в воздухе, - ох, лучше не вспоминать, как они сидели с этим добром трое суток. Но теперь-то - номер три, а это - фигня!
Проходя мимо первого поста, он остановился и спросил у часового:
- Ефрейтор, какой сегодня день?
- Суббота, товарищ майор.
- Суббота? - притворно удивился Кричевский и злорадно ухмыльнулся: - Ну, раз суббота - соси у бегемота. Доложи своему командиру, что я объявил тебе трое суток за разговоры на посту. Кто у тебя командир?
Но часовой закатил в потолок глаза и ничего не ответил.
- То-то! - погрозил ему пальцем Кричевский и пошел дальше, оставив раздолбая в недоумении: какой, осел, попался? Ведь этот, как говорит Доктор, весельчак уже, наверное, весь дивизион переловил на свою дурацкую удочку.
На следующий день начались учения. Доктор сказал:
- Было бы удивительно, если бы они не начались, - Чернов знает, когда пропадает.
- Что вы имеете в виду? не понял Ткач. - Давайте ближе к делу. Сразу хочу предупредить: если вчера нам было важно, где он, то сегодня это нас уже не интересует, потому что завтра нас спросят "почему", и это "почему" нам нужно узнать сегодня.
- Одну минуту. Позвольте все по порядку. Вполне естественно, что нам с вами было непонятно, почему Чернов исчез вообще, почему он исчез именно сейчас, а, скажем, не в марте месяце, когда мы сидели трое суток в чистом поле? Помните, мы еще гада ли: для чего эти таинственные маневры? Вы еще заметили, что на военной службе нет никаких тайн, а есть только придурь командования. Нам было смешно - тогда ничего всерьез не принималось. Как Кричевский говорит: какая война? Если мне не изменяет память, какая-то война уже была, и мы, говорят, в ней победили. Ведь только потом, когда вернулись в расположение, нам кое-что рассказали, и мы еще неделю спали в сапогах и занимались какой-то "американской" подготовкой, которую до этого видели только в кино. Нам только тогда стало ясно, как все повернулось и что не сегодня завтра нам предъявят счет за дармовые харчи и сапоги, что мирное время не исключает боевые действия, о чем мы совершенно не подозревали. Но мы к этому быстро привыкли и стали даже забывать, едва кончилась катавасия, а он не смог и, когда почуял новую заваруху, - сбежал (очевидно, те, у кого мышь в голове, обладают даром предвидения).
- Вы хотите сказать, что он чего-то боится?
- Да. Он опасается, что ему придется рассчитываться раньше других. Вы же слышали, какие ходят разговоры.
- Но ведь это же - бред!
- Это для вас - бред, а у него - мышь в голове, - спокойно
ответил Доктор.
- Вам не поверят, Доктор, это не пройдет: нам нужно наверняка.
- Поверят. Со времен римских легионов, которые поддержи вали честь оружия при самых ничтожных императорах, есть один закон: победителей не судят.
- Ха! - рассмеялся Ткач. - Хотел бы я видеть трибунал, который судит побежденных, - они же мертвые!
Солнце закатилось за сопку. Взводные начали пристрелку вооружения с ночными прицелами. Ткач с Доктором поднялись на вышку.
- Командир, - обратился Кричевский, не отрываясь от прибора, - и чего Мацаль не доволен: вон, Метла с первого выстрела разнес стойку. А со второго - вторую снимет. Хотите спорить?
- Кстати, что у вас Метла делал после отбоя?
- Лечился. Вы же знаете, что у него хронический бронхит. Этого только капитан Мацаль не знает и отправляет его три раза в неделю ночевать на губу. У капитана, видно, нет других методов воспитания подчиненных.
- А что бы вы делали на его месте, если вас, ха-ха-ха, посылают три раза в неделю? - ввернул Кричевский, по-прежнему не отрываясь от окуляров.
- Да, - засмеялся Ткач. - Плохи, Мацаль, ваши дела - придется вас определять в академию, подучиться, - грамотного офицера сержанты не посылают.
Комбат хотел еще что-то сказать, но Кричевский закричал:
- Ага! Я выиграл! Иди полюбуйся!-и потащил к прибору, приговаривая: - Ты только посмотри, как стрелять надо! Раз - и повалилась!
Ткач махнул на них рукой.
- Доктор, - сказал он, - пошли отдыхать: сегодня Метла будет стрелять ночное упражнение, вам будет интересно посмотреть.
Но Доктор остался, он стал смотреть, как Кричевский рисует по трафарету значки и стрелочки. "Чернов сидит где-то здесь, среди цифр и разводов двухверстки: если верить Малькову, они с Курбановым проехали до обеда километров сто по полигону и где только не были, разве что на водопаде, потому что там сейчас нет дороги. Чернова они не нашли. Кстати, где Курбанов, где этот вонючий козел? Может, он тоже здесь? Это же он, он ему сказал про мышеловку, козел!"
- Так-так-так, - бормотал Кричевский. - Подавить, значит, эти огневые точки и выйти на рубеж: высота Блиндажная-Багиш. Так-так-так,..
- Вы что-нибудь понимаете? - спросил он у Доктора, водившего линейкой по карте. - Вам представляется, что так короче?
- Представьте себе!
- Приставьте себе горячую картошку к носу! - передразнил его веселый майор. - Мацаль! - позвал он. - Мацаль, Доктор хо чет отправить твой первый взвод на минное поле. Что ты на это скажешь?
- Ничего не скажу. Посадите Доктора к Метле в самоходку, и пусть они оба угробятся.
- О! Видите, Мацаль и то знает, что туда лучше не соваться: там как-то эти "специалисты" из артполка потеряли штук, наверное, двадцать снарядов - знаете, как у них: метил в ворону, а попал в корову или в .жопу. Вы что, не помните этот скандал? Они же накрыли пост оцепления! Видите, вот будка, вот внизу развилка, им еще повезло, что никого не убило. Они поставили на такое замедленное действие, что половина до сих пор не разорвалась. Там теперь "долина смерти" - минное поле. Говорят, какой-то Литвинов…
- А! Это, наверное, тот Литвинов!
- Ну так! Известное дело - артполк: там каждый второй - Литвинов!
Откуда-то появилось слово "проверяющие", началась суматоха, забухали сапоги, Доктор смотрел на карту и что-то считал в уме.
- Старшина! - орал Мацаль в темноту. - Строи батарею! Где старшина? Сержант Боровиков, стройте батарею! Где Боровиков? Где Гончаров? Задонский! Найти старшину. Как надо отвечать?
- А как? - неохотно отозвался сонный голос.
- Я ему не приказывал, - где-то снаружи загремел Ткач. - Ему тут вообще нечего делать… зачем? Куда? Что значит: никто?.. Наплевать! Мне не нужен такой… я с ним потом разберусь… дайте команду батарее…
Доктор все стоял и глядел в окно. Где-то там, за директрисой, слева от трассы упражнения лежала эта самая "долина смерти". Оттуда тянуло неприятным холодом, в небе угадывалось стремительное движение. "Облака. Дождь будет", - подумал Доктор. Над полигоном взлетали ракеты всех цветов. Ночь наполнялась деятельностью людей и механизмов. Где-то ожили танки, за сопкой выплыли и погасли трассеры, бубухнуло дальнее орудие. Доктор еще раз посмотрел на карту и пошел искать санитарную машину.
- Макарон! Макарон!-доносилось во мраке.
- Чего? - хрипло ответил откуда-то старшина.-Чего орешь?
- Тебя Мацаль ищет… батарею строить…
- Скажи: иду.
"Скоро уже ничего не разберешь в этом грохоте", - подумал Доктор. Он нашел машину, взял сумку с крестом и повернул обратно, туда, где чернели у вышки силуэты с длинными стволами, где взвод Метлы загружал в самоходки черные и серые снаряды с огромными латунными гильзами. Доктор вскочил на броню и заглянул в командирский люк.
- Хочешь, поспорим, - сказал он. – Дай карту