* * *
Мы есть. Мы существуем. Оглянитесь вокруг и присмотритесь повнимательнее: и в большой многоголосой толпе вы обязательно увидите худого веселого человека. Он никуда не спешит, и загар намертво въелся в его кожу. Он одет как-то просто, но во все чистое. Возможно, он будет с собакой, а может и без. У него немного растерянный и блуждающий взгляд; он глядит на вас с удивлением. За спиной у него тощий вещмешок, а на руке – часы, хотя они ему совсем не нужны; ведь смерти нет, впереди – целая ЖИЗНЬ. Он идет пешком: шагает быстро и никогда не возвращается. Может быть, он любит бокс, а может быть и нет.
Остановитесь на минутку, оглянитесь вокруг и присмотритесь повнимательнее: это идет один из нас.
Мы веселы и талантливы; мы молоды, потому что не закрываем дверь в детство; мы сильно любим женщин, и они нас любят – сильно, но быстро бросают; мы делаем своих детей, но воспитываем чужих; мы любим шумные компании, но они нам быстро надоедают; мы любим одиночество, но вечерами воем от тоски; мы любим сытно поесть, но всегда ходим с пустыми животами; мы что-то находим, но тут же раздаем; мы хотим немного тепла, но отвергаем любую заботу, – и мы, конечно, плачем. Иногда – от того, что не умеем жить, и все совсем не так, как бы нам хотелось.
Но наших слез никто не видит. И не увидит никогда.
Потому что мы – НАСТОЯЩИЕ ИНДЕЙЦЫ.
НАСТОЯЩИЕ, черт нас всех побери!
Час Быка.
Он уже не помнил, кто посоветовал ему этот ресторанчик. Он не вспомнил и потом, сколько ни пытался. Скорее всего, название всплыло в его голове откуда-то из глубин подсознания и совместилось с красными неоновыми буквами, дрожавшими над дверью ресторана.
"Стейк-хауз", – эти два вполне невинных слова горели голубоватым светом. И рядом – красным. Метровыми буквами. "Кусок мяса".
Эти слова заставили его насторожиться. "Ну, зачем так? "Кусок мяса"? Это уже перебор. Дурной вкус", – подумал он. – "Бред разнузданной фантазии".
Последнее определение ему понравилось. "Бред разнузданной фантазии". Это неплохо. Настолько неплохо, что, пожалуй, он бы вставил это куда-нибудь. В какую-нибудь из своих книг. Но только? В какую?
Четыре рукописи лежали в четырех различных редакциях, но ни одна из них не смогла заинтересовать издателей. А это означало… Крах.
Он поставил на карту все – в надежде на крупный выигрыш, но расклад, как оказалось, был не в его пользу. А вообще, что-нибудь в этой жизни будет в его пользу? И если будет, то когда? Хотелось бы сейчас, пока он еще относительно молод и может сполна насладиться успехом. Заслуженным успехом.
Он полагал, что успех его будет заслужен. Четыре книги, написанные словно в горячке, четыре толстые книги, всего за один год, четыре блестящих – как ему казалось – романа, которые непременно должны ВЗОРВАТЬ книжный рынок, потому что ни до него, ни после – никто ТАК не писал.
Или писал?
Он сам не знал, что думать. Иногда, перечитывая тексты, оставшиеся в компьютере, он забывал обо всем. Он без устали нажимал кнопку "Page Down", перелистывая электронные страницы. ИСТОРИЯ, рассказанная умелым рассказчиком, манила его, звала за собой, она была настолько увлекательна, что он забывал, что этот рассказчик – он сам. Он мог одолеть пятисотстраничный текст за день и нигде ни разу не споткнуться, не затормозиться; персонажи выглядели, как живые, порою он слышал их голоса, раздающиеся из разных углов маленькой комнаты, которую снимал у хозяина квартиры – беспробудного пьяницы, дяди Валеры. (Впрочем, Валера был старше его всего на восемь лет, и прозвище "дядя" ничем не заслужил, но все в подъезде называли его "дядей", и он тоже – вслед за всеми).
А иногда… Он неохотно брел к компьютеру, ждал, когда допотопный кусок железа загрузится, и с отвращением открывал файл.
"Бред!" – говорил он себе, морщась от досады. "Это притянуто за уши. Фу, какая мерзость! А эта фраза… "Слезы, как соленая дрожащая пелена, застилали ее прекрасные зеленые глаза…". Кошмар! Настоящая графоманская фраза! Любой пятиклассник мог настрочить такое!". И хотя он знал, что ни пятиклассник, ни даже шестиклассник никогда так не напишет (в лучшем случае – студент Литературного Института, отчисленный после первой же сессии за академическую неуспеваемость), сути это не меняло.
Он был бездарем, и люди никогда не стали бы добровольно расставаться со своими кровными денежками, чтобы приобрести сомнительное удовольствие прочитать его ахинею.
Он снова морщился. "Сомнительное удовольствие…". Штамп, известный от сотворения мира. "Ева имела сомнительное удовольствие откусить румяный бочок от кисленького яблочка, именуемого запретным плодом…". Придурок! Ты даже сам с собой не можешь разговаривать по-человечески. Все у тебя – "сомнительное удовольствие", да "с упорством, достойным лучшего применения". А где – простые, сильные слова? Слова, из которых ты построишь для читателя новый удобный дом – такой, чтобы он не хотел оттуда выходить?
У него не было ответа. В такие дни – дни фатального недовольства собой и собственными литературными опусами – он одевался, выходил на улицу и просто бесцельно шел по городу. Слонялся, глазея по сторонам.
Вечерняя Москва таила в себе множество соблазнов. Он видел их – острым наметанным взглядом, быть может, видел куда отчетливее, чем другие, но что толку? Мелочь, звеневшая в кармане, удерживала его от соблазнов. Удерживала от соблазна предаться соблазнам.
Почти год назад он уволился с работы (стоило признать, достаточно престижной и высокооплачиваемой) и объявил о своем намерении писать. Теперь – только писать.
Тиканье часов – вот что заставило его принять такое решение. Оно с каждым годом становилось все громче и громче. Оно стучало в уши, било по мозгам, заставляло опасливо коситься на циферблат и втягивать голову в плечи, испытывая странное чувство вины. ВРЕМЯ говорило с ним. "Я-то иду, а ты – стоишь на месте. И пока ты будешь ковырять в носу, я уйду… УЙДУ совсем".
Да. ВРЕМЯ уходило. Он уволился с работы (последовал быстрый развод с женой: "Я всегда знала, что ты ненормальный. И мама тоже предупреждала, что ты ненормальный. И подруги все в один голос говорят, что ты – ПРОСТО ДУРАК!!!"), большую часть сбережений оставил бывшей семье ("Это же ТВОЙ сын! Ты хочешь, чтобы он ГОЛОДАЛ?!") и снял комнату в какой-то грязной хрущевке, у дяди Валеры.
Он не мог винить жену, да и в чем ее винить? Она же не слышала тиканья часов. Ее любимой фразой было: "Время покажет". И время показывало. Ей – оно показывало. В зеркале. Показывало, что волосы редеют, а груди отвисают, что кожа на лице становится морщинистой, а зубы – желтеют. Время показывало ей все, без утайки, но она так ничего и не поняла.
Он засел в каморке и, меньше, чем за год, написал четыре толстых романа. Наверное, хороших. Пусть не блестящих, но и не откровенно слабых, – он делил свои ощущения в разные дни пополам и приходил к чему-то среднему. Четыре хороших романа, которые теперь лежали в четырех различных редакциях и обрастали мягкой пылью.
Он сам не понимал, что его волнует больше: что книги не печатают или что деньги на исходе? По сути, они уже кончились. Через месяц жена потребует новую порцию алиментов, дядя Валера – плату за квартиру, а его живот – какой-нибудь еды. Какой-нибудь – за это время он стал неприхотливым.
Конечно, и речи не могло быть о том, чтобы вернуться на старую работу. Нет, его там ценили и не однажды звали вернуться, но… Само это слово – "вернуться". Оно бесило. Оно приводило в отчаяние. Ведь "вернуться" – это в тысячу раз хуже, чем "стоять на месте". В миллион раз хуже.
Как он может вернуться? Куда девать тиканье часов, которое весь этот год набивало его голову, словно опилками? ("Секунды – опилки времени. Хорошая метафора", – машинально отметил он про себя). Как можно песок, просыпавшийся из верхней колбы песочных часов, запихнуть обратно, не перевернув сами часы? Нет, это невозможно. Значит, выхода нет?
"Значит, нет. Или – есть, но он тебе не понравится".
"Выхода нет".
Он стоял перед входом в стейк-хауз с безвкусным названием "Кусок мяса". Он стоял довольно долго, словно никак не мог понять, зачем он сюда пришел и как вообще он здесь оказался.
"Действительно, зачем?" – подумал он, перебирая в кармане мелочь. Этого хватило бы на чашку кофе, не больше.
"Ну и хрен с ним. Пусть только на чашку. Зайду и выпью. Или?…".
Он продолжал в нерешительности стоять на тротуаре. Внезапно дверь распахнулась, и из ресторана вышел какой-то человек. Человек наткнулся на него, отдавил ногу, пробормотал "Извините" и, спотыкаясь, будто пьяный, пошел прочь.
Он перевел взгляд на качающуюся дверь. Красивая деревянная дверь, в центре – большое овальное, будто подернутое морозом, стекло. Но больше всего его поразил шум, на мгновение вывалившийся на улицу вслед за уходящим посетителем.
Мужские крики, музыка в стиле "кантри", громкий смех… Там было весело.
Он постоял еще немного, размышляя о том, что чашка кофе – это не самое большое удовольствие, которое он может здесь получить. Провести полчаса в месте, где царит искреннее веселье – это куда лучше. Это заставит его… Развеяться, что ли?
Он поморщился. Пусть будет развеяться. В книге он бы так и написал. В разговоре сказал бы: "Встряхнуться". А про себя – подумал бы: "Хорошенько пропердеться". Да, он бы так и подумал, но ведь мысли не обязательно заносить на бумагу, не так ли?
Он улыбнулся и толкнул дверь.
* * *
Он не ошибся. В ресторане полным ходом шло веселье. Вроде бы здесь ничего не праздновали: не было чего-то такого, что объединяло сидевших за столиками людей; каждый веселился сам по себе, и вместе с тем, общий смех с еле уловимой алкогольной ноткой звучал дружно, как симфонический оркестр, управляемый властной рукой дирижера.
За стойкой справа от входа возвышался метрдотель.
"Да? Кажется, так это называется?". Он нечасто бывал в ресторанах, гораздо чаще читал об этом. Но чтения хватало.
Метр стоял, уперев в стойку мощные волосатые руки с закатанными до локтей рукавами. "Нет", – поправил он себя. "Лучше так: с закатанными до локтей рукавами, обнажавшими мощные волосатые руки".
Позади метра, как мираж в пустыне, переливалось зеркало.
Дверь, болтавшаяся свободно, туда-сюда, как в салуне из какого-нибудь вестерна, задела колокольчик, висевший над входом. Раздался звон.
Шум в ресторане на мгновение стих, и он услышал странный звук: скрип, до того громкий и пронзительный, будто сотня пальцев одновременно скользила по мокрому стеклу. Спустя пару секунд до него дошло, что это был за скрип. Это скрипели кожаные штаны на деревянных скамейках. Все присутствующие были одеты в кожаные штаны.
Слово "вестерн" задрожало в голове и стало проступать все четче и четче, как изображение на фотобумаге в ванночке с проявителем.
"Полагаю, не стоит добавлять, что из-под кожаных штанов торчали острые носы ковбойских сапог? По крайней мере, у тех, кто не прятал ноги под столом, а выставил их в проход, то есть – почти все. Интересная деталь…".
Метр поднял брови.
– Ребята, у нас новенький!
Отовсюду послышались громкие одобрительные крики. "Ребята" будто только сейчас заметили, что в ресторан и впрямь вошел новенький.
Метр, не глядя, протянул руку за спину и достал бутылку пива "Миллер лайтс".
– Гостю – от заведения!
Он подошел к стойке. Старался не спешить и все время внимательно смотрел по сторонам: не показалось ли? Не снится ли ему все это?
– Спасибо! – он взял бутылку, отвернул крышку и поискал стакан. Стаканов нигде не было.
Он оглянулся и заметил, что ВСЕ пили пиво прямо из бутылок. Он улыбнулся и отхлебнул. Поднял в приветственном жесте руку и обратился ко всему залу:
– Ваше здоровье!
Мужчины снова одобрительно загудели.
"Еще одна деталь – здесь совсем нет женщин. Одни мужчины. Одни только мужчины".
Его наряд никак не вязался с одеждой завсегдатаев заведения. Здесь в моде были кожаные жилеты и клетчатые фланелевые рубашки. Небрежно повязанные шейные платки висели на жилистых загорелых шеях.
Он снова улыбнулся, стараясь, чтобы его улыбка не выглядела растерянной, и еще раз отхлебнул.
Над стойкой висел плакат: "Для маменькиных сынков имеется молоко. Ближайшая молочная кухня – за углом".
Другой плакат гласил: "Здесь едят МЯСО. МЯСО С КРОВЬЮ. Хочешь картошечки – вали в "Макдональдс"!".
Но он хотел именно мяса. Большой кусок мяса с кровью. Хотя… Его денег хватило бы только на порцию картошечки из "Макдональдса".
Метр какое-то время изучал его – настороженным взглядом из-под черных кустистых бровей, затем поманил пальцем.
– Зачем? – удивился он, но подошел к стойке, будто завороженный этим пальцем.
Метр аккуратно взял его за плечо и повел за собой – через неприметную дверь в углу. Они вошли в узкий темный коридор. Слева в стене была еще одна дверь – массивная, обитая железом. "Наверное, кладовая", – подумал он и поежился – от двери тянуло холодом. Они миновали коридор и оказались на кухне: светлом, просторном помещении с высокими потолками. В воздухе стоял такой чад, что он закашлялся.
Метр подвел его к большому подносу, на котором лежали три куска мяса – свежего, совсем розового, еще сочащегося теплой жидкой кровью.
– Какой желаете? – услужливо спросил метр.
– Э-э-э… Я… Боюсь, что…
– Первый стейк – за счет заведения. Это традиция, которую здесь чтут свято. Вы можете никогда больше не придти к нам, но… Первый стейк – за счет заведения.
Рот наполнился густой вязкой слюной. Он только сейчас понял, как давно не ел мяса – свежего и сочного. А ТАКОГО свежего и сочного – не ел, наверное, никогда.
Все куски выглядели необычайно аппетитно: огромные, почти в килограмм весом, сплошь состоящие из розовых волокон, ни одной белой прожилки.
Метр расценил его молчание по-своему. Он строго кивнул повару, и тот быстро подошел к ним. Почти подбежал.
– Покажи гостю МЯСО, – здесь даже произносили слово "мясо" с большой буквы.
Повар вытер красные руки о передник и взял один кусок. Он вертел его и так, и этак, предоставляя гостю возможность самому убедиться, какой это ОТЛИЧНЫЙ кусок мяса. Он подбрасывал мясо и снова ловил его; кусок шлепался на широкую ладонь с громким УВЕСИСТЫМ звуком.
– Да, вот этот… Пожалуйста.
Метр повел бровью; повар согнулся в почтительном поклоне.
Они опять пошли по темному узкому коридору. Когда он проходил мимо железной двери, то услышал глухой мощный удар. Затем – еще и еще один. В замешательстве он обернулся на метра, тот успокаивающе улыбнулся, но ни сказал ни слова.
Они снова оказались в зале. Метр осмотрел свои владения: свободных столиков не было. Тогда он выбрал тот, что стоял у окна. За столом сидел один старик с седыми обвислыми усами и сосредоточенно пил пиво.
– Прошу туда, – ласково пробасил метр.
Он подошел и сел напротив старика.
– Первый раз здесь, сынок? – подмигнул ему старик. Ответа и не требовалось; это было хорошо видно – хотя бы по одежде.
Он кивнул и стал смотреть в окно. Странно. Он хорошо видел прохожих на улице, но, наверное, стекло было проницаемо только в одну сторону. Да, да, так и есть. Ведь он пять минут назад шел по этой улице мимо освещенных витрин, но не видел, что творится внутри. Иначе – обязательно обратил бы внимание. И – кто знает? – может, побоялся бы войти.
Он усмехнулся.
– Тебе понравится, – старик достал из кармана жилета какой-то предмет, напоминавший черную мохнатую воронку, и положил перед собой. – Официант! Еще пива.
Белая рубашка с закатанными рукавами, развязанная, как у метра, "бабочка" и черный шерстяной жилет выдавали в мужчине официанта. В остальном он ничем не отличался от посетителей – кожаные штаны и ковбойские сапоги с металлическими носами.
Он поставил перед стариком запотевшую бутылку "Миллера", зажал пустую под мышкой и обратился к гостю:
– Шеф спрашивает, чем полить мясо? Можно свежей сметаной с чесноком, можно лимонным соком. Что предпочитаете?
Выбор был явно небольшой, но… Грех жаловаться. Различные соусы со специями могут только испортить ВКУС МЯСА.
– И то, и другое, – он улыбнулся официанту. Тот кивнул и ушел.
– Я здесь уже давно, – сказал старик, словно продолжая прерванный разговор. – Здесь все, как в прежние времена. Мне это нравится. Здесь я не чувствую себя таким старым, не то, что там, – он скосил глаза на окно. – Там все по-другому, но не здесь. Ты понимаешь, о чем я говорю, сынок?
"Черт меня побери, если я понимаю", – подумал он, но утвердительно мотнул головой.
– Здесь здорово, – старик надолго закашлялся и сразу после этого закурил "Кэмел" без фильтра. Так, словно это была не сигарета, а обычный леденец от кашля. – Ты куришь?
– Да.
– Угощайся, – старик протянул ему пачку и щелкнул "Зиппо".
Он закурил и увидел, что пепельницы на столе не было.
"Надо будет попросить официанта…" – промелькнуло в голове, но в следующую секунду старик стряхнул пепел прямо на усыпанный опилками пол. А потом еще и сплюнул: ловко вытолкнул языком слюну между большими и желтыми передними зубами.
– Здесь никто так не может плевать, как я. Поэтому меня и зовут – Джо Смачный Плевок.
"Кажется, это начинает переходить всякие границы", – подумал он. "А, какого черта!" – и тоже стряхнул пепел на пол.
Странно, что он сразу этого не заметил: полы в стейк-хаузе были посыпаны свежими, приятно пахнущими опилками. Он снова вспомнил про удачную метафору. "Секунды – опилки времени". Хорошо бы не забыть.
Старик шумно выпустил дым, запутавшийся в его густых усах, и вздохнул.
– Да-а-а… Старики уходят, и на смену им приходят такие ребята, как ты… Полтора месяца назад проводили Котенка Билла… Вот уж был парень, так парень. У него был глаз и два уха. Не то, что у меня – всего одно ухо и шесть хвостов.
Гость неторопливо курил и потягивал пиво, но слова старика заставили его вздрогнуть.
"Кажется, теперь я начинаю понимать. Здесь собираются сумасшедшие". Он покосился на метра; тот перехватил его взгляд, приветливо помахал рукой и постучал по запястью, а потом выкинул два пальца. Наверное, это должно было означать, что его стейк будет готов через две минуты.
"Одно ухо", – он внимательно осмотрел старика. Длинные седые волосы не давали разглядеть, сколько именно ушей под ними скрывалось, но… "Но уж шести хвостов у него точно нет".
Он напрягся, ожидая от старика какой-нибудь отвратительной выходки: чего еще ждать от безумца?
А тот, как ни в чем ни бывало, продолжал:
– А Прыщавый Ллойд? Конечно, ему далеко до Котенка Билла, но тоже малый был не промах. Он это делал отверткой. Знаешь, ставил ее вот так, – старик хлопнул себя по шее, – и бил по рукоятке. Ну, а уж дальше-то все просто, – он засмеялся сухим каркающим смехом, будто и впрямь сказал что-то смешное. – Да-а-а… У Котенка был глаз и два уха, а у Ллойда – только глаз. И он сдох, как паскуда, так и не успев заработать уши. На прошлой неделе хоронили – может, смотрел по телевизору.