- Привет, - написала семь минут назад Егорову эта неведомая София, - спасибо, что выпустил бабочку.
- Откуда ты знаешь про бабочку? - пальцы Егорова бежали по клавиатуре быстрее, чем мысли. Неужели это… ты, Исайка? - потрепал по крышке ноутбук.
- Тебе не нравится, когда кто-то знает то, что знаешь только ты, - отозвалась София.
- А кому это нравится? - поинтересовался Егоров.
- Это не имеет значения, - пришел ответ. - Тайна, как женщина, не хочет остаться старой девой. Она хочет замуж.
- Зачем? - поинтересовался Егоров.
- Чтобы рассказать о себе мужу.
- Или любовнику? - спросил Егоров.
- Если брак без любви, - ответила София.
- Ты замужем, София? - Егоров решил испытать ее на скорость мысли. - В твоем компе есть камера? Включи, я хочу тебя видеть.
- Сейчас я тороплюсь, потом, может быть. Пока!
- Не отвергай жениха! - взмолился Егоров. - Знаю, что не очень молод, - вдруг всплыли в голове, точнее в бегущих по клавиатуре пальцах, слова какой-то пошлейшей - из начала восьмидесятых - песни, - но еще могуч мой молот…
- Хорошо, - после недолгой паузы отозвалась София, - я пришла проконсультироваться по одному… никак не связанному с… молотом вопросу в "Наномед". Тебя не было в кабинете. Решила подождать в сквере. Мне показали окно твоего кабинета. Сказали, как откроется, значит, на месте. Но у меня не было времени ждать. Когда я выезжала со стоянки, увидела, что окно открылось, и вылетела бабочка.
- Ты можешь вернуться, я на месте.
- Спасибо, не могу.
- Когда ты приедешь?
- Ты слишком настойчив для… вдовца, - ответила София. - И слишком много думаешь о своем… молоте. Хотя он у тебя давно уже… электронный. Конец связи.
Некоторое время Егоров тупо смотрел в экран. Он проиграл состязание в скорости мысли. Внутри его мысли, как внутри гоночной машины, что-то взорвалось, машина врезалась в ограждение, гонщика унесли на носилках.
Исайка булькнул, и на дисплее возникло:
Одну беду смывай другой
Бедой или водой
Как знаешь
Без Туалета - без БТ
В толпе -
К судьбе -
В трубе растаешь.
Егоров позвонил в регистратуру. Никто про него не спрашивал. Охранник на стоянке сказал, что никто со стоянки не выезжал, а если ему, охраннику, кто-то не верит, то камера все пишет, пожалуйста, смотрите.
"Тайна - это бабочка, - подумал Егоров. - Она вылетела и одному Богу известно, куда она полетит, на какой цветок сядет. Но тайна не может быть бабочкой, потому что ее не существует"!
3
У нее было много имен. Одно из них - Аврелия. Помимо монастырской православной строгости, имя, как губка, вбирало в себя гладкость Лии, терпкость Лилии, основательность Делии, тревожную глубину Урании и пессимистическую (в духе библейских пророков Иисуса сына Сирахова и Экклезиаста) мудрость одноименного римского императора. Ей нравилось это имя, но еще больше нравилось другое, пока еще не вошедшее в реестр женских имен - Линия. Назвать себя Линией было все равно, что надеть на себя нечто, не существующее в мире готовых форм одежды, продлить собственную сущность в бесконечность - за горизонт (горящий зонт) бытия. Имя Линия было паровозом, к которому можно было прицепить вагон с материальными ценностями, да и революционно увести по невидимым рельсам из-под этого самого горящего зонта. Фонд помощи больным детям вполне мог называться "Линией жизни". Контора, переселяющая стариков из принадлежащих им квартир в дома престарелых и хосписы, но главным образом, естественно, на кладбища - "Линией добра" или "Линией заботы".
А можно было поставить паровоз позади вагона, чтобы он его незаметно толкал в нужном направлении, а все думали, что вагон движет непобедимая - как коррупция в постсоветской России - сила вещей. Люди бессильны против силы вещей. Пересилить ее мог только Господь Бог, когда шел впереди революционных матросов в "белом венчике из роз", или в венчике из белого шиповника - символа неразделенной (в данном случае Господа к людям) любви. Тут вырисовывались не менее обещающие в плане дохода деловые словосочетания. "Чистая линия" - продажа в красивых бутылках воды из-под крана под видом дорогой минеральной. "Белая линия" - торговля молочными продуктами из чудесным образом восстановившейся после Чернобыля Белоруссии. "Шестая линия" - услуги гадалок, экстрасенсов и прочей, кормящейся от человеческих предрассудков, преобразующей темное невежество в деньги, сволочи.
Аврелия Линник - под таким именем несколько лет назад она зарегистрировала компанию по прокладке водопроводных и канализационных подземных коммуникаций - "Линия воды".
Она сама не знала, зачем ей эта компания?
До недавнего времени.
Аврелия никогда не прибегала к услугам "Шестой линии".
"Шестая линия" всегда была при ней, как безотказный, не требующий подзарядки, мобильный телефон.
Аврелия, впрочем, сама никогда по нему не звонила. Только (если находилась в зоне доступа) отвечала на звонки, то есть выступала в роли "smooth operator" между Господом Богом, желающим направить "силу вещей" в нужном направлении, и действительностью - вечной матерью и кормилицей вещей, из которых составлялась картина (мозаичное панно) бытия.
Действительность выступала в роли неутомимой "матери уродов". Господь Бог - Отца красоты, которому действительность непрерывно изменяла, зачиная и рожая от кого угодно - от проезжего молодца, черта лысого, мусорного (в штанах) ветра, но только не от законного супруга. Он принимал всех незаконнорожденных детей, наделяя сыновей вотчинами, а дочерей - приданым. Аврелии часто снилось ее приданое - остров посреди моря, где ей предстояло жить вечно. А еще почему-то ей снились сестры, которых у нее не было. Эти сестры (в ее снах) тоже получили приданое, которое не их радовало.
Картина бытия была бесконечно далека от совершенства, и, надо думать, бесконечно печалила Господа, в отличие от насекомых-людей. Они видели всего лишь ее отдельные фрагменты. Он вбирал взглядом всю, преисполненную торжествующего уродства, картину.
Слепая материнская любовь действительности доводила уродство "силы вещей" до абсурда. Одни детишки строили себе на украденные деньги километровые яхты с вертолетами и подводными лодками на борту. Другим, у которых первые воровали деньги, приходилось плавать на раздолбанных, отслуживших все мыслимые и немыслимые сроки, корытах. Они шли ко дну от минимальной волны, от порыва ветра, от перегруза этими самыми нищими пассажирами. Воры жрали на золоте, жили в немыслимой роскоши. Обворованные тонули в воде (не было новых теплоходов), горели в огне (не было денег на лесные и пожарные службы), разбивались на бездорожье (не было денег на приведение дорог в порядок), едва сводили концы с концами.
Первые были недостойны свалившегося на них богатства, вторые - достойны своей участи. Такова была сила вещей, в магнитных линиях которой искривлялись, сталкивались, соединялись и разъединялись человеческие судьбы. Но были и третьи, которым выпадала сомнительная честь в одних случаях "заземлять" силу вещей, в других - многократно ее усиливать.
Все, что не сопротивляется, не ищет справедливости, существует по ту сторону праведного гнева, обречено в лучшем случае на прозябание, в худшем - на уничтожение.
Бог не попустительствовал революции до исчерпания пределов терпения, не искушал понапрасну "малых сих" и "нищих духом". Но иногда, когда уродство "силы вещей" зашкаливало, прибегал к точечному воздействию на действительность посредством "иглоукалывания". Узор вкалываемых игл был сложен, как карта звездного неба. Многие люди совершали странные поступки, предпринимали необъяснимые на первый взгляд действия, результат которых отстоял во времени и пространстве от их мимолетного разума, как полет ночной бабочки в яблоневом саду от траектории движения кометы по звездному небу.
"Догнать" Промысел Божий было невозможно. Единственное, что позволялось - не "гнаться" за объяснениями, не выдумать причин, не противиться, потому что и здесь Господь Бог оставлял человеку выбор. Сделать правильный выбор означало встать на сторону того, что было превыше силы вещей, прикоснуться к благодати, невидимой рукой смахивающей с общечеловеческого стола вопиющие "свинцовые мерзости жизни". Невидимая рука рынка толкала мир в пропасть. Невидимая рука Бога придерживала на краю пропасти мир за шиворот, как неразумное дитя.
В определенные мгновения Аврелия ощущала себя иглой, ввинчивающейся в плоть бытия, сквозь капилляры, хрящи и посылающие во все стороны панические сигналы нервные окончания. Не было для нее счастья мучительнее и полнее, чем двигаться сквозь урчащий мясной подземный мир к неведомой цели. Ей было не дано ее познать, но она была готова отдать за нее свою земную жизнь.
Именно для этого, как вдруг открылось Аврелии, она учредила несколько лет назад компанию по прокладке подземных водопроводно-канализационных коммуникаций под освежающим, как прохладный душ в жару, названием "Линия воды". Самое удивительное, что все годы, пока компания пребывала в летаргическом сне, существовала исключительно в электронных реестрах среди аналогичных мертвых хозяйствующих субъектов, Аврелия постоянно думала, точнее не могла забыть о ней, потому что вода была везде. Мир на девяносто процентов состоял из воды, а человек - и того более. Вода была материалом, из которого Бог создал мир. Поэтому "Линию воды" вполне уместно было считать "Линией Бога".
Но это знала одна лишь Аврелия.
Всю свою жизнь, во всяком случае, сколько Аврелия себя помнила, она ощущала себя отдельно, вернее, частично отделенной от окружающего мира, управляемого "силой вещей". При этом она, как жена нелюбимому мужу, вынужденно подчинялась "силе вещей", потому что мир, как вода, был везде.
Иногда соединение с миром предельно истончалось, становилось почти невидимым. Ей казалось, что она может летать, видеть сквозь стены, двигать взглядом горы. Магнитные, держащие в повиновении других людей, линии "силы вещей" расступались перед ней, и она осуществляла задуманное вопреки законам времени и пространства. Время в зависимости от необходимости растягивалось или сжималось. Пространство - утрачивало линейность, сворачивалось в спираль, по которой Аврелия перемещалась из точки А в точку Б, минуя расставленные по маршруту многочисленные ловушки, капканы и засады.
Это было в ее понимании настоящей жизнью.
Когда же в силу различных причин ее связь с миром упрочивалась, и она теряла контроль над магнитными линиями силы вещей, Аврелия ощущала себя устойчиво несчастной. Хотя прекрасно при этом понимала, что несчастье - основа материи, из которой соткан мир. Железные нити несчастья пронизывали материю во все стороны, так что иногда она начинала греметь, как кольчуга, защищающая мир от чего угодно, кроме… несчастья.
Однажды Аврелия случайно наткнулась в Интернете на изречение В. И. Ленина о том, что постижение человеческим разумом материи (бытия) возможно только через противоречивую сумму ощущений органов чувств. Сейчас она уже не помнила, когда именно решила (точнее, за нее кто-то решил), что эта противоречивая сумма должна измеряться деньгами. Чем больше денег было у Аврелии, тем позитивнее представала сумма ее ощущений. Разного рода неприятные вещи тонули, как камни, в тонизирующей денежной воде. Видимо у Владимира Ильича Ленина они точно так же они тонули в другой, как догадывалась Аврелия, еще более тонизирующей воде - власти. Потому-то и жизнь, когда он, парализованный после инсульта, мычал в кресле на колесиках, потеряла для него всякую ценность, потому-то и просил Ильич у Сталина и Крупской яду, отказываясь от жизни без власти и вне власти. А вот водой Александра Македонского и Наполеона, по всей видимости, была война. Она доставляла им власть, деньги, любовь, но лишь как дополнение к первичной, пьянящей, придающей смысл бытию, главной воде - войне.
Разные воды текли сквозь мир, и у каждого человека была своя вода. Каждый знал, какая она и какие рыбы в ней плавают. Но никому в этом не признавался. Прибывая, она приносила человеку облегчение, испаряясь - страдание.
Деньги не только притекали и утекали, как вода, но и имели все шансы реально превратиться в воду. Однажды во сне Аврелия увидела будущее: люди расплачивались за все маленькими и большими бутылками с водой. Достоинство пластиковых "купюр" измерялось степенью чистоты и пригодности для питья содержащейся в них воды. Самыми "сильными" валютами в мире - и такие подробности открылись Аврелии в футурологическом сновидении - считались байкальская вода и вода из ледников Антарктиды, которая, если верить сну, была в новом сухом, как похмельная глотка, мире могучим независимым государством.
Но до того как деньги превратятся в воду, ей предстояло накопить немалую сумму, чтобы хватило на… остров. Аврелия старалась об этом не думать. Ей был не нужен остров. Но все было решено за нее и без нее. Аврелия пускала деньги на ветер, чтобы никогда не накопить требуемую сумму, но они прибывали неизвестно откуда, как вода в наводнение.
Деньги являлись коридором между миром "силы вещей" и "отдельным" миром Аврелии. Все, что ей было необходимо для жизни, требовалось покупать за деньги в мире вещей. Вместе с вещами, едой, алкоголем, движимым и недвижимым имуществом из этого мира в ее душу проникали: болезни, тревоги, плохое настроение, удачные и неудачные сексуальные партнеры, начальники и подчиненные, беспокойства и переживания по заслуживающим и не заслуживающим того поводам.
Миновать коридор было невозможно, как невозможно было преодолеть физическую и физиологическую зависимость от "матери уродов" - действительности. Притяжение действительности было сродни притяжению Земли. Хотя, в иные моменты Аврелия его преодолевала и наслаждалась мысленной невесомостью. Пребывание в границах Божьего Промысла, пусть даже Аврелия была всего лишь инструментом - отверткой, которой надо было завинтить один-единственный шуруп - поднимало ее над действительностью. С божественной высоты очертания земных пределов видоизменялись. Аврелия удивлялась - как зримо выглядит внизу истина, и как равнодушно проходят мимо нее люди, а некоторые еще и поплевывают в нее, швыряют, как в урну окурки. Но неизбывная грусть по этому поводу - эхо божественной любви - растворялась в наслаждении невесомостью и свободой.
Примерно так (она видела по телевизору) невесомостью наслаждались на тренировках космонавты, когда та на некоторое время устанавливалась в просторном салоне специального самолета, переведенного в режим свободного падения. Земля влекла своим притяжением самолет вниз с невообразимым ускорением, но внутри самолета переставала действовать сила гравитации. Помнится, Аврелия задумалась: неужели это происходит со всеми падающими самолетами, и несчастные пассажиры перед неизбежным преодолением притяжения жизни преодолевают еще и притяжение Земли?
Для чего?
Чтобы врезаться в землю, войти в нее, как нож в масло, член в вагину, жизнь в смерть?
И другая глупая мысль посетила Аврелию: если рай существует, то он там, где нет земного притяжения. В сладкой, как сахарная вода, невесомости плавают обитатели рая.
Образ сахарной воды преследовал Аврелию с детства, точнее с ранней юности. Она услышала о ней в детстве, от отца, вернувшегося из заключения. Отец вошел в дом на закате, стреляя глазами по сторонам и как будто к чему-то принюхиваясь. Он был сутулый, с острым соболиным личиком, вздернутыми плечиками (но, может, такое впечатление создавал тесный, явно с чужого плеча, подростковый какой-то пиджачок) и с наколкой на тыльной стороне ладони: "Люди - карты Бога".
Аврелия в пору увлекалась стихами Андрея Вознесенского. Ее потрясла своей смелостью строчка: "Чайка - плавки Бога". В ту пору слово "Бог" писали с маленькой буквы, но Вознесенскому удалось добиться, чтобы в его книге оно было с прописной. Аврелия была впечатлительной девочкой, и, разобрав смысл расплывающихся голубых букв на отцовской руке, немедленно вообразила себе залитый солнцем пляж, бога в белоснежных перьистых плавках, играющего в живые карты-люди с кем-то не очень различимым в ярком свете, но понятно с кем. Они играли в очко. Богу, как догадалась Аврелия, не сильно везло. Каким-то образом ей удалось заглянуть игрокам в карты, и она увидела, что черная масть преобладает. Каждая светящаяся карта Бога немедленно покрывалась двумя-тремя темными, как ночь, картами партнера.
Отца не было дома три года, и за это время Аврелия успела от него отвыкнуть.
Она смотрела на отца, и ей совершенно не нравилось, что этот сутулый, заостренный, плохо пахнущий, но при этом сам к чему-то принюхивающийся, человек будет завтракать вместе с ней на кухне и, вероятно, поселится во второй комнате их двухкомнатной квартиры, а мать перетащит свою кровать в комнату Аврелии.
Отец всегда чем-то занимался по ночам. Пробираясь ночью в туалет, Аврелия видела под закрытой дверью полоску света, слышала, как он кашляет, а иногда из комнаты доносился хрип радиоприемника. Аврелия не понимала, что мог расслышать отец сквозь мощные целенаправленные помехи. Иногда они были в виде ровного моторного гула, в котором, как в кислоте, деформировались, растворялись слова. Иногда, видимо, когда вражеские голоса произносили что-то сверхклеветническое - в виде нарастающего злобного рычания. Помнится, один раз Аврелия даже описалась от страха прямо в коридоре. Ей показалось, что сейчас дверь откроется, и на нее бросится… страшный оборотень.
Из разговора отца с матерью Аврелия поняла, что он прямо сегодня должен уехать в Житомир на похороны отца своего друга. Изли, объяснил отец, сидеть еще два года, к тому же ему недавно объявили взыскание за отправление религиозного ритуала в неположенном месте, а именно в комнате политпросвещения. Поэтому администрация не отпустила его на похороны отца. "Когда Изли узнал, что его отец умер, он так расстроился, что отдал мне весь свой сахар", - сказал отец.
"Изли? Он что, не русский?" - без большого интереса уточнила мать. Она не сильно обрадовалась возвращению отца. Как, впрочем, не сильно огорчилась, когда три года назад того забрали.
"Еврей, - ответил отец, - и не просто кошерный, а сектант - то ли хасид, то ли мискаид".
"А зачем он отдал тебе весь свой сахар?" - Аврелии показалось, что все это каким-то образом связано с воображаемой игрой в живые карты на залитом солнцем пляжем. Ей вдруг подумалось, что если бог проиграет все светящиеся карты, то у него не будет другого выхода, кроме как играть на… перьистые плавки. Аврелии сделалось стыдно за эти кощунственные мысли, но она утешила себя тем, что имеет в виду не конкретно Иисуса Христа, а одно из бесчисленных проявлений божественной сущности, которые в той или иной форме присутствуют всегда, везде и во всем.
"По их учению сахар - эквивалент счастья, - объяснил отец, - но одновременно и абсолют горя. Изли поделился со мной своим горем, чтобы мне досталось немного счастья".
"И поэтому ты едешь в Житомир на похороны человека, которого ни разу в жизни не видел?" - удивилась мать.