Мне известна её любовная связь со Спартаком. Я размышляю, произнося слова вслух, выдыхая их в крике, поддавшись общему восторгу и стараясь быть как все: "Рабы хотят новых прав…АААААА и привилегий…Свободу Спартаку…ААА". В воздухе стоит один сплошной гул. Я вижу, как по лицам рабов разливается счастье. Ещё бы, думаю я, различая лица рабов, которых пленил сам. Вон того я пленил в дремучих лесах Германии, и из варварства он попал в рай Рима. А вон тот из Египта. У себя на родине ему не давали лизать даже подошвы сандалий мёртвых слуг фараонов, а тут он развернул небывалую коммерцию. А с этим пришлось повозиться на берегах далёкого острова, умел махать мечом. Рим его сделал свободным через гладиаторские бои. Варвары в Риме слишком быстро осознают свою значимость, чтобы понять, чего стоило такое устройство Империи. Они решают, что раз им сразу и столько дали, значит, можно требовать ещё больше. Но если требования выдвигаются рабами, то свободные граждане Рима совсем теряют меру.
Я вдруг начинаю думать о том, что надо ковать новый щит для Рима, и этот щит я буду ковать через Спартака. Слишком велико стало население Рима для спокойной жизни. Легионерам всё труднее сдерживать вспыхивающие недовольства. Легионеры стали всё чаще требовать увеличения своего содержания. Но можно зайти и с другой стороны.
Рабы ведь могут восстать, все и сразу. Тогда на первый план выйдет "не содержание" легионеров, а собственная жизнь. Свободные граждане Рима умеют сплачиваться в трудные дни. Выгоды очевидны, сократится общее население Рима, уцелевшим станет легче "дышать", мера восстановится, требования исчезнут, наступит покой".
Сергей слушал, почти не дыша. Громкий звук телевизора, передающего "взорвавшиеся" криком трибуны "Спартак чемпион", только добавляли таинственности.
– Что было дальше, ты знаешь из истории. Рим всё равно рухнул из-за своей рациональности. Но из обломков мирской рациональности и прямолинейности, которая заключалась в том, что каждый римский бог помогает совершенствовать свой труд и достигать в нём вершин мастерства, Рим построил, опять же, рациональный мир церкви. Где опять в край угла поставлен рационализм и труд. Я был там тогда, я это знаю точно. Но это только часть мира. Часть мира рационального, где властвует закон и порядок, и как следствие, народы живут, на первый взгляд, лучше.
Но почему-то святой считают Россию, а не Англию, не Италию, не Ватикан, не Израиль, не Америку. Никогда не задумывался, почему?
Отвечу. Здесь не Византия посуетилась со своим пониманием мира – это следствие. В основе русской святости лежит интуитивное понимание всем народом своего Боговедения. Внутри народа живёт Бог, и он всегда у него был один.
Просто византийцы приняли русскую волю, и, пожалуй, только это и есть правда.
Оба долго молчали. Начинало светать.
– Пора на службу, – сказал Сергей.
– До новых снов, – пошутил Валера.
После таких разговоров спать обычно уже не хочется. Возникают другие желания. И если уже не поздно, то возникает желание служить честно, чтобы тебя непременно заметили. А если уже поздно, то возникает желание спастись…
Сергей шагал на службу. После ночного разговора с Валеркой он видел свой военный городок в совершенно ином свете. Проёмами выбитых окон зияли огромные дворцы культуры. Они стояли как солдаты, приговорённые к расстрелу: ровно в ряд по количеству воинских частей. Он шёл мимо офицерских клубов и солдатских чайных, имеющих вид ещё более разрушенный, чем дворцы культуры.
– Этих уже расстреляли, – подумал он.
У ворот каждой воинской части на постаменте стоял танк. Танков было довольно много. Скандал вокруг них совсем недавно затих. Проворные отцы – командиры хотели их сдать в металлолом. Но откуда-то "повылезали" ветераны ещё той, Второй Мировой Войны, и стали жаловаться в Министерство обороны на произвол. Их мало кто слушал. Танки спасло то, что их необходимо было резать на части. Солдаты броню пилили, но тщетно. Автоген был дорог. Танки оставили. Ветераны утешились. Их собрал в одну "кучу" местный политработник и, удивившись их количеству, напоил их "чаем с конфетами". Мир и дружба с местным населением, а так же преемственность народа и армии были восстановлены.
Сергей шёл и размышлял: "Что он здесь делает? "Сослали" его довольно далеко. Раньше отсюда было просто не выбраться, но он служит сегодня. Сегодня, когда идёт массовое сокращение и его служба абсолютно никому не нужна".
Он подошёл к КПП своей части. Окинул взглядом былое её могущество, приводящее китайцев и японцев в священный трепет перед северным соседом. Из тёплого помещения КПП не очень-то спеша вышла очень симпатичная барышня в военной форме и принялась докладывать.
Он рассматривал её с большим интересом, как и всех барышень, и думал: "Дела в империи, видимо, идут совсем плохо. Некрасов, помнится, тоже к барышням не равнодушен был и обращался по-свойски: "в горящую избу войдёт, коня на скаку остановит", а теперь не обращаются, теперь в строй ставят. Старик бы порадовался, его прогнозы сбылись окончательно. Да и куда барышням деваться, если работать в империи больше негде, да и денег не платят, опять одни "трудодни".
Наконец, барышня обо всём доложила и перешла к сплетням и слухам. Это уже был их "внутренний ритуал". Просто все барышни стояли у Сергея в штате. Человек он был добрый, чем мог, помогал им, и они в силу природной женской привязанности как могли старались и служить, и услужить. Конечно, Сергей не лишал их такого удовольствия, как сплетни и слухи, а главное, возможности высказаться.
Барышни его любили. То пирожков притащат, то пригласят на вечерний "капустник", то на двери мелом напишут: "Командир у нас дурак, а зам по тылу дурачок".
В общем, воинская часть жила обычно – необычной жизнью. Обычной, в плане учений, занятий, проверок, а необычной в том плане, что весь полк на редких учениях эмитировал один исправный танк. Дивизию – несколько танков. Сокращать уже было некого, но слухи о сокращении кем-то целенаправленно нагнетались, и это делало службу абсолютно бессмысленной. А на стыках происходили самые невероятные вещи, как, например, женские ночные дежурства на КПП, надписи на дверях и т. д.
Не успел Сергей войти в свой кабинет, как туда же ворвался начальник КЭЧ и сходу начал шёпотом "канючить" квартиру для своей любовницы: "Я знаю, у тебя квартира освобождается, отдай её официантке Наташке…".
Сергей обещал подумать. С уходом начальника КЭЧ он вызвал к себе Наташку и спросил: – Сколько тебе лет, радость моя?
– Восемнадцать, – бодро ответила она и кокетливо продолжала, – а зачем вам?
– И зачем тебе это старый похотливый козёл? – продолжил допрос Сергей.
Она вся покраснела и стала объяснять, – что живёт их 14 человек в двухкомнатной квартире, а начальник КЭЧ обещал ей дать квартиру.
– Да это бомжатник, – пробормотал про себя Сергей, – наследие "царского режима". Отношение к невоенным ещё хуже, чем к военным. Условия, в которых живёт местное население, вообще ужасны. Но куда им деваться, если кормиться они могут только вокруг воинских частей. А в воинских частях пустого жилья прорва, но не положено его отдавать, пусть лучше рушится.
Вслух, как можно дружелюбней он сказал: "Значит, так Наташка, пока ты лицо гражданское, квартиру тебе никто не даст. Пиши бумагу, что изо всех своих девичьих, хоть и подорванных, сил, хочешь стать рядовым нашей части. Станешь рядовой, получишь квартиру. Этого козла забудь. Скоро сюда приедет толпа лейтенантов – "ботаников", яйца у них через неделю будут как у страусов, познакомишься и выйдешь замуж. Всё поняла?".
– Всё, – промямлила Наташка и собралась уходить.
– Стоять, – остановил её Сергей и протянул лист бумаги.
– Пиши: "Начальнику военкомата, прошу…", – и он начал диктовать текст.
– Военкому можешь отдаться, если понравится, если не понравится и начнёт пальцы загибать, опять ко мне. Всё поняла?
– Всё, – закивала Наташка.
– Ну, терпения тебе, – проводил её Сергей ободряющим словом.
Ради дальнейшего повествования здесь уместно заметить, что насколько его любили женщины, подчинённые ему солдаты и младшие офицеры, ровно настолько же его не любили равные ему по должности и вышестоящие офицеры. Карьерный рост Сергея, абсолютно не интересовал. В его роду было несколько лихих казаков. Был один довольно высокого ранга военный, погибший в озере Байкал вместе со слетевшим с рельсов поездом. Но он о них мало что знал, а потому и тянуться ему было не за кем. Время его службы было хоть и удачно с точки зрения карьерного роста, так как всюду шли локальные конфликты, но само участие в них выглядело как бесчестие. Интриговать он не хотел, так как был наблюдателен и видел, что сила рождает такую же противодействующую силу. В интригу можно было "войти", но из неё невозможно было выйти.
С уходом Наташки Сергей ощутил какую-то внутреннюю пустоту, и в голове окончательно утвердился вопрос: "А что я здесь делаю?". Явно проявилось желание на чём-то сосредоточиться. Он вдруг обнаружил, что сосредоточиться он способен только на делах службы. Он не знал, радоваться ему этому открытию или впасть в тоску, так как выходило, что остальные грани жизни для него закрыты.
– Сосредоточиться. Сосредоточиться, – повторял он про себя.
Сосредоточиться в армии можно только на мобилизационных документах.
Он отправился к мобисту, уже немолодому, но всё ещё сильно пьющему офицеру. Дверь в его кабинет была открыта настежь, как и сейф с папками. Бумаги валялись по всему кабинету, и прямо на полу, среди документов, валялся и сам "мобист".
Сергей не стал входить в кабинет, так как слишком много дверей пришлось бы сначала закрывать, а потом открывать. Он открыл дверь напротив, дверь начальника штаба, и с большим чувством юмора, посматривая на спящего "мобиста", который был виден, рассказал начальнику штаба о том, как один из его орлов упал под тяжестью службы. Начальник штаба, не очень понимающий, куда клонит зампотыл, пытался огрызаться, мол сам такой.
– Серёжа, мне бы всех твоих баб, я бы, – пытался шутить начальник штаба, он же Володя.
– Пока бабы со мной, я за них спокоен, – парировал Сергей и продолжал, – у тебя есть ключи от мобкласса? Тогда закрой его, пока твоего пьяного орла никто не обнаружил, а документы никто не успел забрать. Нас с тобой ссылать уже некуда, а его посадят.
Начальник штаба побледнел и метнулся в соседний кабинет. Ничего нового из того, что там увидел Сергей, он не обнаружил. Ткнул мобиста в бок ногой, тот что-то промычал. Володя поднял с пола ключи, закрыл сейф в кабинет и предложил Сергею пойти выпить.
Это был ритуал, который на фоне развала империи стал традиционным. Слишком много стало нарушений, граничащих с преступлениями, которые хоть и невозможно было скрывать друг от друга, но в силу мужской солидарности необходимо было хотя бы соблюдать рамки приличия. Это была не круговая "порука", это была жизнь вне времени, вне закона.
– Пошли, – согласился Сергей.
Володя чувствовал себя виноватым и не очень понимал дальнейшее намерение Сергея.
Сергей смотрел на него и удивлялся сохранившемуся в нём чувству долга, чести и той дани своего собственного уважения, которую он отдаёт своей профессии.
Сергей смотрел на него и думал, что начальники штабов, наверное, последними из офицеров в силу своей загруженности и бесконечной "военной игры" начинают понимать, что происходит на самом деле. "Белая кость", "голубая кровь" – это настоящие кадровые военные, и, пожалуй, единственные. Но как они слепы.
Ожидая, когда Сергей что-нибудь скажет, он достал бутылку коньяка и два стакана. По ходу дела он шутил и приговаривал: "Как зампотыл ты мог бы обеспечить штаб и рюмками".
Сергей молчал.
Володя продолжал: "Неплохой офицер, когда трезвый. Может любую обстановку на карту нанести. Почерк прекрасный".
Сергей перебил его: "Володя, ты на самом деле такой или не понимаешь, что происходит. Мы все давно занимаем клетки в штатном расписании и всё. Мне просто жалко твоего мобиста и тебя, ибо вы оба как дети, только по-разному спасаетесь".
Володя стал серьёзен и проговорил: "Ну, уволим мы его, думаешь, другой будет лучше, но самое главное, будет ли другой вообще. Я уже не знаю, что мне со всеми этими документами делать. Бумаг стало больше, офицеров меньше. Бред какой-то".
Сергей его перебил: "Ты знаешь, мне что-то стало очень не везти в последнее время. На прошлой неделе мы точно так же пили коньяк с замом по вооружению. Кстати, по почти такой же причине".
"Наслышан, – проявил осведомлённость начальник штаба, – два ящика гранат под кроватью у начальника склада вооружений, бросание в форточку взрыв пакетов, пьяные оргии в общежитии".
"Вот именно, проблема в том, что наш "отец-командир" даже не понял того, что произошло. Этот вор прапорщик даже выговора не получил, а боеприпасы, кстати, до сих пор лежат в кладовой общежития под "замком". А ты о пьяном "мобисте". Проспится, – сказал Сергей и добавил: "Открыть не забудь, а то проснётся, жаждою томим, а этаж второй".
Сергей вернулся в свой кабинет. Он посмотрел на часы. Наступало время обеда и послеобеденной дрёмы. До своего, такого неожиданного прозрения на свою службу и на свою жизнь в армии его устраивало всё, даже двухчасовой обед, предусматривающий глубокий сон. После прозрения остался один сон. Чтобы не тратить время на переходы от части домой и обратно, он ушёл спать в казарму.
Казарма ещё с курсантской поры оказывала на него какое-то магическое действие своим порядком и силой. При хорошо поставленной службе с теми, кто находился в казарме, ничего не могло случиться. При плохо поставленной службе в казарме, наоборот, могло произойти всё что угодно. Но суть казармы, её сила и порядок оставались в его чувствах неизменными. Он её даже любил, как любил ходить по плацу строем. Когда сотня человек одновременно кричит, выдыхая одну песню, одновременно ударяет то правой, то левой ногой о плац, и если ты в этом строю, то начинаешь понимать не только силу, но и людскую, военную мощь.
А с тех пор, как он установил в казарме уставной порядок, он находил там абсолютный покой.
Сказав дневальному, когда его будить, он лёг подремать.
Армейская жизнь приучила его засыпать в любом положении, в любое время и при любом настроении. Мотивация была простейшая: в армии никогда не знаешь, что и кому взбредёт в голову и во что это может "вылиться". И любую неприятность лучше встречать отдохнувшим. Следовательно, необходимо быть отдохнувшим всегда. Поэтому солдатскую шутку "солдат спит, а служба идёт" он разделял полностью.
Засыпал он просто. Он "вытеснял" из головы все мысли и представлял, как тело предаётся покою и сну. Что касается души, то он предоставлял ей возможность тело караулить и размышлять, и путешествовать, где ей только вздумается. Как ни странно, но так оно и было. Если к нему, крепко спящему, кто-нибудь пытался близко подойти, он просыпался ещё за два-три шага до идущего. Внутренние часы работали как хронометр. Это не было привычкой, это было врождённым качеством.
В этот раз всё было как всегда. Вот только, как ему сквозь сон казалось, он видит свою душу. Она стремилась показать ему вечность жизни, вопреки любым изменениям, происходящим в мире. Таких чувств он не испытывал давно. Он не спал, но не мог подняться. Он чувствовал совершенно непостижимую тяжесть своего тела. Он не хотел видеть, но видел чувствами.
Далёкий северный город. Молодой князь благодарит молодых и старых горожан за оказанное ему доверие и приглашение на княжество и одновременно предлагает совершить поход в неведомую им страну, где они не только увидят много диковинного, но и бедные станут богатыми, а богатые ещё богаче. И этот поход он предлагает им, свободным горожанам, в качестве своей княжеской благодарности.
Сергей сквозь дрёму понимает, что князя звать Рюрик, а город тот называется Великим Новгородом, а зовёт он их в поход на Византию. И зовёт только потому, что увидел в горожанах огромную силу, которая позволит ему стать равным среди равных в тех местах, откуда он пришёл в Новгород, если военный поход на Византию будет удачным.
Дальше Сергей видит огонь, пленных с двух сторон. Огромный собор, в котором монахи ведут тихую беседу:
– Сегодня мы отбили нападение ещё одного племени, но это не последний набег, – говорит один из монахов.
– Наше государство всего лишь один из обломков Великой Римской империи и нам не желательно повторять ошибки Рима, – продолжил его речь другой монах.
– Что вы имеете в виду? – спросил тот, кто выглядел старше всех присутствующих монахов.
– Отбиваться от всех племён бесполезно, народам становится тесно, они ищут новые места, но главное, тех, кто в большом количестве владеет римскими безделушками: золотом, серебром, – единым голосом заговорили монахи.
– Вы ещё слишком молоды, если видите только это. Знание идёт с Востока в виде никому и ничему не подвластных орд. Они готовы смести всё на своём пути. Это знак. Мы не поняли миссии Иисуса Христа, не поняли миссии его последователя пророка Мохаммеда, мы прервали своё поступательное развитие. Мы остановились и пошли назад. Восток лишь ускоряет наше падение. Это справедливо, – мрачно говорил старый монах.
– Но надо что-то делать, – не унимались молодые монахи.
– Конечно надо. И мы будем делать. Мы будем охранять и нести наше православное знание и в Азию, и в Европу. В Европу его нести труднее. Европа уже познала все блага цивилизации, но не сумела сохранить их, не сумела распознать Бога. Европу сгубила алчность, корысть и торговля. Европа ещё долго будет жить прошлой памятью и сопротивляться новому знанию. Под рясами европейских священников ещё долго не будет Бога. Хотя эти священники знают истину, но алчность сильнее, и желание личного могущества ещё долго будет застилать всё остальное. В Азию наше православное знание нести легче. Но Азия ещё долго не будет способна понять его. Понять того, что главное вершится там (он показал рукой на небо), а не здесь.
Азия охвачена разорением, горем и междоусобицами. Орды кочевников истребляют друг друга, но ищут они не золота и не римских безделушек. Они столкнулись с комфортом, и они ищут тех, кто этот комфорт создаёт. Они уничтожают любую оседлость, ибо видят в ней свою гибель. Они, хоть и по-своему, но повторяют путь Рима, путь рабовладельцев. К сожалению, народы очень быстро привыкают быть и угнетёнными и угнетателями. К подготовленным европейцам пришёл Иисус, и они его не поняли, что тогда можно говорить о ещё совершенно диких азиатах.
Но на границе между Европой и Азией существует народ, именуемый себя русским. Этот народ – будущее нашей веры, а её настоящее – это русские казаки. Казаки – это опыт полной независимости народа без границ, без государственного устройства. Опыт жизни на Земле, основанный только на вере, а веру они приняли православную. Практически без нашего участия, по зову своего сердца. Казаки – это жизнь будущего. Как в одном государстве живут без раздоров семьи, города, так же живут и казаки на всех землях между Азией и Европой. Казаки своим примером доказывают, что можно жить в вере, если существует местное управление в виде казачьего круга, схода вплоть до семейного совета. Если в их основу положена вера православная. За это будем держаться, остальное приложиться.