Этот пример приводит к простой мысли о роли Адама и Евы. Их раздавил райский сад, как и его, Сергея, фуражка. Фуражка, простая фуражка, головной убор. Но она же и условия для отдания чести и прикладывания руки к голове. Без фуражки голова считается "пустой", а в фуражке "умной".
Адама, гулявшего по райскому саду, видимо, очень донимала та же мысль, что его полное благополучие не является таким уж полным, ибо находится "под условием".
Делай что хочешь, но не трогай "фуражку", а уж тем более не ешь яблоко искушающее. Адама видимо эта мысль иссушила. Он бродил и думал: "Бог создал Природу и законы, по которым она живёт. Всё, буквально всё, в природе, не задумываясь, следует этим законам и живёт вполне счастливо, но стоит задуматься… разве это жизнь… Может быть, настоящая жизнь – это грех. Он съел яблоко, совратив и Еву.
Теперь мы исправляем ошибки. Но как? Одни законы пишут, считая, что Бог дал не всё и не так. Эти, которые пишут, самые вредные, ибо погрязли в самости и самолюбовании.
Другие их читают и принуждают по ним жить, им любопытно, совершил бы Адам свой грех, если бы над ним была масса судов и судебных приставов, или нет.
Третьи по ним живут, это смирившиеся, те, которые давно перестали жить и оставили надежду вернуться в райский сад, те, кто грустно напевает: "хочешь жни, а хочешь куй, всё равно получишь х-й". А действительно, как трудно разобрать, где грех, а где Жизнь.
А вдруг всё то, что с ними, а теперь и с ним происходит, – это всего лишь ухудшенные повторы чего-то совершённого ранее или совершаемого где-то.
Что накапливает человек всю жизнь и куда всё это девает?
Сергей совсем забросил службу, тем более что, как оказалось, с распадом его Родины, называемой СССР на отдельные части, "пал" и её условный противник. Вроде бы разруха наступила только на его Родине, но изменение взгляда на внутренний мир привело к тому, что и внешний мир перестал быть страшным и угрожающим.
Но всё-таки, что человек накапливает всю жизнь и куда девает? Сергей не был склонен к философии. Он не был интеллигентом, он был офицером. Правда, офицером русским, и в этом во все времена было что-то завораживающее и магическое для всех народов. И как нормальный русский офицер он всё время шёл грубо и прямо через тернии к звёздам. Терний было сколько угодно, их досконально описали русские классики, половина из которых так же, как и он сам, были русскими офицерами.
Он опять пошёл в школьную библиотеку, единственную оставшуюся в гарнизоне. В библиотеке он взял всё наследие, накопленное за свою жизнь Ильфом и Петровым. Оно убралось в две книги: "Золотой телёнок" и "Двенадцать стульев". По прочтению этих книг Сергей понял, что копит человек всю жизнь. Он копит опыт. Копит либо быстро, либо медленно и мучительно. Кому как повезёт, хотя случайностей не бывает.
Через своих персонажей Илья и Евгений показали всю нашу земную жизнь. Читая их книги, Сергей удивлялся, думая, что написанная ими "библия" есть, а понимания её нет. Но когда он решил чуть больше узнать об авторах, то обнаружил, что издательства не напечатали даже отчества этих авторов. Действительно, зачем весёлым парням отчества? Вот только весёлого в их книгах мало. Есть юмор как смазка наших земных отношений, есть радость как надежда на лучшее. Есть намёк любому властолюбцу о дне его поминок, есть предложение встать на путь истинный. Но путей – то много.
Остап Бендер – олицетворение земной власти, со стороны взлетающего монетного орла. Остап готов прикармливать тех, кто ему служит, но не терпит конкурентов. Младореформатор, полный идей. Способный, умеющий, но без возможностей.
Киса Воробьянинов – тоже олицетворение земной власти, но со стороны падающей решки, хотя и гигант мысли, отец русской демократии. С возможностями, остатками умения, но уже мало на что способный.
Весь диалог между Кисой и Остапом – это превосходство молодого над старым, одной власти над другой и, конечно же, торг.
Корейко – это антипод власти. Его вместе с отцом Фёдором можно причислить к олицетворению народа, причём любого. Они лучшие его представители, хотя и вороватые.
Шура Балаганов – чистая душа, заблудшая. Душа, живущая одним днём в цепях своих привычек и пороков. Шура тоже народ, его основная часть.
Паниковский – чужой для России, но главное, он чужой и для будущего, а потому несчастный. Он законсервирован в прошлых жизнях, в пустыне, по которой его вместе с остальным племенем водил Моисей. Он хочет денег и порядка. Всё равно какого: фашизма, коммунизма, капитализма. Главное для него: "Когда будем делить наши деньги"? Он стар для нового мира, поэтому похож на осенний лист, который ветер загоняет в лужу, где он тонет и становится грязью.
Но Сергея, внимательно читавшего книги Ильфа и Петрова, мучил всё тот же вопрос: "Для чего же мы всю жизнь копим, копим, а потом…"? Перед ним прошла череда героев абсолютно таких же, каких он видел каждый день в своей жизни. Деньги, стулья, бриллианты, золото – хвать, хвать. Больше, ещё больше. Золотой запас. Валютный, резервный, стабилизационный, инвестиционный фонд – хвать, хвать, а дальше? Тырим, тырим, несогласных "кошмарим", "обугливаем" и "мочим".
Этот вопрос: "Для чего копим?", он обыгрывал многократно, и всякий раз выходило, что каждый копит для себя. А для кого ещё можно копить то, что всё равно обратиться в прах, хаос, пустоту. Тот же Остап остался в истории не как собиратель денежный знаков, а как идейный борец за денежные знаки.
Видимо, думал Сергей, я неправильно ставлю вопрос. Если спросить: "Для кого и что копим?", то всё встанет на свои места, даже только что родившиеся дети. Мы копим опыт и копим его для Бога. Творцу интересно наше движение. Он тоже любит смотреть кино. Кино о нас, людях. А в кино, только сценарий привлекает нас, делая его интересным. Без сценария – нет кино, есть мучение зрителя и мучения актёров. Вот и получается, что если кино "для чего…", то одно сплошное мучение, а если "для кого…", то появляются и радость, и любовь. Следовательно, важно и направление движения.
Продолжение, накопление и бесконечное улучшение опыта делают нас бессмертными, ибо это интересно всем зрителям, там, на самом верху. Кто понял это, тот веками сохраняет в своей семье знания ремесла, искусства. Тот бережно выращивает себе преемника, хранителя своего творчества, чтобы вернуться к нему вновь, через 100, 200 лет.
– Это действительно так, думал Сергей, если даже копающийся в накопленном людьми хламе и паразитирующий на людских страстях нотариус считает, аж семь колен родственников. Наверное, родственнику из седьмого колена может оказаться чрезвычайно обидно, как распорядились его накопленным, нет не имуществом, а опытом, и тогда плохо станет всему роду. На этом пересечении и дележе и происходят родственные обиды и беды. Род Амати, род Страдивари? Кто может изготовить такие же скрипки? Только они сами, родившись вновь, если, конечно, их сущность захочет.
К счастью, для Творца все едины, и опыт может быть передан и ученику, казалось бы, никакого отношения к "вопросам крови" не имеющего. Но, например, учёный, получивший Нобелевскую премию, больше гордится своей связью с теми, кто её получил также, как и он, чем своей роднёй. Не потому, что он плохой, а потому что ему стало доступным высшее знание. Он стал един с высшими. Хотя видеть великого учёного в своем сыне или дочери приятнее. Вроде как свои, в семье, в себе… – это тешит.
Сергей чувствовал, что этот период родов, кланов проходит. Он находил этому простейшее объяснение: опыт земледелия, опыт строительства, опыт врачевания, опыт виноделия и т. п. Весь этот опыт имеет автора – Творца. Затем этот опыт распыляется по людям, которые начинают его культивировать в семьях. Они продолжают экспериментировать с ним или паразитируют на нём, но всё должно вернуться к истоку, к своему началу.
Река, берущая своё начало из маленького родника, на всём своём течении не становится чище. Воды больше, грязи, которая примешивается к ней, плывущего по ней мусора, но чистейшая вода только в том же роднике, из которого вытекает река. Так и людская река берёт своё начало из своего источника – Прародителя. Люди, семьи, накопившие опыт и набившие "шишек", всё равно придут к своему Источнику. Придут утратившими такое понятие, как "свои – чужие", вновь став едиными на своей Земле.
В своих размышлениях он начинал понимать пользу, несомую людям книгами. Книги необходимо читать, чтобы знать, что было в прошлом и что ждёт в будущем. Так просто, но отчего этого никто не понимает. Работа школьного учителя – это работа над ошибками, которые совершило государство, общество. Учитель – это как командир в бою.
Получив не выполнимый приказ, ему легче погибнуть самому, чем посылать солдат на смерть. Можно, конечно, спрятаться за их спины и выполнить приказ "любой ценой", тогда дадут орден или звание "заслуженного", а можно броситься первым, но спасти солдат, тогда могут и креста на могиле не поставить, решив, что не повезло. Солдаты, как ученики, часто бывают не в состоянии понять, что командир пал за них.
На эту мысль "наползала" следующая, о его Родине – России. Он воспринимал её как женщину, которая верит всему тому, что делает сама и всем тем, кто проделывает с ней всё что захочет. Но, имея, на удивление, легкомысленный характер, она остаётся самостоятельным игроком на Земле.
Сергей думал: "Почему так"? Ответы приходили разные, но Россия опять была "больна", из неё опять все, кто мог, сбежали. В этот раз, правда, её гражданам повезло. Им было дозволено бежать с "вещами". Они хапали всё, что могли найти на территории России и уносили и вывозили за её рубежи.
– Ну и что, – думал Сергей, – разница между нами и ними лишь в том, из России бегут, а к ним прибегают. Хотя есть ещё множество стран, из которых бегут, но по другим, отличным от российских причинам. Из России бегут не потому, что работать негде, есть нечего, а потому что мозги давят изнутри наружу. На всех давит атмосферный столб сверху, а на российских граждан снизу. Русский считает, что где-то есть земля обетованная, где всем дана возможность творить. Убежав из России и не обнаружив такой земли, многие впадают в уныние и ностальгию и возвращаются обратно, вновь и вновь подтверждая, что куда бы их не занесло, они везде русские.
– Да, – приходил к заключению в своих мыслях Сергей, – Россия не Америка. В США всем приехавшим сразу объясняют, что все они приплыли на конечный пункт и плыть дальше некуда. Богатейте, крепите мощь США. Вы все: русские, англичане, немцы, французы, поляки, армяне, евреи, негры с этого момента – американцы. Работайте на Америку, и вы приобретёте своё благополучие, пусть в прошлом вы и были предателями, мошенниками, авантюристами, убийцами, террористами…. На все народы такие посулы действуют, на русских нет. Даже такой писатель, как Солженицын при первой же возможности зачастил в Россию, охваченный ностальгией. Да что Солженицын, даже истлевшие кости и те хотят лежать в России… Возможно, что Россия – это альфа и омега Земли. Тогда долг офицера – хранить Россию от всех невзгод.
Сергея с первого дня армейской службы чрезвычайно мучил один и тот же вопрос: "Что есть долг?". Вроде это и не работа, и трудом её назвать трудно, а дальше выходило так, что "кто не работает, тот не ест". Но в армии никто не работает и ничего не производит, но при этом узаконен продовольственный паёк.
Мысль уносила его в мир аналогий. Долг офицера – это защита Родины, но и разгон демонстраций – тоже долг, ловля воров и жуликов – долг, необходимость брать и давать взятки для решения срочных вопросов – долг. Долг чиновника и долг военного. Второй вроде бы должен умереть за родину, а первый – просто должен.
Но все его выводы вертелись вокруг поговорки "кто не работает, тот не ест". Чем больше он над ней думал, тем больше приходил к выводу о правильности выражения, но неправильности его толкования. Правильнее было бы сказать, кто не ест, тот не работает. Тогда всё вставало на свои места. Армия готовит солдата к тяжёлому труду на перспективу. Если солдат собирается совершить работу, он должен есть, чтобы появились силы. Еда и работа – два неразрывно связанных понятия на Земле. А дальше начинается опасность попадания в лабиринт зависимости от еды и работы. Есть даже такая песня: "А вместо сердца пламенный мотор".
– Действительно, – размышлял Сергей, – сердцу нужна энергия для вдохновенного труда с целью выполнения долга, а мотору нужно топливо для работы. Мы ведь не говорим, что мотор трудится. Мы говорим, мотор работает. Топливо может быть любым: уголь, дрова, мазут, спирт.
А сердцу для труда еда вообще не нужна, ему нужно вдохновение, ему нужна энергия, ему нужно созвучие мыслей. Люди в творческом порыве о еде забывают напрочь. Они худеют, но при этом становятся здоровее, видимо, Бог видит тех, кто трудится и помогает им. Но труженики смотрят на тех, кто работает и ест, сердце отключается, приходит аппетит. Видимо, и здесь есть иерархия и важна мера. Долг, служба, труд, работа. Что первично. Наверное, всё-таки долг. Долг, если его правильно обозначить, может заставить трудиться и работать огромные массы людей, более того, даже убивать друг друга. Долг может. Даже историки изучают и чтят в основном битвы, бои, войны. Почти все исторические измерения проводятся от одной битвы до другой, от одной войны до другой, и маяками в этой хронологии выступают те, кто честно выполнил свой долг. Наверное, такое поминание войн и не даёт вырваться из замкнутого круга.
И уже новая мысль захватывала его, лишний раз давая ему понять, что для армии он уже потерян.
От мыслей о долге он переходил к обдумыванию "поминок". Он размышлял, что поминки – это не стакан водки, выпитый не чокаясь, это нечто совершенно иное. Поминки – это волна, пронёсшаяся во времени, но волны времени не угасают совсем.
– Поминай, как звали, – многократно повторял про себя Сергей. Чем больше повторял, тем больше ему открывался истинный смысл определения, сильно отличавшийся от общепринятого: "было и сплыло". Как звали. Поминай, как звали, и круг будет вечным.
– Что мы можем потерять в нашей жизни, – размышлял Сергей, – только опыт. Свой собственный опыт, где-то берущий начало. Вспоминая имя, мы вспоминает опыт носителя опыта, а может свой, связанный с ним, а может себя в ушедшем и приходящим вновь? Но тогда поминки становятся самым уместным и нужным ритуалом на Земле, данным нам с одной единственной целью – собрать всех знающих ушедшего, чтобы они в "час поминовения" вспомнили его опыт. Думали о хорошем. Сказано же, "о покойном либо ничего, либо хорошо". И сказано не случайно, плохой опыт тоже может вернуться вместе со своим носителем. Видимо, по этой причине есть дни обязательных упоминовений святых. Это особые дни, когда все души должны быть созвучны друг дружке, умиротворены и охвачены счастьем.
– А как надо поминать? – думал Сергей, – Да тоже просто. Собрать всех единомышленников за одним столом для чистой и безгрешной беседы.
Подумав так, он вспомнил, что никогда не был на таких поминках. В лучшем случае, он безучастно стоял в толпе, вытащенный из дома ватагой "страждущих и верующих" и слушал "богослужение" священника, не очень разбирая смысл слов поминовения, произносимых им, в худшем наблюдал конвейер кормления, когда одна группа ест, а вторая ждёт.
На шестой части суши планеты Земля шло удивительное время. Это время носило название "перестройки", и для страны было точно таким же, как прошедшее "смутное", "переходное", "застойное". Но это было не только настроение страны, это было его собственное настроение. Сначала он тосковал оттого, что рухнули устои. Затем обнаружил, что вечных устоев не бывает и что перемены происходят постоянно, как рождение и смерть. В этой череде для его страны СССР наступали поминки.
Поговорка "чтоб вам жить в эпоху перемен" приобрела для него совершенно иной смысл. Жить в эпоху перемен – это большое счастье, если относиться к этой эпохе и переменам безучастно. Есть ли смысл в том, чтобы мешать переменам или, наоборот, торопить их. Всему своё время. Но в хаосе начинаешь видеть и ценить лучшее. Ценить то, что будучи вечным, не может не уйти, не придти. Лучшим Сергей считал несколько фильмов: "Мистер Икс", "Летучая мышь". Венские вальсы, старые романсы и ещё многое из того, что позволяло ему забывать "напрочь", где он и кто он.
В фильмах, в вальсах проявлялась чарующая магия любви между мужчиной и женщиной. Чарующая магия танца.
Сергей искал и не находил лучшего способа найти и ощутить свою любовь, пусть на один вечер, чем в танце. Вечер танцев, ласк и поглаживаний. Это потом воспоминания, ирония, а сначала одно голое чувство причастности к одной большой сущности любви и танца. Танец, любовь, поминки. Всё как в его стране. Сначала вовлекли, затем "отымели", теперь поминают. Постоянный "вечный огонь" и аминь.
Была суббота. В полку мыльно – банный день. С некоторых пор Сергея просто выворачивало от армейских банных посиделок с водкой. Кроме того, опытным путём он выяснил, что во всех банях его "драгоценной" дивизии в большом количестве водятся вши. Путь опыта он считал самым правильным, вспомнив "героизм" начальника медицинской службы, который опытным путём выявлял венерические заболевания всех гарнизонных шлюх. Но после каждой бани у соседей вши его догрызали до остервенения.
Должность позволяла Сергею победить вшей в своём полку, он их победил и всем запретил "ходить налево". Но воспоминания о начмеде, о питерских женщинах томили его. Он тоже стал неисправимым бабником, и таким же балагуром. Прежний опыт и заразительный пример увлёкли Сергея, но в несколько ином направлении. Он выяснял, как и чем живёт творческая богема. Лучшего места для выяснения нюансов профессии, причём любой, чем баня, в России нет.
Сергей уже был знаком с известным художником, у которого была банька на берегу реки Турга в глухой деревеньке. В этой бане художник прятался от супруги и её удушающей творчество деспотии.
Конечно, одному художнику Мише, прятаться в бане было скучно. Друзья и подруги приезжали к нему в баню гурьбой. Подруг он называл ласково "мои натурщицы".
Название своё они принимали легко и радостно. Сергей сначала не понимал почему, но Миша ему объяснил, что женщине трудно раздеться в бане, играя роль любовницы или подруги. Натурщица и любовница – это разные вещи. Раздеться для дела – это почти долг для женщины. Это большая, оказанная ей честь. Долг и честь раздеться и вдохновить художника. Миша добавил, что их, его натурщиц, положение более завидное, чем его Сергея, которого устав обязывает отдавать долг и честь любому "барану". Сергей надолго задумался.
Но потрясла Сергея не эта часть "богемной" жизни. Его потряс сам факт расслабления. Если в бане, по – "армейски", основным атрибутом были выпивка и закуска, основательность постройки и какой-нибудь "новорот" для кичливости командира, то у художника было всё в точности наоборот. Это "наоборот" настолько радовало Сергея, что он с разрешения художника тоже стал иногда наведываться в баню со своими любимыми женщинами. Был как раз один из таких вечеров.
Зима. На дворе холод и снег. При виде бани художника его барышню, совсем недавно легко танцевавшую и верящую во всё сразу, а особенно в мечту о вечном счастье, охватил страх, который при входе вовнутрь перерос в стойкий ужас.
Банька была собрана из разного деревянного хлама, привезённого в разное время с территорий, окружающих деревеньку, воинских частей.