Монголы не спешили с ответом, понимая, что Великий князь дошёл до сути, но теперь они были в подчинении, теперь они служили и надо было отвечать. Самый старый из них сказал: "Нам не чужда мудрость, наше платье не пробивают даже железные стрелы, так оно прочно и в то же время легко. У нас есть конституция, написанная китайскими мудрецами. Мы ассимилировались со многими другими народами, создав внутренние этносы монголов в других народах. Мы считаем себя основой развития других народов, но к знанию они должны прийти только через нас. В этом наша безопасность. Поэтому мы консервировали знания тех или иных народов в их же собственных рамках и мешали обмениваться разным народам своими знаниями. Именно в целях консервации информации мы поощряли разнообразие религий, а в вашем гибриде мы увидели именно то, что нам было надо – догматиков и фарисеев, жадность и корысть, что может лучше удерживать народ от стремления к росту и знанию.
Великий князь багровел всё больше и больше, и монгол продолжал: "Но если Великий князь желает добра своей стране, то он должен стремиться к знанию и всячески способствовать его обмену с другими народами, как это делали монголы. Мы не развивали другие страны, мы развивали свой народ".
Великий князь уже знал что почём и медлить не стал. И опять было "разгуляй поле", и опять два войска стояли друг против друга, и опять основу обоих войск составляли братья – славяне.
Лёгкие казачьи разъезды ещё до боя гарцевали перед передовыми линиями войск и выкрикивали своих товарищей, оказавшихся по ту или иную сторону. Они были куражны, хвалились своей доблестью и орали, что если приказано выпороть, то снимай портки, и хохотали.
Татары присматривали пути отхода, мало ли чего…
Из настоящих врагов на поле были только рыцари и стоявшие против них князья и их не – многочисленные дружинники. Так выходило, что если убрать с поля боя весь мобилизованный люд, то останутся только рыцари да князья.
Рыцари с тоской, не лишённой торжественности, смотрели в сторону русского войска и не понимали, как такое может быть, Орда разбита, а персонажи всё те же. Рыцари тоже были князьями, но безземельными. Когда они передрались друг с другом за земли, Папа Римский в целях их утихомирить призвал их под святые знамёна и отправил в поход на Святую землю против неверных, а заодно и пограбить. В качестве приза был обещан "Гроб Господень" и, конечно, новые земли во владение. Но мусульманские воины-пустынники дали им такого жару, что так далеко ходить они зареклись и стали мириться между собой внутри своих маленьких стран. Вспомнили и римское право, и даже такое мудрёное слово, как социум. Они уже стали выстраивать свои социальные отношения и вступать в поединок между собой, доказывая силу закона, но Папа Римский очень мало отличался от Попа Российского и тоже был жаден не в меру. Папа указал им на земли России. Мол, земли полно, народ там живёт хоть и христианский, но сильно заблудший. Был у них когда-то князь Владимир, такого нагородил, что надо непременно исправлять. И они пошли, а куда деваться, если чести хоть отбавляй, а места для её проявления нет, даже мелкого замка построить негде, всё в руках Папы, Короля и их вассалов. И толпа мелких рыцарей прискакала в Россию, а там Орда и местные делители в том же интересном положении: жажды отнимать и делить. Но Орда пала, Папа было обрадовался и что? Стоят два войска друг против друга, и это уже не крестовый поход на Восток, а с точностью до наоборот.
Великий князь приказал казакам пленить рыцаря и доставить его к нему. Задача была трудная, но для казаков с их природным юмором, здравомыслием и военным опытом вполне выполнимая. С этой рыцарской братией они уже дела имели, их странности знали. Особенно такие, как честь, отвага и желание быть в одиночестве с целью отдачи всего себя какому-нибудь модному занятию, например, игре на музыкальном инструменте или танцам. Мечом, конечно, тоже хорошо помахать, да только во дворцах это становилось всё менее и менее почитаемо. А чтобы пробиться в фавориты, необходимо было оставить след в душе короля, а лучше королевы.
Казаки и умыкнули такого странствующего и углубившегося в себя рыцаря. Углубился в себя он игрой на виоле. Его быстро спеленали как младенца, и вот он уже сидел перед Великим князем злой и хмурый. Великий князь пытал его, что за народ в его войске. Рыцарь отвечал, что там собрались все те, кому дорога свобода: англичане, французы, немцы, чехи, словаки, венгры, австрийцы, казаки и даже татары и турки. Великий князь всё чаще и чаще слышал слово "свобода", но никак не мог уразуметь, в чём же она ограничена на Руси, если у него нет даже святой инквизиции, так её мелкая разновидность – опричнина, и то только для своих.
Он спросил рыцаря о том, что такое свобода в его стране. Рыцарь оказался итальянским французом и звали его Бертран.
Бертран оживился, возвращаясь к прерванным казаками во время его пленения мыслям, и стал объяснять: "О свобода! Это когда каждый свободен делать то, что хочет, но хотеть можно лишь то, за что платят, лишь то, что даёт возможность избегать бедности и нужды".
– Мудрёно, – подумал князь, а вслух сказал, – поясни.
Бертран был удивлён такому тупоумию князя, но сдержано продолжил: "Я, например, отлично владею мечом".
– Этого мы заметили, – напомнил о себе казачий атаман.
Бертран не обиделся, разве могут эти дикие люди понять душу музыканта и продолжил: "Я не богат, но я владею мечом, я купил доспехи, и меня за деньги нанимает государство для военных действий. Мы нужны друг другу. Это свобода".
– Мудрёно, – опять подумал Великий князь, – зачем деньги, крикнул клич князьям – холуям собрать ополчение. Не собрали – головы долой. Мудрёно.
Бертран тем временем развивал свою мысль: "Но война бывает не всегда, да и только войной не проживёшь, с каждым годом рука становится слабее, а меч тяжелее. Поэтому я играю на виоле. Она мне досталась от деда. Дед тоже делил своё время и свободу между войной – и музыкой. Благодаря умению играть и воевать, я принят всюду. Мне платят и за войну, и за игру и это свобода. И именно это право – быть разными мы, и защищаем".
– Хорошо, – сказал Великий князь и задал ещё вопрос, – а как вы видите нас из своих свободных стран?
Бертран задумался, он ещё не был в России, но многое слышал о её дорогах и дураках. Бертран начал осторожно, не касаясь её основных дураков – мужчин: "У вас красивые женщины. Наверное, даже Великая княжна, как и моя Королева, могла бы захотеть послушать мою музыку с обещанием заплатить мне за игру. Но моя Королева заплатила бы мне в любом случая, а ваша Великая княжна, если музыка ей не понравилась, прикажет меня выпороть и выгнать. А это не свобода. Это нарушение принципов договора и контракта. Это есть анархия, бардак, беспредел и глупость.
– Всё так, – расхохотался князь, – всё так, наши бабы дуры. Француз ему нравился, и он решил высказать своё мнение о свободе: "У нас, как и у вас: товар – деньги – товар, но самым ходовым товаром являются холуйство, как основная услуга, культивирующаяся на Руси. Услуга эта даже в народе более почитаема, чем воровство и пьянство, ибо холуи охочи до чужого добра, и поэтому мы разобьём сегодня ваше войско, как и раньше.
– Победа на поле брани – это ещё не победа, – остановил тираду Великого князя Бертран".
Сергей перестал писать. То, что он написал, он отчётливо видел и понял во сне. А оставшуюся, неизвестную часть нового времени, ему ещё предстояло увидеть. Эта игра с Богом не прекращается никогда. Это и называется бессмертием.
Из всех своих армейских друзей Сергей продолжал поддерживать дружеские отношения только с теми, кто служил в армейской разведке. Перестройка их тоже не пощадила. Многие остались без государственных дел, но они были обучены вести игру, и теперь играли во все игры сразу. Переход специалистов из военной разведки на вольные хлеба стал для страны ящиком Пандоры. Пока им ставились задачи, им было некогда думать над тем, где и для чего они живут. Но задачи ставить перестали, появилось время для сравнений.
Многие из них уехали за границу. Уехали не потому, что обиделись, а исключительно с целью элементарно выжить, заработать, а если удастся, то и высказаться, в том числе, и по поводу "строя и своего места в нём". Они всю жизнь боролись с многообразием идей, мыслей, общественных форм, приводя их к единому знаменателю, и проиграли. Многообразие оказалось сильнее всего их монолита. Но их учили не сдаваться, учили всегда двигаться и находить решение. Они не могли остановиться. Вся окружавшая их новая и ещё не совсем понятная жизнь требовала от них работы над ошибками.
Сергей, хоть и служил всегда в другом ведомстве и не имел к официальной разведке никакого отношения, был разведчиком по жизни. По какой именно жизни, он не знал, но когда-то приобретённые знания помогали ему входить в любую структуру, узнавать любую информацию и добиваться любой цели. Была только одна особенность – достижение созидающей цели его здоровье укрепляло, если же он во имя какой-то ему самому кажущейся благой цели кому-то вредил, его здоровье разрушалось. И так было всё время, сколько он себя помнил.
Сергей постоянно проверял свои сны на предмет их восприятия его друзьями, в большинстве своём имевшими первым образованием истфак, филфак или литфак университета и прекрасно знавших цену слову и историческому поиску.
Такие дружеские посиделки походили на штабные учения, где все и всё раскладывалось по полочкам и рассматривались самые немыслимые версии. Цель была победить, а чтобы побеждать, надо знать, причём лучше знать всё.
И в этот раз Сергей рассказал своим друзьям свой сон, и он послужил началом длительной дискуссии. Сергей опять писал: "Твой сон не новость. Жаль только, что рабов из себя всё время пытаются выдавливать только русские классики и, пожалуй, всё. Горький, Чехов, Островский, Толстой и многие другие призывали народы России выдавливать из себя рабов, ну хотя бы по капле в день. Философы были ещё более категоричны в терминах, относя многие проявления характера народов, населяющих Россию, к обыкновенному холуйству.
Возможно, что тайный смысл вождей, придумавших лозунг "За веру, царя и отечество", первоначально звучал как "Религия, холуи, чиновничество". Холуй, зажатый с одной стороны попами, с другой чиновниками, просто не может вспомнить того, что он человек.
Холуй терпелив, по крайней мере, так принято считать. Но терпелив он от своей тупости. Точно так же терпелив тяжелобольной или тяжело контуженный человек, уставший от боли, собственного крика и только тупо качающийся из стороны в сторону и мычащий. Борьба между попами и чиновниками в жизни холуёв ничего не меняет. Если побеждают попы, то холуйство объединяется вокруг религии, смысла которой холуи не понимают, а попы живут по её тайному смыслу: "Право славлю своё" и только своё, а это не более чем культ личного могущества над толпой холуёв.
Если побеждает чиновник, то холуёв объединяют вокруг идеологии. Но невозможно, управляя холуями, не стать холуём самому.
Одержанный чиновниками в 1917 году верх, как ни странно, почти не поменял её основного лозунга, поменялось только первое слово: "Пролеткульт – холуи – чиновники". Но чиновнику не нужны ни религия, ни тем более пролетарская культура. Удерживать холуёв в рамках этой культуры оказалось ещё труднее, чем в рамках религии. Поэтому лозунг вновь восстановлен. Холуй опять зажат с одной стороны религией, с другой чиновниками. Только вот разгерметизация уже произошла. Информационный поток оглушил холуёв, да так сильно, что заговорили даже о геноциде целого народа.
Оказалось, прослойка попов и понимающих что-либо в управлении чиновников сильно истончилась, а это привело и к сокращению количества холуёв. Для держателей лозунга это реальная опасность. Разгерметизация привела к тому, что даже холуй стал задумываться над тем, а не обманывают ли его, распаляя его воображение ещё одним лозунгом, родившимся примерно в то же время, что и основной: "Бей жидов – спасай Россию". Холуй вдруг начал задумываться, как такое могло произойти, что царь иудейский Моисей всего за сорок лет вложил в головы своего племени столько знаний, что племя иудеев процветает до сих пор. На этом фоне холуйские цари только тырят и тырят, уж не специально ли эти цари отвлекают холуёв от поиска истины и стремления к знанию. Холуи всё больше и больше стали замечать, что те, кто в их лозунге и слева и справа кошмарят народы жидами, кормятся из их рук. Холуй на беду своим правителям, увидел в еврее человека. Оказалось, что жиды – это родные для холуя поп и чиновник. Жадные, потому и жиды, и постоянно стремящиеся к наживе, почему и "вечные жиды". А указующий перст жида на целый еврейский народ – это всего лишь перевод стрелки и отвод глаз холуйских от реальной действительности".
Сергей спросил о русских и получил ответ: "Русские очень давно не управляют Русью, они отошли от управления ещё во времена Киевской Руси. Русские – это прежде всего, очень высокое качество всего ими созданного. Русские – это забота о других, это защита слабых. Об этом знают все народы, и неслучайно во времена Киевской Руси иноземные принцы стояли в очередь за русскими принцессами. Но забота о других не позволяет культивировать могущество, на чём зациклились другие народы. Сопротивляться большинству неразумно и бесполезно. Русские отошли от дел земных, связанных с управлением, оставив за собой хранение и преумножение мудрости. Их влияние на мир огромно, но сами они почти невидимы. Это как в разведке, все знают, что она есть, но как трудно её увидеть. А если эту роль взял на себя целый народ, то, конечно, друзей у него среди рвущихся к могуществу и власти народов быть не может. Отсюда и выдумки об Иване – дураке и т. д. Не даёт Ваня покоя, ох как не даёт.
Часть четвёртая. Скульптор и скульптуры или послесловия великих событий
Глава 6. Начало иль конец
Сергей опытным путём изучил жизнь военную, жизнь гражданскую. Конечно, оставались ещё многочисленные грани и той, и другой жизни. Но это было не главное. Сергею надоело блуждать по следствиям, ему нужно было понимание причин.
Он взял большой творческий отпуск за свой счёт, уехал на один из островов и взялся искать причины, которые делали его жизнь такой, в общем-то, паскудной. Матушка, его бедная матушка, иногда, внимательно оглядев его с ног до головы, говорила: "Серёжка, а ты ведь у меня несчастный". Сергей отшучивался: "Если я несчастный, то что тогда говорить о других".
С годами Сергей стал абсолютно одинаково относится и к счастью, приговаривая при этом: "Опять Кузеньке счастье привалило", и к не счастью, убеждённо считая, что "раз никогда хорошо не жили, не хрен и начинать". Он стал универсальным солдатом по жизни и "дипломированной домохозяйкой" по образованию. Оно хоть и было высшим военным, но больше было связано с обеспечением.
Как все люди, изведавшие и познавшие многое из того, что их окружало, его потянуло на полное одиночество. Сначала он хотел уйти в лес и там жить, но леса кишели жуликами – лесорубами, проходимцами – чиновниками, и покой в них найти было невозможно. Чья-нибудь "рожа" вечно возникала и вожделенно смотрела, как бы обирая лес, обобрать ещё и тебя. Сволочь в России расплодились во множестве. Только федеральных мародеров и дармоедов насчитывалось 3 млн. Сергей с тоской, собирая в лесу грибы, приходил к мысли, что кто-то из его страны в свою корзинку опять собирает грибы белые, а оставляет одни поганки.
С лесом ничего не вышло, тогда он решил пожить где-нибудь в пещере. Оказалось, что желание это было вполне выполнимо, и пещер было полно. Но правительство проявляло о народе очень большую заботу, и по этой причине никому в пещерах жить не дозволяло. Оно хоть и строило церкви, но не выносило духа первых христиан.
И с пещерами ничего не вышло. Конечно, оставалась ещё масса других диких мест. Но в этих местах жили или сидели такие же дикие люди или те, кого внесли в списки диких людей.
Его мир и стык его веков ХХ и XXI мало чем отличался от предыдущих времён и стыков.
Он спрятался от всех на острове. До него можно было доплыть на лодке, спущенной с корабля, или прилететь на вертолёте с этого же корабля. Других возможностей попасть на остров не было. Для Сергея это было радостным фактом. Он впервые мог размышлять над причинами, а не спотыкаться о следствия. Он начал писать, разбираясь в Божьих замыслах по поводу распада СССР. Он не очень верил в то, что империи губили люди.
Солнышко, тетрадь, ручка – этим он пользовался днём. Ночью на смену солнышку приходили свечи. Морские волны шумели. На душе было спокойно, и он писал о причинах заката империи СССР: "Начну с банального: "Всё имеет свой конец, своё начало", хотя где-то здесь заложена вечность. Собственно на этом можно и закончить, но как путешественника манят неизведанные дали, историка – тайны прошлого, учёного – новые открытия, так и писателя манит всё из того, что манит всех остальных. Хотя есть существенная разница, литература не знает постоянства, потому что она, как и Любовь, как и Красота, во всём и везде. Сначала было Слово. Сколько слов произнесено с сотворения Мира, но видимо недостаточно для того, чтобы понять: "Планета, которую мы заселили, столь прекрасна, что даже ступать по ней надо бережно и с любовью. А мы что с ней делаем? А что мы делаем с собой"?
Начнём с начала конца.
На одном из степных курганов, где-то посередине моря или океана горели яркие костры. Вокруг костров ютилось несколько археологов и могилокопателей. Лица у них горели, а спины мёрзли. Впрочем, иногда они поворачивали к кострам спины, и тогда мёрзли лица.
Вся экспедиция находилась в состоянии глубокой депрессии. От кургана практически ничего не осталось. Копатели его перерыли, перещупали, пропустили через сито и ничего не нашли. Более того, они углубились далеко под землю и теперь работали в кратере, видя даже днём звёзды на небе.
Так прошло лето, заканчивалась и осень.
Слышу возражения по поводу степного кургана посередине моря, археологов и могилокопателей, ищущих предметы старины в глубинах земных. Думаете, так не бывает? Бывает, ещё как бывает!
Проводить ещё и зиму на этом обдуваемом всеми ветрами и омываемом всеми морями и океанами острове никому не хотелось.
Начальник экспедиции не знал, чем можно вдохновить копателей, особенно после отъезда из лагеря студенток-практиканток. С их отъездом экспедицию покинуло состояние счастья и вдохновенного труда. Начальник экспедиции, как заговорённый, каждое утро повторял: "Ну что, братки, надо работать", чем всех злил невероятно.
Археологи с трудом выползали из своих палаток и по верёвочной лестнице спускались в яму, где разбредались по своим местам и продолжали спать, устроившись как придётся. Дни ещё кое-как проходили, но вечера стали просто не выносимы. Проблема ещё заключалась в том, что в экспедиции остались одни мужики.
Они как лесные лешие, обросшие и небритые, бродили вечерами по лагерю в ожидании ужина. Ужин тоже был весьма "тоскливый". С отъездом студенток от ужина оставалось только ощущение тяжести. Да и жрать археологам было нечего, кроме круп и просроченных консервов. Отправившее их на этот остров начальство совсем о них забыло, а экспедиционное начальство о них никогда и не думало.