И вот с одним из них меня и свела судьба лоб в лоб. Так получилось, что после заседания экспертного совета, я случайно столкнулся с Галашкиным на выходе из здания ВАКа. Он окликнул меня, подозвал и ободрил: "Молодой человек! Не расстраивайтесь. У Вас всё еще впереди. Поработаете, получите новые данные и поймете, что теория Форстера безупречна". Я возразил: "Во-первых, теория Форстера не слишком верна уже хотя бы потому, что получена с помощью грубых допущений. И Вы это прекрасно знаете. Хотя, конечно, плохая теория всё же лучше чем никакой теории. Во-вторых, она не согласуется со многими экспериментальными данными, в том числе с моими. В-третьих, те опыты, которые проводили Форстер и Вы, никоим образом не могут служить доказательством". Галашкин возбудился: "Доказательств масса! Я сам видел снижение люминесценции одного красителя при добавлении другого!". Я улыбнулся: "Многочисленность доказательств свидетельствует об отсутствии неопровержимых доказательств. А что касается снижения люминесценции, то оно было вызвано образованием скоплений. Разве Вы не читали статьи тех авторов, которые опровергали Форстера? Разве не знаете книгу, в которой описана агрегация красителей?". Галашкин удивился: "Откуда Вам известны эти публикации 60-х годов? Вы ж тогда еще младенцем были". Я пояснил: "Люблю почитать классиков. Когда делал диплом у Бубрецова, у меня появились кое-какие сомнения. Потом, особенно работая у Волькина, внимательно прочитал основные статьи о переносе энергии и начал делать проверочные опыты. На тех красителях, с которыми работали Вы и Форстер, я обнаружил важный эффект, который вы оба не учитывали – перепоглощение люминесценции". Галашкин заинтересовался: "Вы хотите сказать, что в наших опытах было перепоглощение света?". – "Конечно. И не только это".
Мы с Галашкиным неторопливо шли, останавливаясь в моменты усиления дискуссии. Когда дошли до метро, Галашкин оживленно заметил: "Очень интересно. Вы, оказывается, совсем не дилетант, как я сначала подумал. Знаете, вот что: приходите-ка через три недельки в мою лабораторию и сделайте подробный доклад. Я буду готов согласиться с Вашим мнением, чтобы доставить Вам приятность, но при том условии, что и Вы сделаете хотя бы шаг навстречу". Я принял приглашение.
На семинар собрался весь цвет Физического института. Я показал свои данные, а также проанализировал публикации по переносу энергии. В ходе обсуждения было найдено полное взаимопонимание. Подытоживая дискуссию, Галашкин выразился так: "Мы видим, что результаты, полученные докладчиком, представляют большой интерес. Никишину удалось обнаружить ряд новых эффектов, которые необходимо учитывать всем исследователям в опытах по измерению переноса энергии. Кроме того, получены важные данные по использованию этого физического явления для изучения биологических макромолекул. Вместе с тем, хотелось бы заметить, слишком критическое отношение докладчика к модели Форстера не конструктивно".
Положительное мнение специалистов, присутствовавших на семинаре, не могло, однако, сыграть никакой роли для ВАКа. Более того. Незадолго до семинара мне позвонили из экспертного отдела ВАКа и попросили приехать. Оказалось, что экспертный совет поручил одному из сотрудников провести со мной переговоры. Его устами мне было предложено самому снять диссертацию с рассмотрения: "Видите ли, уважаемый Викентий Леонидович, при всем к Вам расположении экспертного совета, мы не можем пойти против Президиума ВАК в лице академика Галашкина. Мы очень просим Вас не обострять ситуацию, выводя ее на уровень Президиума, и рекомендуем временно забрать диссертацию. Вы сможете тогда внести в нее коррективы, убрать те фразы, которые бросают тень на академика, а потом, пожалуйста, можете подать вновь". Сначала я ответил отказом. Но обаятельный сотрудник ВАКа в шикарном импортном костюме тут же по-товарищески предложил чаю с печеньем, усадил меня в свое кресло, а сам присел на край полированного стола. Он поведал о своей прошлой научной работе в области биохимии, живописал трудности работы в ВАКе и доверительно сообщил, сколько бездарных диссертантов приходится пропускать, так как у них бывают высокие покровители. Потом стал расспрашивать о моей работе. Я отвечал поначалу кратко, но, видя в глазах собеседника живой интерес и полное внимание, увлекся и трепался битый час. Собеседник переспрашивал, поддакивал, одобрял и советовал, советовал, советовал… Фальшивосоветчик. В конце беседы он ловко вернулся к исходному вопросу. Тут уж упираться было неловко; скрипя сердце и чувствуя неладное, я "временно" забрал диссертацию.
Божественный наркотик. Защита на бис
Это самое "временно" обернулось в 4 года. Когда я, исправив мелкие огрехи и убрав сильные выпады в адрес теории Форстера-Галашкина, попытался подать диссертацию в ВАК, меня уведомили, что принять ее никак нельзя: "Забрал – значит забрал. Нужно диссертацию перезащитить". Я ткнулся в ученый совет МГУ, но председатель совета побоялся повторно наступить на те же грабли и отклонил просьбу. Предлог был логичный: "Биофак МГУ уже высказался положительно и не собирается дублировать решение. Нужно перезащитить работу в другом совете". Я обратился в другие советы, но везде получил отказ под благовидными предлогами.
Тогда я решил вообще плюнуть на защиту. И начал новую серию работ по изучению трансформации ЭВС в биоструктурах. Я вывел несколько формул, описывающих ряд спектральных явлений, и осуществил их проверку. В этом было много риска и траты времени, так как обычно из десяти смелых теорий девять ошибочны (трусливые теории ошибочны все). Причина успеха – размышление, причина ошибки – тоже размышление. Но желание избежать ошибки приводит к параличу желаний. Желания – обман; но есть кое-что похуже обмана: неясность желаний.
Я действовал по принципу: не отвергай ошибочного, но переработай в правильное и примени. Я был настолько поглощен работой, что молекулы и фотоны снились мне по ночам. Иногда посередине ночи просыпался в озарении или сомнении, хватал тетрадку, быстро рисовал схемы, строчил формулы, подставлял численные значения, а потом днем проверял в опытах. Так уж устроен научный поиск: размышляешь, считаешь, ставишь эксперименты, огорчаешься, радуешься, мучаешься в догадках, сомневаешься… Кольцо мудрости: от созерцания к размышлению, от размышления к знанию, от знания к действию, от действия к созерцанию. Если в итоге что-то получается, то возникает приятное чувство удовлетворенного всемогущества. О, творчество! Божественный наркотик, дающий власть над миром и пространством. Творчество – вдохновенное рабство. Оно зарождается в страданиях и умирает в заботах.
Понять что-либо – значит, в конечном счете, перестать задумываться. Знание – камень преткновения на пути к новому знанию. Кто подвергает знание сомнению, тот обретает новое знание. Кто чужд сомнений, тот провалится в трясину заблуждений. Когда начинаешь заниматься темой достаточно плотно, читаешь, размышляешь, ставишь опыты, то со временем начинаешь понимать, что всё не совсем так, как это преподносится, а частенько – совсем не так. Научная истина торжествует одно мгновение, в момент открытия, а затем медленно и мучительно умирает в учебниках. Не зря мудрецы говорят: человек нашел истину, а Бог улыбнулся.
Волей-неволей начинаешь придумывать что-то свое. Не верьте ученым: они выдумщики; но верьте науке: она правдива. Новое создается равным образом как из утверждения, так и из отрицания. Ученый должен уметь найти необыкновенное в обыкновенном и обыкновенное в необыкновенном. Две важнейшие проблемы: увидеть проблему и решить проблему. Но одна решенная проблема рождает несколько новых. Проблемы размножаются в геометрической прогрессии. Главное – найти верный метод решения. Идея вдохновляет, опыт исполняет, метод царствует.
Наука создает порядок в мозгах и в окружающей действительности. Она подобна стройке: кирпичи фактов по планам фантазий цементируются гипотезами, образуя храм истины. Наука строится из воздушных замков аксиом, гипотез и допущений, оберегаемых бастионами опытов, законов и доктрин.
Аксиома – кирпич успокоения для слабых мозгов. К сожалению, нет никаких научных истин; есть только правдоподобные рассуждения. Увы! Бездоказательные утверждения встречаются в науке сплошь и рядом; более того, без них, то есть без гипотез, науки нет. Не зря один философ сказал: сначала что-либо докажи, потом это опровергни, затем отбрось доказательства и почувствуй гармонию противоположного.
Инга, долгое время морально поддерживавшая меня, начала сомневаться: "Кеша, а ты не ошибся ли, когда ставил свои опыты и критиковал Форстера?". – "Надеюсь, что нет. Ведь я не отвергаю его теорию совсем. Говорю лишь о том, что заметный резонанс может возникать только при близости молекул, на расстоянии до 10 ангстрем, а не 100 ангстрем, как думал Форстер". – "А что такое резонанс?". – "Резонанс это когда колебания в одном объекте вызывают такие же колебания в другом". – "А ты не мог бы пояснить это на примере?". – "Пожалуйста. Если энергетические уровни одной молекулы совпадают с таковыми у другой, то между ними возможен перескок энергии". – "А по наглядней можно?". – "Конечно. Вот, к примеру, если на одной стороне нашего городка кто-то пукнет, а на другой – обрушится мост, это и будет форстеровский резонанс". – "Фу, как грубо!". – "Зато наглядно. Теперь поняла?". – "Поняла. В отличие от Форстера, ты утверждаешь, что мост обрушится лишь тогда, когда он рядом. Слушай, а может лучше оставить всю эту физику, переключиться на проходную биологическую тему и сделать нормальную диссертацию, как все делают?". Я пытался отшутиться: "Есть три рода занятий: делать то, что все делают; это удобно, но это скучно; делать то, что никто не делает; это престижно, но опасно; лучше – совсем ничего не делать; это мудро".
Не смотря на понимание, в чем заключается мудрость, я 4 года пахал как трактор. Это было самое разумное, что можно было делать, ибо пахал-то я за идею. Глупый работает на умного, умный на себя, мудрый на всех, но ни на кого в отдельности.
Инга смирилась и даже не жаловалась на душившую нас нищету. Терпение – краеугольный камень жизни. Когда Инга защитила собственную кандидатскую, ее терпение лопнуло: "Кеша! Хватит ковыряться в проблемах! Ты наплодил кучу детей и должен их достойно содержать. Без защиты тебе повышения зарплаты не видать. Дай мне свой диссер. Моя шефиня в Москве – председатель ученого совета…". Я перебил: "По блатной дорожке не пойду. Кто пойдет прямо, дойдет до цели, а кто пойдет криво, дойдет до позора". Инга рассердилась: "Придурок! Причем здесь блат? Шефиня даст почитать диссер специалистам. Если одобрят, выйдешь на защиту, а не одобрят – пойдешь на стройку кирпичи таскать".
Я переписал диссертацию, включив туда новые данные. Инга отдала ее шефине, а та – трем специалистам, докторам наук. На мое счастье никто из них не был приверженцем Форстера. Один из них не только дал хороший отзыв на диссертацию, но и предложил мне написать на ее основе книгу, пообещав рекомендовать для издания.
Повторная защита прошла на ура. Отзывы оппонентов, ведущей организации, специалистов и членов защитного совета были исключительно хвалебные. Меня хвалили за то же самое, за что несколько лет назад ругали. Верность гипотез проверяется не столько опытом, сколько временем. Меня так хвалили, что я подумал, что я уже умер.
В тот же год я написал книжку "Фотоника". Для ее издания требовалось получить одобрение родного ученого совета. Рукопись я дал почитать нескольким членам совета. Но поскольку Биркштейн, который слыл специалистом в люминесценции, был резко против, то члены совета попытались уклониться, ссылаясь на то, что материалы ближе к физике, чем к биологии, и поэтому трудно провести полноценное обсуждение. Титулованные ученые подобны страусам: любуются своим оперением, для полета не предназначенным, а чуть что – голову в песок.
Я дал почитать рукопись ведущим биофизикам других институтов. Они написали хвалебные отзывы. Я принес отзывы в ученый совет. К моему удивлению, на заседании совета никакого обсуждения не возникло. Члены совета, услышав о наличии отзывов со стороны, дружно поддержали книгу. Редактором взялся быть В.Н.Орлов, который много лет занимался люминесцентной микроскопией. Биркштейн и Кондрашкина почему-то на заседании отсутствовали. Книга состоялась.
Седьмая глава Беляева
Спустя год Георгий Беляев тоже написал книгу, в которой описал результаты своих исследований. Захотел издать. Принес мне машинописную рукопись и попросил поддержки на заседании ученого совета. Четыре другие экземпляра он вручил ведущим биохимикам и членам совета.
Обсуждение книги проходило бурно. Зал был полон. В каждом собрании есть что-то от стада: одни мычат, другие жуют, некоторые спят, и на всех них некто гавкает. Сначала на трибуну взгромоздилась тучная Кондрашкина. Она высказалась яростно и страстно: книга никуда не годится, написана сумбурно, данные сомнительны, а выводы противоречат основам науки. Глядя на нее, я подумал, что женщину надо еще с детства воспитывать так, чтобы противоречие служило для нее стимулом к размышлению, а не поводом для истерики. За Кондрашкиной вышла одна из ее любимых сотрудниц и призвала всех бороться с лженаукой, всегда и везде. Потом выступил профессор-микробиолог из соседнего института. Он возвестил, что ничего в книге не понял, но что касается 7-й главы – о превращении митохондрий в бактерии – то это полный бред. Затем последовал еще ряд выступлений. Все они были эмоциональны и негативны. При этом никто не обсуждал конкретные опыты, описанные в книжке.
Наконец выступил Илья Мефский. Он говорил по существу. Рассмотрел ряд данных, положительно отозвался о методах изучения митохондрий, которые разработал Беляев, покритиковал автора за жаргон и сделал несколько замечаний. К сожалению, некоторые вещи Илья недопонял. В заключение он отметил: "Кое-что из методов Беляева можно было бы использовать у нас в Институте. Однако, при всем моем дружеском расположении к автору, книжку публиковать нельзя. Во-первых, результаты пока не получили широкого признания. Во-вторых, 7-я глава – о превращении митохондрий в бактерии – слишком невероятна".
Дошла очередь до меня. Выйдя на трибуну, я не удержался от ехидства: "По-видимому, большинство из выступивших не имели времени прочесть рукопись внимательно и поэтому не смогли дать анализа по существу. Сделанные замечания носят характер недоразумений. Например, уважаемая профессор Кондрашкина отметила, что митохондрии, помещенные на стекло, не могут дышать. Но ведь в том опыте, где Беляев помещал их на стеклянную пластинку, никакого дыхания он не смотрел, да и не собирался. Он следил за работой ферментов дыхательной цепи, используя красители. Конечно, Майя Михайловна права, что Беляев работал не с природной системой, а с искусственной. Но ведь любые изолированные митохондрии это заведомо не природные системы, так как находятся вне живой клетки. В этом смысле почти все работы, проводимые в лаборатории Кондрашкиной, тоже нужно отнести к искусственным системам (зал весело зашумел). Далее. Тут на трибуне многие протестовали против превращения митохондрий в бактерии. Но ведь в 7-й главе слова "бактерии" вообще нет (выкрики из зала: "Как это нет?!"). Посмотрите внимательно: в этой главе есть слово "микроорганизмы". Другое дело, что можно было бы назвать их "мито-микроорганизмы" или "псевдо-микроорганизмы", но это всего лишь терминология; суть от этого не меняется. Если устраниться от эмоций, то нет ничего сногсшибательного в гипотезе о том, что микробы могут появляться в организме не только извне, но и из собственных митохондрий. Общепризнано, что на заре эволюции жизни на Земле какие-то микробы вступили в симбиоз с клетками и превратились в митохондрии. Если уж мы допускаем это, не имея возможности проверить, но основываясь на огромном сходстве митохондрий и некоторых микробов, то почему мы сходу отрицаем опыты Беляева?".
Здесь уместно заметить, что спустя несколько лет одна профессорша из Москвы, используя электронную микроскопию, доказала, что некоторые микробы, проникающие в жабры рыб, умеют там превращаться в митохондрии. Ее доклад на конференции у нас в Институте был проигнорирован. Ученое сообщество иногда напоминает стадо слепых кротов, каждый из которых роет свою норку и ничего не видит (и даже не желает видеть) далее собственного носа. И все эти кроты дружно щеголяют знанием одних и тех же расхожих "истин". А по-моему, группа людей, думающих одинаково, не стоит одного, думающего по-разному.
Но вернемся к моему выступлению. Я кратенько рассмотрел основные результаты Беляева и подчеркнул, что ему удалось проследить этапы развития митохондрий в живой клетке и, что особенно впечатляет, выделить пост-митохондрии. Тут Кондрашкина начала делать знаки председателю. Тот хотел было меня прервать, но народ зашумел: "Пусть говорит!". В конце я заключил: "Методы Беляева используются во многих лабораториях. Часть данных была опубликована в журналах, в том числе за рубежом. Книгу издавать нужно. Поскольку седьмая глава вызывает много возражений, предлагаю издать книгу без нее." (раздались крики "правильно!"). Члены совета начали совещаться. Председательствующий В.Н.Орлов отозвался о книге положительно и заявил, что готов быть редактором. Затем решили приступить к голосованию. Кондрашкина предложила тайное голосование. Орлов ответил, что по протоколу оно должно быть открытым. Большинство членов совета проголосовало "за".
Вечером Беляев подошел ко мне и устало произнес: "Кеша, спасибо за поддержку, но ты меня кастрировал". – "Ты о чем?" – "Об изъятии 7-й главы. Ведь в ней содержатся самые интересные результаты". – "Герундий, посмотри в бумажку, которую тебе дали в ученом совете, и включи мозги". Георгий прочел резолюцию вслух: "Рекомендовать к изданию, без 7-й главы" и вопросительно посмотрел на меня. Я пояснил: "Переставь параграфы, перекомпануй материал и сделай из семи глав формально шесть!". Он так и сделал. Книжку издали.
Как Гера ссорился
Гера думал, что вышедшая книга позволит ему защитить докторскую. Ничего подобного. Ему не дали возможность защитить даже кандидатскую. Хотя многие результаты были повторены коллегами и использовались в нескольких учреждениях Академии наук, за Беляевым в нашем Институте негласно закрепилась слава лжеученого. Этому немало способствовали слухи, распространяемые Кондрашкиной и другими, с кем Гера успел поссориться на почве научных разногласий или несходства характеров. Я подбадривал приятеля словами: "Клевету со стороны врагов воспринимай как комплименты". Он отвечал: "Нет ничего азартней, чем быть для врагов мишенью, в которую они никак не попадают".
Когда Кондрашкина выгнала Беляева из своей лаборатории, его приютил профессор Эйтис, у которого Гера самозабвенно проработал несколько лет. Однако когда дело дошло до того, чтобы публиковать материалы и подавать заявки на изобретения, у Беляева с Эйтисом повторилась та же ситуация, что у меня с Мырановым. Эйтис претендовал быть в соавторах, хотя всё это время Гера работал сам по себе, без какой-либо его реальной помощи. В отличие от меня, Гера не пошел на компромисс. Бескомпромиссность вызывает в людях два чувства: уважения и отчуждения. Компромисс – вынужденная победа над взаимным эгоизмом.
Эйтис с треском выгнал Беляева; при этом Геру перевели из младших научных сотрудников в старшие лаборанты. Это было не только понижение в должности, но и унижение. Три года Гере пришлось отработать лаборантом в кабинете микроскопии. В свободное время он продолжал заниматься своими смелыми изысканиями.