Странствие продолжается, и все яснее, что жизнь не проконтролируешь, может, даже и не вообразишь, а о замыслах и знаках определенно не может быть и речи.
Бытие этой книгой лишь подчеркивает мою житейскую беспомощность. Может статься, вся затея обречена с самого начала. Надо было открыть книгу словом "самообман".
В общем, я не сдаюсь.
Поездка в Чикаго не будет финалом - лишь очередным прологом, одним из множества прологов, что мы уже пережили.
Я оставил позади стоны рассветной любви в Беркли и отправился на скорый транзитный поезд. Дорога моя лежала меж цветущих деревьев - яблонь, вишен, слив, и все они в цвету сочиняли мою дорогу в Чикаго.
В Чикаго оказались холод и зима.
Снег лежал на земле.
Друг встретил меня и повез в Де-Калб, Иллинойс, милях в пятидесяти, наверное. Это было 18 февраля. Мне хотелось есть, и мы остановились в "Макдоналдсе", я съел сэндвич с рыбой и выпил чашку кофе.
Я поселился в двухкомнатной квартирке моего друга, в студенческом городке Де-Калба возле университета Северного Иллинойса, где мне предстояло 19-го читать лекцию.
Мы не спали до четырех утра, пили и рассказывали про жизнь. Потом друг уступил мне свою постель, а сам лег на диване. В моем обитании у него в спальне имелся любопытный выкрутас, о котором я, надеюсь, расскажу позже. Я эту книгу, естественно, не перечитываю.
Друг мой преподавал в университете английский, и я должен был после обеда поучить его класс, что я и сделал, а потом надо было устроить праздник раздачи автографов, длившийся три часа без малого, что я и сделал, и еще надо было прочитать публичную лекцию в студгородке, что я и сделал, а потом поехать к другу домой с группой студентов и учителей и снова не ложиться до четырех утра, что я и сделал.
…а потом на Среднем Западе пролетели десять дней, что я и сделал. Я сейчас набросаю схему, чтобы разобраться, и, пожалуй, без особого порядка или очередности, не считая случайного выбора собственной поисковой системы памяти, перечислю кое-что из того, что было или случалось в те полторы недели на Среднем Западе.
1. Люди всё спрашивали, зачем я остался на Среднем Западе. Я туда поехал читать лекцию - это им понятно, только непонятно, зачем я потом остался.
- Ты почему до сих пор здесь? - нередко спрашивали меня.
- Надо же мне где-то быть, раз я на этой планете еще живу, - нередко отвечал я.
Почему же я остался?
A. Мне приятно общество тамошних людей.
Б. Я был рад снова увидеться с другом и какое-то время с ним пообщаться.
B. У меня появилась возможность кое-что узнать о Среднем Западе, а мне всегда интересно что-то узнавать.
Г. Если я где-нибудь селюсь и живу несколько дней, мне уже трудно уехать, пока не требуется, а тогда уже становится легко, и я часто удивляюсь, что ж я раньше-то не уехал, ведь у меня полно вариантов, где находиться, но порою неохота выбирать, если я уже где-то нахожусь. Иными словами, ирония в том, что я вообще-то ненавижу странствовать, хотя только этим и занимаюсь.
2. За ужином я сидел рядом с женщиной, торгующей "Таппервером". Очень серьезный такой адепт "Таппервера", для нее торговля - вроде религии. И сама она тоже яростно ему поклонялась. Утверждала, что накупила себе "Таппервера" на тысячу долларов.
Можно еще прибавить: она была молодая студентка из колледжа, жила одна и планировала никогда не выходить замуж.
Утверждала, что накупила себе "Таппервера" в рамках подготовки к остатку жизни в одиночестве. Еще говорила, что, когда порвала с последним другом, он уехал из Иллинойса, отправился в Калифорнию и стал морпехом. В общем, из всего этого "Таппервера" она составляла себе приданое старой девы - или просто нас в этом убеждала.
Что интересно, я понятия не имел, что такое "Таппервер", и попросил ее объяснить. Ей почему-то стало неловко. По-моему, она никогда не встречала раньше человека, не знающего, что такое "Таппервер".
Я ее спросил про основную единицу "Таппервера". Я понимал, что это, наверное, унифицированная коллекция каких-то предметов, и хотел знать, какой предмет идет первым.
Я хотел знать про "Таппервер" все с самого начала.
Это ее ужасно смутило, потому что она ни разу не встречала человека, не знающего, о чем она.
За столом сидел преподаватель английского.
Где-то посреди вечера он сообщил присутствующим, что если сбросить баскетбольный мяч с крыши Эмпайр-стейт-билдинг, то он, ударившись об тротуар, подскочит на двадцать один фут и девять дюймов или семь дюймов, что ли.
Нам оставалось только согласиться.
Думаю, теперь вы понимаете, почему я десять дней провел на Среднем Западе. Тамошние люди сюрреально восхитительны. Нередко, слушая подобные вещи, я размышлял, как же мне потом объяснять их тем, кто на Среднем Западе не живет.
3. Живя в Де-Калбе, я спал в постели моего друга, а он великодушно перебрался на диван, но сон в его постели оказался неповторимо занимательным, прямо новую жизнь мне подарил.
Под квартирой размещалась другая квартира, и у человека в той квартире висели часы с кукушкой - в спальне, как раз под спальней моего друга; короче говоря, я весьма отчетливо слышал, как кукуют часы с кукушкой, когда он, она или оно каждые пятнадцать минут выпрыгивало из часов и говорило одно ку-ку, а каждый час - столько ку-ку, сколько времени, вот так:
Час: ку-ку
Два часа: ку-ку, ку-ку
Три часа: ку-ку, ку-ку, ку-ку
до финального крещендо в полдень или в полночь
ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку,
ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку
Кукушка в часах была настоящая кукушечная трудяга. Он, она или оно очень серьезно подходило к работе, всегда являлось вовремя. Поэтому когда я лежал в постели, пытаясь заснуть или проснуться, мозг мой терзали ку-ки.
Если учесть, что я нередко страдаю от бессонницы, более диковинную ситуацию трудно вообразить. Всякий раз, когда я пытался заснуть в этой постели в Иллинойсе, кукушка систематически законопачивала мне кусочек мозга, отчего я чувствовал себя персонажем комиксов, который пытается уснуть.
Я, естественно, удивлялся, как же тот человек внизу вообще спит, но так и не попросил поменять мне эту постель на диванное пристанище. Я понимал, что никогда больше не буду спать над часами с кукушкой. Можно считать, я - вроде как юмористический военкор: подпись "с линии фронта" на странице комиксов.
1 марта 1982 года закончилось.
___________________________
СОВРЕМЕННАЯ ПЕРЕБИВКА
Я собираюсь ненадолго прервать воспоминания о зимней жизни в Иллинойсе 1982 года, чтобы записать пару вещей, случившихся вчера здесь, в Сан-Франциско, потому что один из обреченных замыслов этой книги - попытка заставить прошлое и настоящее жить одновременно.
Вчера у меня был фактически первый настоящий день в Сан-Франциско. Из Чикаго я вернулся поздно вечером в субботу и все воскресенье промучился с разницей во времени, которая вечно меня донимает. Даже за двухчасовую разницу между Чикаго и Сан-Франциско с моего тела и ощущений взыскивается плата в виде легкой дезориентации, беспокойной усталости. По-моему, это продлилось до вчерашнего дня.
Закончив писать, я вышел из-за крошечного деревянного стола в крытых рядах Японского торгового центра - там еще у стола дерево и две пуансеттии в кадке: у одной белые лепестки, у другой красные.
Тихое место, можно работать.
Такое как бы кафе на тротуаре, только тротуара нет, одни цементные полы, а вокруг японские лавки и солидный пеший поток: туристы или японцы, которые живут в Сан-Франциско, работают здесь, а может, пришли что-то купить или поесть - тут полно ресторанов.
Мне нравится отрывать взгляд от этих слов и видеть, как мимо идут люди. Эта книга не требует исключительности уединения.
За соседним столиком два японца пьют кофе.
У них ни малейшего представления о том, что я задумал. Наверное, им все равно. Только что вошла японка со сложенным зонтиком. И ей все равно. Даже не взглянула в мою сторону.
Зонтик вот почему: тут, конечно, дождь не идет, тут крыша и все такое, но снаружи - иначе, потому что Сан-Франциско намочила очередная зимняя буря.
8.25, утро, в торговом центре тихо, и магазины еще не открылись.
До предыдущего абзаца я собирался упомянуть, что японец за другим столиком ест пончик, но когда я досказал вам, который час и что магазины еще закрыты, японец вместе с пончиком исчез, а теперь вот я смотрю на пустоту из-под японца с пончиком, и, черт возьми, он опять вернулся, только теперь - со сладкой булкой. Я-то думал, он ушел, а он, оказывается, ходил к прилавку, покупал еще одну плюшку и с самого начала намеревался вернуться.
Да, трудновато заставить прошлое и настоящее твориться одновременно, никогда нельзя быть уверенным, что они согласятся играть свои роли С них станется - вдруг восстанут против тебя и заработают диаметрально противоположно твоему пониманию и нуждам реальности.
Так или иначе, я, наверное, вот зачем позабыл о своем кратком пребывании в Иллинойсе - хотел рассказать об одной вещи, которую видел вчера вечером, когда шел по китайскому кварталу на автобус домой, в гостиницу.
Может, с самого начала следовало выдумать другой метод рассказать то, что я собирался, как-то покороче, а именно: я задержался возле китайского кинотеатра глянуть фотографии на афишах идущих фильмов и тех, которые еще пойдут, и среди анонсов будущих сеансов обнаружился фильм ужасов о призраках - ужасы живописались портретами злобных привидений и их деяний. Зверский, должен вам сказать, плакат.
Перед витриной анонсов с призрачной афишей и фотографиями стояла обветшало-хрупкая, очень старая женщина. Глядя на них, она принялась в ужасе всхлипывать. Ей не нужно было смотреть фильм она и так ужаснулась. Глядя на афишу, испугалась до слез. Уже сидела в зале, в кресле, и в страхе тряслась от фильма, который появится на экране лишь через несколько дней.
По пути к автобусу я подумал: может, плакат ее так перепугал, потому что она сама почти призрак.
___________________________
4. В Иллинойсе я видел единственную достопримечательность - дом человека, придумавшего колючую проволоку. Когда колючая проволока сделала его богатым и знаменитым, он построил себе особняк. Не помню, как этого человека звали, но в особняк мы все равно не зашли. Только проехали мимо, мне его показали - вот и все мои экскурсии на Среднем Западе.
5. Пока я жил у моего друга, мы совсем ничего не готовили. Ели в городе или потребляли дома всякий мусор из закусочных, которых в студгородке, где жил мой друг, навалом.
На двое суток подряд оккупировав одинокий аванпост на холостяцком рубеже, мы питались сплошь едой в обертках, и наша роль в жизни цивилизации таяла под бешеной атакой гамбургеров, хотдогов, итальянской еды навынос, картошки-фри, молочных коктейлей, сэндвичей с курицей и рыбой, пока вся квартира не провоняла жирными сладкими мусорными отбросами, и после четырех примерно мусорных трапез все вокруг было усеяно их останками: сальной вощеной бумагой, пенопластовыми коробками, пустыми картонками из-под коктейлей и колы, гниющей картошкой-фри - в итоге ими обросли все поверхности в квартире, и мы перешли на следующую логическую ступень разложения и упадка.
"Поев", мы кидали на пол упаковки, лишенные теперь "питательных веществ", так что вся квартира стала напоминать пикниковый ералаш.
И разумеется, не следует забывать, что пока это все происходило, часы с кукушкой под полом в спальне куковали каждую четверть часа, ночью и днем, днем и ночью: ку-ку.
Наконец терпеть это не стало больше никаких сил, мы прибрались и выкинули наш двухдневный музей поп-арта в мусорное ведро. Пришлось, потому что после двух мусорных дней квартира пахла спешно разлагающимся трупом.
Кроме того, зашел один студент моего друга, принес гамбургер, перекусить, и, доев этот гамбургер, невозмутимо бросил пенопластовую коробку на пол, в остальное дерьмо.
Мой друг посчитал, что это не способствует осмысленным отношениям между студентами и преподавателем.
В общем…
Когда весь мусор исчез и мы хорошенько проветрили квартиру, изгнав из нее, так сказать, оберточный дух, получился чудной вакуум, точно вырезали мультяшную раковую опухоль.
6. Я познакомился с кучей народу я никогда столько народу не видел и никогда не увижу. Это элемент странствия до самого теперь. До его прямо сейчас.
Магазины в торговом центре уже открылись.
Человек с плюшками, который облапошил мою реальность, недавно раздвоившись, ушел по-настоящему. Ни клочка его присутствия не осталось. Не считая написанного мною в этом странствии, нет ни малейших доказательств тому, что он тут был или вообще существовал на этой планете.
Вот такая мысль: а если я соврал, если я выдумал и его самого, и это его неуловимое поедание плюшек? Пожелай я легкой мести - мог бы и вовсе отрицать его существование. Он ведь заставил меня резко поменять абзац, который тек себе более или менее простенько, он впихнул меня на синтаксическую карусель - а это все равно что ведерком вычерпывать воду с "Титаника".
Но я его не брошу на произвол иллюзии.
Я встану на его защиту, признаю его право существовать, хотя он сегодня утром мне особо ничего хорошего не сделал, поднявшись и отправившись за следующей плюшкой, чуть я отвернулся. Интересно, он отплатил бы мне тем же?
2 марта 1982 года закончилось.
3 марта, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 1 апреля, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 1 мая, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16,17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 1 июня, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, и я вновь начинаю писать 22 июня 1982 года.
Что за чертовщина?
Куда делись больше ста дней между словами "чуть я отвернулся" и "я вновь начинаю"… куда?
Чем я был занят и где я теперь?
Ну, я в сотне дней от наблюдения за плюшечным провокатором в летнем кафе японского квартала Сан-Франциско, сижу на задней веранде своего ранчо в Монтане, где живу с 1 апреля, - я приехал сюда на весенний семестр преподавать писательство в местном университете и закончил десять дней назад, поставив оценки.
В Монтане великолепное утро.
Куда ни посмотришь - все зеленое, солнечное, птицам очень нравится, о чем они и сообщают, распевая и крылато скача, потому что весна тут выдалась зимоподобная. Я вообще-то ее и весной бы не назвал. Такая зимняя весна, с метелями, извела даже самых закаленных монтанцев, они озлобились, или обалдели, или и то и другое сразу. Источали сюрреализм сна в летнюю ночь.
От этого бары Бозмена, штат Монтана, стали занимательнее, и к тому же в такую погоду мне очень трудно перемещаться, потому что в Сан-Франциско я как-то умудрился сломать ногу.
В сущности, я ненавижу выслушивать чужие сны. Истории про сломанные ноги - в той же категории, но людям почему-то хочется, чтоб из сломанной ноги вышел драматичный рассказ, и они не отстанут, пока его не получат.
- Как же это вы ногу-то сломали? - с упоением спрашивают они. Или притворяются равнодушными: - Ногу сломал, а?
Конечно, ага, еще как сломал.
Но им мало.
Им требуются драматические детали, а никаких драматических деталей и нету. Все истории сломанных ног - это как ты оказался в неправильном месте в правильное время, а потом кальций сделал "кряк".
Я историй про сломанные ноги слышал сотни. Первый раз я сломал ногу, споткнувшись о корень и упав с четырехфутового пригорка, - вот именно, четырехфутового, - и в Сан-Франциско все жаждали узнать, как же это я ногу сломал. Я до смерти утомился всем рассказывать, что споткнулся о корень и упал с высоты четырех футов. На меня все так смотрели, будто я вру, будто я им сказки рассказываю, - что я и сделал однажды в такси.
- Ногу сломал? - спросил шофер, наблюдая, как я карабкаюсь в такси с парой костылей и загипсованной ногой. Очевидные такие подсказки.
- Похоже на то, - отвечал я, не углубляясь в детали, а затем сообщил водителю, куда мне надо попасть - крайне четкое, телеграфное указание. Я надеялся, это собьет его со следа.
Я понял, что ошибся, когда он спросил, куда мне ехать. Я повторил свою телеграмму о пункте назначения и стал ждать того вопроса.
- Ногу сломал? - повторил он, уже взяв нужный курс. - Как же ты ногу-то сломал?
- Дракон, - ответил я.
- Что? - Он вдруг ужасно смутился и чуть не впечатался в зад другому такси. Не исключено, что на заднем сиденье того такси тоже сидел пассажир со сломанной ногой и в том же тягомотном ритуале повторял ту же тягомотную историю, которую излагал уже по крайней мере сотню раз:
- Я сломал ногу, сойдя с одного тротуара.
- С тротуара?
- С одного тротуара.
- Как это? - недоверчиво спрашивал шофер такси впереди, хотя его недоверчивости до недоверчивости моего шофера - как до неба.
- Просто сошел с одного тротуара и сломал, - сказал пассажир впереди, нервно оглядываясь, потому что мы в него чуть не впечатались, когда я ответил своему шоферу: "Дракон". - То такси очень близко, - сказал пассажир, опасаясь, как бы мы вторую ногу ему не сломали.
- Да что это с ним такое? - сказал другой таксист, давя на гудок и оглядываясь на нас, прежде чем изучить банальную и ужасно тягомотную историю своего пассажира, тоже сломавшего ногу.
- Дракон, - повторил я.
- Вы сказали - дракон? - переспросил мой таксист.
- Да, дракон, - ответил я.
- Дракон - то есть дракон?
- Дракон - да, дракон, - ответил я, едва сдержав улыбку.
Теперь мяч на его поле. Интересно, как он поступит. Я уже перешел грань, за которой не стану в миллиардный раз сообщать незнакомому человеку, что споткнулся о корень, упал с четырехфутового пригорка и сломал ногу.
- Вы же знаете, кто такие драконы? - спросил я таксиста.
В нашем такси наступила тишина - шофер вилял в вечернем часпиковом движении Сан-Франциско. Трехквартальная пауза. Я поглядел в окно, потом в затылок шоферу, потом в зеркальце заднего вида, где шофер весьма старательно избегал смотреть мне в глаза.
А потом он прервал молчание, чтобы сказать все, что собирался сказать до конца нашей поездки.
- Да, я знаю, кто такие драконы, - почти прошептал он.
В общем, я тут мучительно пытаюсь сказать, что истории про сломанные ноги мучительны - очень. Но это все же не проясняет невысказанный вопрос, на который я отвечаю вздохом ахххххххххх. По-моему, читатель, это обозначает вздох.
- …Но как же это вы ногу-то сломали в Сан-Франциско?..