– Говорил. И еще раз скажу. Вы должны быть готовы к неприятным вопросам. Должны сохранять спокойствие, что бы ни прозвучало. Никто не должен заметить, что вас что-то задевает.
Ни слова не прозвучало в ответ. Лишь раздражение проступило на лице Мельниченко. Тем временем самолет, которому надоело висеть на большой высоте, начал снижаться. Высветившаяся надпись запретила курить, хотя и так никто не курил. Стюардесса принялась проверять, все ли пристегнуты. Она была хорошенькой. Григорий не стал пристегиваться, чтобы она обратила внимание. Желаемое было достигнуто.
– Пристегнитесь, пожалуйста, – милый голосок звучал требовательно.
– Думаете, поможет?
– Думаю. – Ноль кокетства. Девушка не собиралась с ним любезничать.
– Ну, если вы просите…
– Не заставляйте меня ждать.
Вздохнув, он выполнил требование, проводил ее насмешливым взглядом.
– Что, не вышло закадрить? – прозвучал рядом довольный голос.
– Не очень-то и хотелось…
Из аэропорта Григорий прямиком направился в штаб. Следовало убедиться, что все на месте, трудятся в поте лица. Как и положено трудиться. Ибо сказано в Библии: будешь зарабатывать хлеб свой в поте лица своего.
Команда работала. Все-таки, он вышколил своих людей. Оставалось выяснить содержательную сторону дела. Его не устраивало обычное просиживание штанов.
27
Утро было отмечено важным событием – "Жигуленок" увез Анатолия Николаевича, Сергея и Валентину за пределы города. Началась пора выступлений. Встреч с избирателями. Теми, кто мог и должен был решить судьбу кандидатов, соискателей депутатского звания.
Дорога убегала вверх, а справа и слева тянули к небу свои пологие бока холмы. Замерзшие пашни ждали снега. Стоявший вдалеке лес выглядел серым, совсем скучным. Через несколько секунд машина взлетела на макушку холма, и открылась неохватная ширь, веселящая глаз, радующая душу. Хотелось жить, хотелось лететь над этой благодатной землей. А дорога пошла уже вниз, чтобы, миновав лощину, опять устремиться к небу.
– Ты, главное, не волнуйся, – наставляла его Валентина, сидевшая сзади.
– Я не волнуюсь.
– Ты умеешь хорошо говорить. Я-то знаю. Главное, чтобы ты не волновался. Потому что, когда ты волнуешься, ты… хуже начинаешь говорить. Поэтому… не волнуйся.
– Хорошо.
Вскоре по обе стороны дороги показались старые одноэтажные дома, погруженные в осенние садики. Поселок пропустил их в свое нутро. Народу на улице не было вовсе. Клуб они отыскали без проблем – так мог выглядеть только он: старое, облезлое здание, чуть побольше окружающих домов, какое-то неприкаянное, окруженное вытоптанной землей.
Одиннадцать человек ожидали встречи с ним. Анатолий Николаевич рассчитывал на большее. Но что делать?
Конечно же, он волновался. Еще как волновался. Что-то ходило ходуном в груди. Голос звучал дырявой жестянкой.
– КПРФ плохо отстаивает коммунистические идеалы. Партия давно потеряла инициативу, тянется в хвосте событий. Но есть еще одна проблема, гораздо более серьезная: моральный облик руководителей КПРФ. Многие из них давно превратились в капиталистов. Живут в роскошных домах, владеют банками, фирмами, акционерными обществами. Квасов – яркий тому пример… – Он видел обращенные к нему лица, на которых жило внимание, интерес. Ему хотелось удержать это внимание, не дать угаснуть интересу. Он заставил себя говорить с выражением. Голос зазвучал ровнее, легче. – Вы должны избрать депутата, который будет работать для вас. Квасов будет? Нет. У него свои делишки. Ему второй коттедж с озером надо строить. Мельниченко будет работать? Тоже не будет. Вы прекрасно знаете, чем он занят. У остальных кандидатов свои личные интересы. А я хочу отстаивать интересы простых людей, таких как вы. Я знаю, как вы живете. Я живу точно так же, не в хоромах, а в коммунальной квартире. И зарплата у меня небольшая. Отстаивая ваши права, я буду отстаивать и свои… Вот почему от меня будет больше толку, чем от Квасова… Прошу вас поддержать меня, – с некоторым смущением закончил он. – Если есть вопросы, готов ответить.
Сначала все молчали, потом невзрачный мужичок с испитым лицом спросил отважным голосом:
– А зарплату нам когда выплатят?
Анатолий Николаевич растерялся – при чем тут зарплата? Хотел отмахнуться, но понял – нельзя не ответить. Только что сказать? Спрятался за вопрос:
– Давно не платят?
– Да уж забыли, когда получали. А без денег как? Дети в школу не ходят.
– Почему?
– Нет теплой одежды, обуви. Босиком не пойдешь. Холод какой. А дальше еще холоднее будет.
Запричитали женщины, голоса переплелись, шум растекся по захудалому клубу. Анатолий Николаевич взметнул руку, требуя внимания.
– Вот видите. Пора навести порядок. Пора защитить простых людей. Нам надо вернуться к Ленину. Поэтому нельзя голосовать ни за Квасова, ни за Мельниченко.
Завершив такой ловкой, на его взгляд, фразой выступление, он попрощался, покинул дряхлое здание, утянув за собой Валентину и Сергея. Петр ждал их в машине.
– Ты прекрасно выступал, – раздался довольный голос Валентины, когда закрутились колеса и началось движение. – Молодец.
– Жаль, что людей мало пришло. – Он повернулся, посмотрел на друга. – Сергей, ты договаривался по поводу встречи?
– Я договаривался.
– Почему так мало пришло?
– А что я могу сделать? За руку их привести?
Анатолий Николаевич не знал, что сказать. Уселся поудобнее, принялся наблюдать, как машина проглатывает дорогу. Наблюдать за собственным перемещением так же приятно, как смотреть на огонь или движущуюся воду.
"Стекло он помыл, – журчала сама собой ленивая мысль. – Человек может исправиться. Или я его просто достал… Они слушали. Надо же. Получилось. Сколько теперь еще придется выступать. Но… получилось".
В другом селе собралось еще меньше – семь человек. Анатолия Николаевича это расстроило, что не сказалось на пафосе выступления. Он почувствовал вкус к общению с людьми. Это было прекрасно – обращаться к аудитории, ощущая, что сидящие перед тобой внемлют твоим словам, подвластны тебе.
– Вот почему я прошу вас поддержать меня, – закончил он привычными словами. – Если есть вопросы, готов ответить.
И на этот раз первый вопрос был про деньги. Теперь он не застал Анатолия Николаевича врасплох. Как и другие вопросы, посыпавшиеся следом: про то, будет ли война с американцами или НАТО, про повышение цен, про то, будут ли запрещать держать скот? Последний вопрос задал пожилой мужичок с хитрыми глазами: "Вот, к примеру, начальники всякие воруют, а в тюрьму их не содют. Так будут ли их сажать?" Анатолий Николаевич заверил, что непременно будут, если его изберут в депутаты, потому что он станет наводить порядок.
Оказавшись в машине, он вновь подумал: "А ведь слушали. Получилось. Надо выпить. Отметить". Благостное ощущение наполнило его.
Дорога не желала останавливаться – все так же стремительно убегала под капот. Задумчивый день клонил к вечеру.
– Ну, как? – спросил Виктор Петрович, когда они ввалились в штаб.
– Он так выступал, так выступал, – восторженно проговорила Валентина. – Слушали, затаив дыхание.
– Плохо, что народу мало пришло. – Анатолий Николаевич грустно вздохнул.
– Почему? – деловито осведомился майор.
– Я оповещал, – поспешил заявить Сергей. – Оповещал. А приходит мало.
Анатолий Николаевич решил промолчать. Пауза обрела неловкую тональность.
– Беру подготовку встреч на себя. – Лицо у майора было серьезным, решительным, словно он взялся возглавить попавший в окружение полк.
– Хорошо. Я не против. – Анатолий Николаевич добродушно улыбался. – Надо отметить успешное начало выступлений.
– Какое успешное, коль народу почти не было? Подождите отмечать. Давайте сначала решим по встречам.
Энергичный майор усадил Сергея, принялся дотошно выяснять, что и как сделано. Анатолий Николаевич терпеливо наблюдал за ними. Разговор затягивался. Не ощущалось перспективы окончания.
– Мы с Валентиной пойдем, – сообщил Анатолий Николаевич. – Я устал.
– Да-да, идите, – на секунду вынырнув из разговора, позволил майор.
Сергей посмотрел тоскливыми глазами. Поделом. Напортачил, теперь мучайся.
Надев куртку, Анатолий Николаевич покинул территорию штаба, оказавшись на смежной территории, ограниченной не стенами комнаты, но домами. Выстуженный холодным ветром тротуар подставил свой бок.
– Скорее бы снег, – сказал Анатолий Николаевич.
28
– Скорее бы снег. – Григорий посмотрел на Наталью Михайловну озорными глазами. – Поехали. Не пожалеете. Хороший ресторан. Ей Богу.
Ее лицо приняло мягкую усмешку.
– Вы так меня уговариваете. Хорошо. Поехали.
Автомашина выполнила свою работу, доставив их в нужное место. Тротуар подвел к тяжелой двери, которая позволила попасть туда, куда он стремился. Григорий выбрал столик подальше от входа.
– Не приходилось бывать здесь?
– Нет.
– Признаться, тут неплохая кухня. Даже по московским меркам.
– Я очень рада.
Он чувствовал – подобные тонкости не слишком интересны ей. Надо было найти подходящую тему.
– А почему бы вам, Наталья Михайловна, в политику не податься? У вас хорошие шансы. В политике мало женщин, вам легче будет пробиться, чем мужчине.
– Куда пробиться? – Глаза у нее были веселые.
– Наверх. К известности, популярности, влиянию. Тут все ясно. Между прочим, я могу помочь. У меня мощные знакомства на Старой площади.
– Что вы имеете в виду?
– Администрацию президента. Могу устроить вас в любую партию. Даже в "Единую Россию". Там практически нет умных людей. С порядочными тоже дефицит. Вы придетесь очень кстати.
– Спасибо, не надо.
– Зря. Вы подумайте, не спешите отказываться.
На столе появилась бутылка сухого красного вина, произведенного в далекой Франции. Рядом с бутылкой разместилась закуска, уложенная в тарелки.
– Давайте выпьем за вас. – Григорий поднял фужер. – Я рад, что здесь можно встретить таких людей.
– Каких?
– Ну… достойных.
– Они есть везде. Уверяю вас.
– Тогда пьем за достойных.
Рубиновой жидкости в ее фужере уменьшилось на чуть-чуть. Иную даму он заставил бы опустошить стеклянную емкость. С Натальей Михайловной так нельзя было поступить.
– Григорий Матвеевич, и все-таки, вам не мешает прошлое того, кому вы помогаете?
Его улыбка стала прощающей.
– Поймите, мы живем в пору дикого капитализма. Сейчас нет честных состояний. Мельниченко ничем не хуже других. Может быть даже лучше. Он не воровал, используя служебное положение, близость к власти. И потом, не все так просто. Вы вот взяли деньги у Мельниченко.
– Я их взяла не для себя. Для детей.
– Какая разница?
– В самом деле, никакой. – Она отпила еще немного вина. – Где вы учились на политолога?
– Нигде. Жизнь научила. Я умный. Вообще, я закончил философский факультет Московского университета. С отличием. И успел защитить кандидатскую диссертацию, пока еще имело смысл заниматься наукой. Но с началом реформ поменял направление деятельности. Начал с экспертного совета при правительстве, потом – при администрации президента. Потом занялся выборами. В девяносто пятом помогал "Нашему дому – России", в девяносто шестом – Ельцину. Избрал кучу губернаторов. Стажировался в Америке. В девяносто девятом помогал "Единству". В двухтысячном был в команде Путина. Написал три книги.
– Серьезный послужной список. Давайте выпьем за ваши успехи.
На этот раз она покончила с налитым вином. Когда Григорий собрался наполнить ее фужер, она остановила его.
– Спасибо, мне хватит.
Мясное блюдо не подкачало. Он поглядывал на женщину, которая так влекла его – ее лицо хранило спокойствие.
– Нравится? – осведомился Григорий.
– Вкусно, – согласилась она.
– Кухня здесь на самом деле неплохая. Два места я у вас знаю, где кухня на уровне.
– Рада, что нашлось хотя бы два места, заслуживающих вашей похвалы.
Ее ирония почему-то не обижала его.
Когда наступило время расплатиться, повторилось то, что уже происходило – она заставила его взять половину требуемой суммы. Он понимал, что не стоит упорствовать.
Потом они переместились к ее дому. Корпус машины все еще отделял их от холода, заполнявшего улицы. Ему хотелось попасть к ней.
– Спасибо вам за интересный вечер, – сказала она.
– Почему бы вам не пригласить меня выпить кофе?
– Нет, я не приглашу вас пить кофе. Извините. – И вновь спокойная, чуть усталая улыбка тронула ее лицо.
– Никогда?
– По крайней мере, сегодня. До свидания.
Она ушла. А вместе с ней – какая-то загадка. Тайна. Эта женщина отличалась от всех остальных, с которыми он был знаком.
Утром, направляясь в штаб, он думал о ней. Чем объяснить ее поведение?
"У нее кто-то есть", – решил он.
Максим прямо-таки светился. Исходил радостью.
– Я придумал. Закачаешься. Там про всех: про Квасова, про Кириченко, про Зюганова. Народная сказка. "Три поросенка" называется.
– Хорошо. Оставь. Потом прочитаю.
Максим не мог ждать. Все в нем крутилось, клокотало, фонтанировало.
– Ты послушай. Это быстро. "Жили были три веселых поросенка: Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф. – начал он читать с выражением, как читают артисты. – Они любили бедных и хотели, чтобы их было как можно больше. Для этого Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф, когда немного подросли, вступили в партию простых поросят. Ниф-Ниф поселился в самом большом городе страны и в конце концов стал начальником партии простых поросят. Наф-Наф, когда его завод совсем раскрали, и простые поросята, работавшие на нем, остались без работы, возглавил обком партии простых поросят. А Нуф-Нуф к этому времени вырос аж до заместителя губернатора… – Максим не мог справиться с тем весельем, которое бурлило в нем. Голос его срывался. – Решил Наф-Наф пойти в депутаты, чтобы его не посадили за грязные делишки на большом заводе. Нуф-Нуф изо всех сил помогал ему, тряся пузом и пугая тех, кто не любил Наф-Нафа: "Я вас накажу, если вы не выберите Наф-Нафа". Потом из самого большого города приехал Ниф-Ниф и стал всех убеждать: "Я – начальник партии простых поросят и лучший в мире защитник поросячих интересов. Я требую, чтобы вы избрали Наф-Нафа. Тогда ваша жизнь станет еще лучше". Но простые поросята не поверили им. "Как же эти Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф могут защищать интересы простых поросят, если все трое превратились в жирных хряков? – говорили простые поросята. – Хряк поросенку не товарищ. Долой жирных хряков!" Вот почему Наф-Наф, Ниф-Ниф и Нуф-Нуф продули выборы".
Как он был доволен. Смотрел на Григория шальными глазами.
– Хорошо, – без всяких эмоций сказал Григорий. – Выпустим листовку. Пусть Кузьмин распространит. Тридцать тысяч экземпляров.
– Пятьдесят.
– Зачем?
– Так ее больше народу прочитает.
Не хотелось спорить. Какая разница?
– Ладно, пятьдесят.
"Надо позвонить неистовому ленинцу, – подумал Григорий. – Что он там поделывает? Кстати, результаты соцопроса для него радостные. Он уже на пятом месте. Выше навряд ли поднимется. Все равно – результат".
Через два часа он сидел в зале, подальше от сцены, и наблюдал за своим подопечным, за тем, что происходит. Он превратился в того, кто лишь созерцает. Вбирая при этом каждую деталь. Он должен был увидеть всё.
Народу собралось много, человек сто двадцать. На лицах висело равнодушие. Приказали придти – они пришли. Но едва Мельниченко появился в дверном проеме, шумок разбежался по залу. Григорий понимал причину оживления. Прошлое волочилось за его подопечным, вызывая нездоровый интерес.
Мельниченко выступал весьма сумбурно. Собственную биографию скомкал, программу изложил заумно, а на вопросы отвечал неконкретно и многословно. Следовало хорошенько вдарить ему по жопе.
Григорий нарочно выдержал паузу между выступлением и разговором подольше – не сел к Мельниченко в машину, поехал на своей. И лишь в штабе, оказавшись в самом важном кабинете, бросил будто гирю:
– Плохо.
– Что плохо? – осторожно поинтересовался очень важный человек.
– Все.
Мучительный вздох был ему ответом.
– Контакт с залом вы не установили. Тараторили что-то свое. А как вы излагали программу? С министра финансов брали пример? По-вашему, простые люди знают, что такое консолидированный бюджет? Понимают, зачем надо понижать НДС? Вы перепутали аудиторию. Это не предприниматели… На вопросы отвечали неубедительно, длинно. Вконец потеряли динамику. Я уж не говорю про внимание – один слушает, другим не интересно. Всё плохо.
Большой человек был вконец сконфужен.
– Что теперь делать?
– Выполнять мои установки. Будем еще тренироваться… Вечером устроим детальный разбор полетов.
– Может быть, отменим завтрашние выступления?
– Нет! Ничего отменять не будем.
Из кабинета Григорий выходил победителем. Удалось поубавить спеси у подопечного. Теперь будет относиться к нему с должным уважением.
На лестнице между вторым и третьим этажом он позвонил другому своему подопечному.
– Как ваши дела? – строго спросил он.
– Хорошо.
– Где вы сейчас?
– В районе. Еду на встречу с избирателями.
– Нам надо увидеться. Когда вернетесь в город?
– Наверно, в десять.
– Встретимся в одиннадцать. Там, где обычно.
– Юрий Иванович, – раздалось из трубки. – У меня почти уже кончилось то, что вы мне давали. Ну… то, что вы мне дали.
– Понял. Хорошо, снимем эту проблему.
Работа с главным подопечным началась в восемь.
Григорий выгнал всех – только он и Мельниченко. Смотрели видеозапись. Григорий ровным голосом отмечал ошибки, упущения. Подопечный ерзал в кресле, хмурился, но молчал. Кивал головой. Потом начался тренинг. Мельниченко выступал, пересказывал программу, отвечал на вопросы. Теперь он делал это куда охотнее, чем прежде. Урок подействовал.
В половине одиннадцатого Григорий подвел черту.
– Все. Езжайте отдыхать.
Мельниченко настолько измотался, что забыл выпить виски. Срочно отбыл домой. Григорий спустился на второй этаж, проследовал в кабинет. Сейф не стал упрямиться, выдал нужную сумму рублей. Проверив электронную почту, Григорий начал собираться. Пора было ехать на встречу со вторым своим подопечным.
"Макдональдс" в очередной раз принял их. Несмотря на поздний час, народу было много. Молодежь наслаждалась ширпотребной американской кухней, пряталась от промозглого ветра.
Григорий приглядывался к тому, кого втянул в предвыборную гонку. Что-то новое появилось в Кузьмине – взгляд обрел уверенность, и сам он держался по-другому, чем прежде. Сам купил на двоих быстрой заморской еды. Подивил изрядно. Разумеется, деньги у Кузьмина были его, Григория. Все равно, такого он не ожидал.
– Я вас поздравляю, – сказал Григорий, когда подопечный устроился напротив. – Последний соцопрос показал, что вы поднялись на три позиции. Теперь вы пятый.
– Спасибо. – Его победная улыбка была усталой.