Я вытащила торчащий из свеклы нож и начала нарезать ее, присев рядом со старушкой.
5
…Так я и осталась в этом затерянном среди гор, почти вымершем селе. Старушка жила одна, дети давно разъехались, муж умер несколько лет назад.
- Если тебе некуда идти, - сказала она, - живи у меня. Будешь помогать по хозяйству. Одной мне трудно уже. Я тебя кормить буду. Спать можешь на веранде. А там видно будет…
Вечером, после того как я вырубила сухие стебли кукурузы, бабушка дала мне тарелку с козьим сыром и стакан молока.
- Ну что, пошли в избу. Покажу тебе твое место.
И она повела меня в дом.
- Ляжешь тут вот, - указала на низкий топчан в углу просторной стеклянной веранды. - Тут есть одеяло, подушка. Завтра, если захочешь, поведу тебя в баню. Правда, баня у нас работает раз в месяц, но Яковлевна, заведующая, - подруга моя. Натопит. Все, спи. И я пойду. Завтра садом займемся.
Она плотно прикрыла за собой двери веранды, и я осталась в темноте. Сидела и смотрела в широкое мутное стекло, за которым виднелись причудливые силуэты старых деревьев. Еще утром я заметила с тыльной стороны дома большой сад, в котором, как разноцветные лампочки, висели желтые груши, красные яблоки и лиловые сливы. Внизу, в других дворах, урожай был уже собран… Не раздеваясь, я легла на топчан и с удовольствием вытянула уставшие ноги. Теперь, поменяв ракурс, я видела над собой темное небо, в котором, как рыбы в сетях, пульсировали звезды. Они водили хоровод, приближались и удалялись, то выпуская свои сверкающие усики, то боязливо сворачиваясь в ослепительный мячик. В ночной тишине было слышно, как дом наполняется звуками, деревянные стены веранды, остывая от дневного тепла, слегка потрескивали, где-то под полом шуршала мышь, время от времени в саду падали яблоки. На веранде витал аромат сухих трав, на расстеленных старых газетах лежали орехи, со стен длинными низками свисали сушеные грибы. Я впитывала звуки и запахи, как губка. Они были новыми, необычными и целительными. Я даже смогла впервые вздохнуть полной грудью - до этого было ощущение, что легкие забиты иголками.
…Звезды приблизились к самому окну и прижались к стеклу, расплющились, словно веселые детские личики. Я еще не могла улыбаться. Просто помахала им рукой и закрыла глаза.
6
Утро просочилось на веранду легкой молочной струйкой. Сад стоял по колено в тумане, который медленно оседал все ниже и впитывался в землю, делая ее мягкой и влажной. Я открыла глаза и увидела ту же картину, что и вчера: бабушка стояла надо мной. Но сегодня она держала в руке кружку молока и тарелку с налистниками - треугольными блинчиками с творогом, желтыми от домашнего масла и яиц.
Увидев, что я проснулась, старушка осторожно поставила всю эту роскошь на поломанный стул.
- Вот, поешь и приходи в сад. Будем снимать яблоки. Пора уже.
Хорошо, что она ушла, потому что я набросилась на блинчики, как волк. И едва не захлебнулась молоком.
Мне не нужно было ни одеваться, ни расчесываться. Я вышла в сад через двери веранды и замерла в восторге: таких фруктов я еще никогда не видела! Под тяжестью огромных яблок ветви деревьев гнулись до самой земли. Плоды были "щекастыми" и напоминали головки упитанных херувимов. Бабушка принесла кучу плетеных корзин и расставила их под деревьями. Я поняла, почему она сказала "снимать" - плоды были такими сочными, что брать их нужно было аккуратно, сок так и брызгал из них при прикосновении. Ветки, освободившись от груза, взлетали кверху и деревья благодарно кивали своими кронами.
После яблок настал черед слив. Таких же сочных, огромных, великолепных. Казалось, они были припорошены серебряной пыльцой. Но стоило стереть ее, как слива вспыхивала в руке лиловым фонариком. Сливы были сладкими, как мед. Нет, слаще меда… Я старалась работать быстро, но старушка все время опережала меня. Она успевала обработать два дерева, а я в это время заканчивала только одно. Полные корзины мы несли на веранду и высыпали сливы в большое алюминиевое корыто, их еще нужно было протереть и разложить для просушки. Яблоки мы сортировали и делили на три части: те, что не успели перезреть, ссыпали в погреб, битые нарезали и раскладывали на подоконники по всему дому, а некоторые старушка отбирала, чтобы сделать сок.
Работали почти до вечера. Когда я оглядела сад, увидела, что в нем больше нет красок - мы раздели его догола. В нем поселилась осень. Только на краю сада стояла одинокая айва. Я указала на нее, но бабушка махнула рукой:
- Эта может стоять до ноября. Слаще будет.
Когда мы наконец зашли в дом, мне показалось, что я попала в рай - повсюду лежали фрукты, от их запаха голова кружилась.
- Сейчас я в сельпо пойду, - сказала старушка, - а ты отдохни. Видно, что работать ты не привыкла. А по селу тебе шастать ни к чему - у нас тут везде уши и глаза. Еще скажут, что я батрачку взяла…
Она, казалось, совсем не устала. Сняла фартук и быстро пошла вниз по тропинке, ведущей в центр села.
Я осталась одна, села у окна и уставилась на айву. На каждой черной ветке висело по пять-семь желтых фонариков. Легкий ветер поднимал занавеску, висящую над незапертой дверью. Заглянула рыжая курица, громко кудахча, будто выражая свое недовольство миром, котенок прыгнул мне на колени и, отчаянно замурлыкав, принялся тыкаться прохладным носом в ладонь, настойчиво требуя ласки. На газовой плите что-то булькало в большой кастрюле - может быть, подружка той рыжей курицы… Я подумала: "Ай-ва…"
7
Я еще не понимала (о, до этого было еще очень далеко!), что какой-то новый, неведомый прежде смысл может появиться в жизни только оттого, что ты наблюдаешь за садом. Просто изо дня в день смотришь за окно на деревья. Никогда я еще не видела, как на смену одному времени года приходит другое. А здесь, в этом маленьком селении, отгороженном от всего мира горами, впервые увидела чудо. Еще вчера в саду было лето, отягощенное плодами, насыщенное всеми красками, а сегодня он стоял прозрачный и чистенький, как операционная или зал перед балом, а на следующий день, раскрыв глаза, я увидела, как в это пустое чистое пространство вошла зима. Она была едва заметна - легкая тень мелькнула среди обнаженных деревьев. Но этого было достаточно, чтобы почувствовать ее прохладное дыхание. Впереди был долгий период межсезонья, но, клянусь, три времени года, как в кино, отразились в окне веранды за один день!..Заметила бы я это раньше? Вряд ли… Что-то случилось не только с моим слухом и голосом, но и со зрением. Все обострилось, и то, на что прежде я не обращала внимания, представало передо мной как откровение и открытие. А смысл человеческих отношений был утрачен. Смысл - блуждающий в темноте огонек. Загорается неожиданно и так же неожиданно гаснет. Когда он маячит вдали - мы двигаемся, радуемся жизни. Когда он гаснет - все угасает вместе с ним. На первое место выходят только физиологические потребности организма. Порой кажется, что жизнь становится легче. Но и… страшнее. Этот период темноты и бессмыслицы ведет к безумию или беспорядку. И если он затягивается, человек деградирует или… или становится циником. Циник-нищий - это законченный преступник. Циник-богач - механизм для удовлетворения потребностей.
Но мне повезло: я была на природе, а она не дает сойти с пути истинного.
…Старушка будила меня в шесть. Целый день мы что-то вместе делали, вечером с полчаса молча сидели у порога (я смотрела, как во двор входит ночь), а потом шли спать. Старушка включала старенький черно-белый телевизор у себя в комнате, и до меня доносились мексиканские мелодии из сериалов. Время исчезло. Прошлое висело над моей головой, как чугунный шар на тонкой нитке, но она, эта нитка, почему-то не рвалась. Если бы оборвалась - шар раздавил бы меня… Наверное, я должна была жить…
8
Дом, приютивший меня, находился выше других. В селении жили старики, и подняться на гору было для них делом нелегким. Поэтому первого нового человека я увидела не скоро. Раз в месяц старушку навещала ее подруга - такая же сухонькая, сгорбленная и проворная. Это была банщица Яковлевна.
Увидев меня впервые, она всплеснула руками:
- Господи помилуй! Это что за негра такая? Откуда?
- Бог ее знает, - ответила моя хозяйка, - приблудилась, из лесу пришла…
- А Петровичу ты сказала?
- А то ты нашего Петровича не знаешь! Уже с утра лыка не вяжет. Да и зачем ему говорить? Погубит приблуду, как Иеланума…
Во время этого разговора я сидела на стуле посреди комнаты и вертела головой, стараясь понять, о чем они говорят и чем мне грозит этот визит. Сердце мое трепетало, как флажок на ветру.
- Наверное, мы ее напугали, - заметила Яковлевна, - смотри, как дышит.
- Иди, посиди с нами! - позвала меня за стол хозяйка, - чаю попьем…
- Помыть бы ее нужно… - заметила банщица, - а на голове-то что! Прическа, как у Игнасио из "Тропиканки"!
- Не у Игнасио, а у Хуана Карлоса!
- Ты все путаешь. Карлос - сын миллионера, у него не может быть такой прически! - авторитетно сказала Яковлевна. - А Игнасио - тот бедняк, в которого влюблена Мария!
Старушки заспорили. Обиженная Яковлевна стала собираться домой. Я взволнованно смотрела на обеих.
- Ну чего ты, Яковлевна, - миролюбиво произнесла моя хозяйка. - А как же чай?
Яковлевна поджала губы, но все же уселась на место и снова уставилась на меня.
- На вот! - произнесла наконец она, протягивая мне печенье.
Обе подруги, подперев руками подбородки, смотрели, как я ем.
- Знаешь что, - сказала Яковлевна, - она хоть и приблуда, а все же - девка! Ты приводи ее ко мне завтра, ближе к ночи. Я воду нагрею - искупаем ее. Может, и к Петровичу заведем. Какая-никакая, а все же - власть. Может, ищут ее…
Я перестала жевать печенье и отчаянно замотала головой.
- Нет уж! - решительно сказала моя хозяйка. - Бог послал - Бог и решит, что дальше делать. Хватит с нас Иеланума, у меня за него до сих пор душа болит. Сообщили о нем - и что? Кому он тут мешал? А был он - посланец. Истинно говорю - святой… Может, эта приблуда нам вместо него дана…
- Да, Иеланума жалко… - вздохнула Яковлевна и обернулась ко мне: - Ты знаешь Иеланума?
Это имя меня взволновало. От сочетания звуков захотелось плакать. Имя звучало печально и тревожно, как зашифрованная фраза, как название пропасти, как вой одинокого зверя. В нем не было ничего человеческого.
- Да не знает она его! Не трогай девку. Видишь, она не в себе… - сказала моя старушка.
И они заговорили о таинственном Иелануме. Я прислушивалась, пытаясь разобрать их слова…
9
…Его нашли пятнадцать лет назад в медвежьей берлоге. А до этого местные жители не раз видели в лесу странное существо, передвигающееся на четвереньках, но без шерсти и хвоста. Существо с обезьяньим проворством бежало следом за большой медведицей. "Оборотень!" - решили крестьяне и перестали охотиться в тех местах. Медведица вреда не приносила. Более того, находилась под охраной закона, запрещающего истреблять редких животных.
Потом времена изменились. Внизу, у трассы, построили частный ресторан, и хозяин внес в меню дорогое блюдо - отбивную из медвежьего мяса. За каждую тушу платил бешеные для этой местности деньги. А денег у населения было маловато. Вот тогда-то и пришел черед медведицы.
Семеро односельчан, вооружившись ножами и кольями (многие уже сдали оружие в милицию), отправились на поиски берлоги. Перед тем каждый сходил в церковь и мысленно попросил Бога избавить его от первого удара.
Стояла зима. Медведица спала в своей берлоге. Ее выкуривали дымом, совали внутрь берлоги факелы, пытались разбудить криками и звоном крышек от походных котелков. Наконец с угрожающим ревом она медленно вылезла из своего убежища и встала на задние лапы, загораживая собою вход. "Разом!" - скомандовал вожак, и семь кольев впились в грудь двухметрового зверя. Медведица сделала несколько шагов и упала так, что колья под весом тела пронзили ее насквозь. Они торчали из спины и делали ее похожей на мифическое животное.
А потом в берлоге нашли "оборотня"… Он лежал в глубокой выемке, еще хранившей тепло медвежьего тела, и тихо скулил. Когда странное существо вытащили наружу и бросили рядом с телом медведицы, вокруг которого уже расплывалось красное пятно, превращая снег в вишневую пенку, "оборотень" поднял голову кверху и издал странный звук: "И-и-е-е-ла-а-ну-у-м-м-м!.."
Медведицу повезли в село на санях. Существо завернули в кожух и положили рядом с ней. А по дороге завезли в местную амбулаторию. Здесь работали фельдшер и пожилая медсестра. Осмотрев пациента, они пришли к выводу, что это человек. Только одичавший. Видимо, он прибился к медведице, потерявшей своих детенышей, и она вырастила его. Сколько лет человек провел в лесу, откуда он и какого возраста - все это оставалось загадкой. Первое время существо рвалось на улицу и протяжно выло. По звуку вырывающемуся из его гортани, ему дали имя - Иеланум.
Семь лет до него никому не было дела. Иеланум жил в амбулатории. Его научили надевать холщовые штаны и сорочку, есть из миски и спать в кровати. Местные жители по очереди приносили ему еду. Бывало, шли в амбулаторию, как на праздник или в церковь, всем семейством, а потом через окно наблюдали, как он ест. Заметили: посещение "лешего" приносит удачу. То выздоровеет корова, то придет из города долгожданное письмо от родственников… Старый фельдшер, соскучившийся по науке, каждый день занимался с Иеланумом, записывая его реакции в большую амбарную книгу. Бо́льшую часть времени Иеланум сидел на койке и смотрел в окно. Зимой в его памяти, очевидно, всплывала картина убийства медведицы, и он душераздирающе выл на луну.
А потом в селение начали приезжать журналисты. Сначала - местные, потом - из столицы, а позже - и иностранные. Иеланум прятался от вспышек фотоаппаратов и камер и угрожающе рычал.
Однажды в село въехал зеленый фургон. По распоряжению сверху Иеланума забирали для исследований в столицу. У амбулатории собрался народ, "леший" бился в руках крепких санитаров, фельдшер плакал и пытался вырвать своего подопечного из рук садистов. Когда Иеланум обессилел и затих, его бросили в кузов.
Фургон уехал. Еще долго в ушах сельчан звучал его последний крик: "И-и-е-е-а-а…" Больше об Иелануме никто ничего не слышал.
Правда, три года спустя в программе "Взгляд" показали сюжет о странном человеке, живущем в доме престарелых где-то в… Башкирии. Местный врач поведал с экрана, что человека воспитала медведица. И, несмотря на то, что он давно уже живет среди людей, он так и не научился ни разговаривать, ни понимать человеческую речь. Потеряв научный интерес к феномену природы, его поселили здесь, среди старых и убогих. Врач рассказывал и поглаживал пациента по лохматой голове, а тот смотрел в телекамеру немигающим взглядом. Кто-то из сельчан смотрел этот сюжет и после, собрав у сельпо толпу зевак, бился об заклад, что это был их Иеланум…
…Имя его - ветер в поле, имя-вой, в котором больше смысла, чем в человеческой болтовне.
Иеланум не любит слов и никогда не найдет себе собеседника. Слова - пиявки, которые наполняют рот горечью.
Иеланума вытолкнули в мир, и мир не принял его.
Иеланум смотрит на жизнь из глубокого колодца, но видит только круглое пятно яркого света и ничего не понимает в суете теней вокруг себя.
Иеланум строит свой мир - в себе.
Иеланум не заставляет любить себя.
Иеланума никто не любит - он вызывает лишь страх и отвращение.
Одиночество Иеланума не согрето ни одним лучиком, ни одной случайной птичкой, несущей в своем клюве ветвь на вершину его одиночества.
Одиночество Иеланума - бесконечно.
Иеланум бредет из темноты во тьму - свет пугает его.
Иеланум - свет света и тьма тьмы: ни там, ни тут его не поймать.
Никто не обращается к нему, никто не зовет его - и только поэтому мир не переворачивается.
Иеланум - тот, кто обезумел по собственному желанию…