6
После того как растерла ногу мсье Паскаля (ладони мои горели!), я села на балконе, окутанная синим ночным светом, струившимся с гор, будто река. Что такое - наслаждаться жизнью, вдруг подумала я. Иметь деньги? Вкусно жрать? Пить, спать, болтаться по курортам, фотографироваться на фоне исторических памятников - фигня!
Как по мне, это - сбросить сапоги и стать босиком на траву после лютой зимы, плыть в море, нырять и снова плыть, кожей вбирая в себя солнце и воду. Выловить ракушку. В знойный день глотнуть из бутылки минеральной воды. Закрыть глаза и снова чувствовать, как пьешь солнце - вбираешь его ноздрями, кожей, веками, каждой клеточкой. Читать толстую длинную книгу. Какой-нибудь английский роман, написанный хорошим пространным стилем. Жить между восторгом и печалью. И быть искренней и в том, и в другом.
Вдруг я отчетливо услышала, как где-то звонят колокола, вернее - китайские подвески, которыми отгоняют злых духов. Звон был таким мелодичным и неожиданным, что я закрыла глаза. Я знала, что ни в моей комнате, ни вообще во всем доме таких подвесок нет. Не может быть, ведь дом упакован только стариной (на этаже мсье) или модерном (как у меня). А китайские колокольчики, эти металлические трубочки, закрепленные на диске, совершенно не вписываются ни в интерьер, ни, я бы сказала, в концепцию нашей здешней жизни. Скорее всего, они звучали у меня в голове. Я посмотрела на часы - на них высвечивались цифры: 02.45.
Странные, странные вещи. Я родилась в заснеженной провинции, где солнечные лучи похожи на острые спицы, они не греют, а пронизывают, оставляя тело выстуженным. По чьему велению я пересекла уйму границ и сижу здесь - на берегу леса? Какой ветер подул на эти китайские подвески? Мне надоело пребывать в неведении, лишь вопросы задавать.
Завтра же поговорю с мсье, решила я. Если он такой фантазер и умник - я согласна принять от него любой вариант. И… участие в игре. Если меня в нее примут. Почему-то я была уверена, что в следующий раз распрощаться придется с Галиной. Игроков станет меньше. У меня появится шанс узнать, на что способна я…
7
На следующий день после вечернего чаепития я решила пойти в наступление.
- Кто вы, мсье Паскаль? - напрямик спросила я своего хозяина.
Его нужно было брать "тепленьким" - вот так перед сном, на веранде, когда он, потрудившись в кабинете (не представляю себе, чем он там занимается!), сидит передо мной, прищурив глаза.
- Не уподобляйтесь тем, кто был здесь до вас, госпожа Иголка, - слегка раздраженно сказал он. - Странное дело: люди стремятся к покою, а когда находят его - начинают нервничать и задавать лишние вопросы. Я - не более чем то, что вы видите перед собой. Вас что-то во мне смущает?
Я решила сбавить обороты.
- Все хорошо, мсье, - сказала я. - Возможно, мне непривычно сидеть без дела, зная, что я приехала сюда работать.
- Разве у вас было мало дел? - он поднял брови, кивнув на мои руки.
Он был прав.
Кстати, я очень похожа на свою руку. Это даже заметил склонный к метафорам Иван-Джон. Моя рука, как я уже говорила, довольно тонкая в запястье: ее можно переломить двумя пальцами. Конечно, если эти пальцы принадлежат сильному мужчине. Это почти "лягушачья лапка". Но только в запястье. Выше - черта с два вы со мной справитесь! Мышцы у меня надуваются так, будто я достигла этого долгими тренировками в спортзале. "Ты занималась спортом?" - спросил Иван, уловив это неожиданное противоречие между запястьем и предплечьем. Спорт я не люблю и многого в нем не понимаю: тратить время и силы на то, чтобы быть "сильнее, выше, быстрее". Ради чего? Он целовал мою руку от начала до конца и от конца к началу, а затем сделал вывод, что в этой руке скрыта вся моя сущность: очевидная беззащитность и незаметная (потому что под рукавами) сила. Откуда? Возможно, я таскала тяжелые сумки?..
- Со мной, хозяин, происходят странные вещи, - сказала я. - Кажется, я забыла, чем занималась и как жила. Только не говорите, что это все - из-за "замечательного воздуха". По крайней мере, он не повредил никому, кроме меня.
- Вам он тоже не повредил, - улыбнулся он. - Обычные симптомы для уставшего организма. Усталость пройдет, и все вернется в свою колею.
- А вы можете показать мне резюме, по которому меня отобрали? - с надеждой спросила я.
- Вам это очень нужно?
- Да, очень! - настаивала я. - Ведь мне нужно знать, за что я получила такой подарок судьбы: хозяина без вредных привычек, тихий городок, горы и "прекрасный воздух"…
- И еще кое-что, о чем вы не догадываетесь, - добавил он.
Видимо, намекал на мое предстоящее участие в игре.
- Собственно, - сказал он после долгой паузы, - есть нечто поинтереснее, чем ваше резюме. Ведь оно подготовлено по стандарту. Как у всех. Шоколад и мармелад… Погодите, упрямая девчонка, я сейчас вернусь.
Он ушел с веранды, и мне стало неуютно и тревожно. Зачем я завела этот разговор? Куда он пошел? Вдруг мне стало холодно. Холодно, будто я вернулась назад, а по спине побежали мурашки - так, будто я почувствовала, что кирпич, лежащий на краю крыши, сдвинулся до середины и вот-вот упадет мне на голову.
Холодно и тревожно, как в больнице перед операцией. Я закуталась в плед, висевший на спинке моего стула, даже сунула туда нос, чтобы надышать теплого воздуха. Хотя вечер был как всегда тихий и теплый, спокойный. Я бы хотела, чтоб вдруг поднялся ветер, начался дождь, град, разбушевалась стихия, которая бы не позволила продолжать разговор и уравновесила бы состояние внутреннее с состоянием внешним. Я боялась утратить гармонию! Вот оно. Здесь все было гармонично - во мне и вокруг: в этом спокойном течении дней и вялотекущих событий. В моем непринужденном общении с хозяином дома и городка. И в легковесном романе с Ваней-Джоном…
Я услышала, что мсье Паскаль возвращается, и сбросила плед. Не хотела, чтобы он обнаружил мое состояние. Внутренняя дрожь передалась рукам, я поспешила поставить чашку на стол - в ней звякнула серебряная ложечка. Если бы я держала ее в руках, уверена, звон бы стоял такой, будто я еду в поезде.
Он спокойно уселся напротив и достал из кармана домашней куртки блокнот в зеленом переплете.
- Узнаете? - спросил он.
- Что это?
- То, что было приложено к вашему резюме! - улыбнулся он. - Я всегда придирчиво отношусь к тем, кто сюда попадает. И - не обижайтесь, госпожа Иголка, - прошу агентов прислать какую-то личную вещь кандидата. Иногда присылают ленты для волос или - представьте! - даже фото в полный рост в купальнике. У вас оказалось вот это.
Я тупо смотрела на зеленый блокнот. Мсье Паскаль картинно вздохнул.
- Что же мне с вами делать? Держите. И больше - ни слова. Договорились?
Я автоматически кивнула и взяла блокнот. Где-то снова зазвенели китайские подвески… Возможно, на этот раз это был колокол на нашей колокольне. Я вздрогнула и вопросительно посмотрела на мсье Паскаля.
- Я ничего не слышу, - отозвался он. А потом добавил: - Поздно. Пора ложиться спать…
Я проводила мсье к его спальне, пожелала "Доброй ночи", он хитро посмотрел на меня: "Доброй ночи".
Видно, знал, что я сегодня не усну…
8
Я бросила блокнот на одеяло. Включила бра. Налила себе с четверть стакана "бейлиса", растянулась поперек кровати. В приоткрытую стеклянную стену повеял ночной ветерок. Взлетела вверх и мягко опустилась белая штора. Будто птичка крылом взмахнула. Моя дрожь унялась так же внезапно, как и началась.
Я - идиотка! Я думала, что мсье вынесет нечто вроде топора в пятнах крови, - как вещественное доказательство какого-то преступления, совершенного мною "на большой земле".
Я погладила рукой переплет блокнота. Чей бы он ни был - мне стоит его прочитать, если мсье Паскаль этого хочет. Я была уверена, что это его очередная шутка или западня. Маленькая, безопасная западня для моей бессонницы.
В то, что эта вещица принадлежала мне, я, конечно, не поверила. У меня никогда не было зеленого блокнота. А если и был бы - как он попал в руки мсье? Стали бы его агенты обременять себя розысками в моем доме, а тем более - похищением такого хлама?
Я отхлебнула "бейлис" и наугад открыла страницу.
Часть третья
Зеленый блокнот
* * *
…Я выхожу в сумрачное морозное утро - будто ныряю в противную мутную и холодную воду. Включаю автопилот. И просто пытаюсь достаточно четко переставлять ноги. Чтобы идти. Вдоль домов. По аллее промерзших деревьев. К остановке. Я вставляю в уши наушники и надеваю на нос солнцезащитные очки, хотя солнца нет уже недели две. Просто мне не хочется смотреть на мир. Надеюсь, он ко мне тоже неравнодушен. И поэтому он время от времени переворачивается и выливает на меня всю свою грязь.
Я делаю то же самое. В маршрутку передо мной лезет какая-то уродка в шубе из дохлых кошек. "Куда прешься, зараза?" - мысленно ругаюсь я. (Хотя в общем-то я довольно-таки вежливая и любезная. Порой даже детей называю на "вы"). Потом взгляд выхватывает из толпы какую-то бабку. "А тебя куда несет в час пик? Сидела бы дома у батареи, если они еще греют…" Потом все зло мира концентрируется на юнце с инфантильным выражением лица. Интересно, сколько невинных девичьих жизней он перепортит, прежде чем заляжет на диване в ожидании жареной курицы под соусом тартар?
Этим утром (собственно, такое случается довольно часто) я не люблю мир. И ему на меня наплевать. Он знает, что слишком мал. Он мне тесен. В нем воняет бензином, носками, духами, селедкой. И нет места для сороковой симфонии Моцарта или для "Лакримозы". В нем нет места (и времени) для слез. Вообще-то я не плачу вот уже несколько лет - наверное, пять или десять. Такой себе робот на автопилоте…
* * *
Почему у людей, стоящих в очереди на маршрутку, такие уродские лица? Не у всех, конечно, но - у большинства. Тупые и уродские. Парень ковыряет в носу, потом задирает его, высовывает язык. Взгляд дебила. За ним - женщина. Лоб в морщинах, злые глаза. Дальше - мужик подшофе, качается, как водоросль, - чье-то счастье… Приедет домой, стукнет кулаком по столу. Пожилая женщина протискивается внутрь. "Оплачивайте проезд!" - говорит водитель. "Еще чего!" - противным голосом отвечает она и ставит корзины на сиденье. "Покажите пенсионное удостоверение!" - говорит водитель. "А что, так не видно, что я щас умру? Вот прямо здесь, в твоей чертовой машине! - бодро отрезает пенсионерка. - Вези! Не на себе же везешь!" Половина пассажиров вступается за бабку, половина - за водителя. Разгорается ссора. Мужик на улице в очереди падает на плечо женщины с корзиной, она отталкивает его локтем - там тоже поднимается шум. Парень с дебильным выражением лица снова ковыряет в носу, разинув рот, наблюдает за ссорой в маршрутке и там, на остановке. В целом - все они милые люди. Каждый хочет кушать. Но неужели они все - создания Божьи? С такими вот лицами?
Мне страшно. Мне действительно страшно. Я ищу глазами хоть одно неискаженное лицо. Я узнала бы его среди тысячи! Я бы подошла и спросила: "Тебе больно видеть все это? - Мне тоже!"
Но везде - кривые зеркала. Как разбить их?
* * *
Все начинают свой путь с одной определенной точки. В детской задаче в учебнике: из пункта "А". У каждого этот пункт - свой. У кого-то - дворец, у кого-то - глухая деревня. Это не имеет значения для того, чтобы после попасть в пункт "Б".
Главное - идти. Вернее - ДВИГАТЬСЯ ВПЕРЕД. Ведь эта последняя точка находится не на земле. А - ТАМ, наверху, или ТАМ - внизу…
Так вот, счастливы те, кто способен идти прямо: из пункта "А" в пункт "Б". Ведь сложность этого пути состоит в том, что можно незаметно для себя сделать один-единственный шаг в сторону.
На первый взгляд это будет совсем незаметное, незначительное отклонение. Так блуждают в лесу, когда правая нога делает шаг чуть длиннее, чем левая. Опасность заключается в том, что за этим малым отклонением от маршрута обязательно состоится второе, третье, пятое… Это закон блуждания в лесу. Так говорят опытные путешественники.
Потом круг замыкается. И ты снова приходишь туда, откуда начинал путь. Но взрослый младенчик - это уже не трогательно и совсем не смешно…
* * *
Чем больше путешествуешь, тем меньшим становится для тебя мир. Он действительно маленький, при всей своей бескрайности и границах. Наверное, он был таинственным и непостижимым для тех средневековых людей, которые считали, что на противоположной стороне Земли живут люди с собачьими головами. Это вызывало интерес и в то же время вселяло страх. Мир таил в себе загадки.
И теперь я понимаю, почему Гоген бежал на Таити, к первобытным краскам и женщинам с длинными конскими волосами. Теперь я понимаю, почему в фильме Андрея Тарковского "Ностальгия" человек заперся в доме со всей семьей на восемь лет.
Мир маленький.
"Какой мир маленький"…
Он может уместиться в твоем кармане, если ты не будешь бояться быть с ним на "ты".
* * *
…Через час я вылетаю на "Землю обетованную" - ночью самолет приземлится в Тель-Авиве, оттуда мне нужно переехать в гостиницу на берег Мертвого моря. В "дьюти-фри" долго выбираю напиток, который бы мне мог понравиться. Ведь мне сейчас ничего не нравится…
"Бейлис" и "Джонни Уокер" отпадают сразу - их невозможно пить в такую жару. Ликер "Моцарт"? Но я не люблю сладкого! Останавливаюсь на кампари. Литр кампари на шесть суток. Литр кампари, который можно смешать с апельсиновым соком и быть вполне довольной. Еще несколько лет назад я только слышала об этом напитке, а теперь беру его только потому, что "блу айса" здесь нет и быть не может.
…Когда я слышала это название - "Мертвое море", представляла себе картинку с туристического буклета: плейбой в узких плавках или красавица в бикини лежат на поверхности воды и почитывают газету или журнал.
А еще я слышала, что после купания в этой удивительной воде все тело покрывается соляным панцирем, как старая баржа - моллюсками. И что потом?..
* * *
Сонный портье лениво выдал мне ключ. Было около пяти утра. Я поднялась в номер, раздвинула шторы стеклянной стены. Внизу яркой бирюзой сверкала вода в бассейне, за забором серело море. И вид у него был обычный. Как и у всех других морей… Утром попробую его на вкус.
Я рухнула на кровать и подумала, что там, где-то там, далеко и близко от этого места - от этого туманно-розового утреннего берега - ходил Иисус, Сын Божий.
…Море оказалось теплым, как ванна. Легкое покалывание сразу охватило все тело. Не очень-то приятное ощущение. Прозрачное дно было усеяно большими и маленькими кристаллами - ходить по ним трудно. Перенасыщенный соляной раствор: триста граммов соли на литр! И при этом - никакого панциря на коже. Наоборот, она становится похожей на атлас, а волосы такие гладкие и струятся между пальцами, как шелк, каждый волосок блестит на солнце. Только оторвешь ноги от серебристого дна - сразу переворачиваешься вверх или вниз лицом, как дохлая рыба. Плавать невозможно. Нырять - тоже, потому что вода мгновенно разъедает глаза. Но выходить из этого масла не хочется.
Море не мертвое, если в нем не утонул ни один человек.
Ему пять миллионов лет. Оно - почти вечное. Над ним, как над кастрюлей с молоком, утром поднимается пар.
Оно исцеляет. И женщины заходят в воду с полиэтиленовыми пакетами в руках. Сначала я не понимала - зачем? Просто наблюдала за тем, как они наклоняются, шарят по дну, смеются, валятся навзничь, как большие поплавки. А потом выходят с пакетами, наполненными кристаллами. Наверное, повезут домой и будут растворять в ванне…
* * *
Здесь я все время жду вещего сна.
Или миража на горизонте пустыни. Еще месяц назад я рыдала над фильмом Мэла Гибсона "Страсти Христовы" и думала о быдле…
Не очень хорошее слово, но что поделаешь. Лучше сказать - толпа, которая может вознести тебя до небес, когда ты вот так - въезжаешь на маленьком ослике в город, а впереди тебя летит белая голубка…
И которая вмиг предаст, как только тот, чьи одежды вышиты золотой нитью, а на ногах обувь из телячьей кожи, - крикнет: "Ату его!" И тогда нерушимыми в своей вере и верности останутся только женщины…
* * *
Завтра отправляюсь в Иерусалим.
…С удивлением заметила, что мои серебряные украшения заблестели по-новому, как будто мелом начищенные. Что повлияло? Соль? Вода? Воздух? Я склонна думать, что это - маленькое чудо. Как и то, что я нашла на берегу изящную серебряную ложку, стоило только, купив мороженое в стаканчике, подумать: "Чем же его есть…"
Утром к окну подлетела белая голубка…
Я становлюсь сентиментальной.
…Старый город в Иерусалиме. Кто-то живет здесь постоянно: из почтовых ящиков на узких улицах умилительно торчат газеты. Как можно здесь жить? Что происходит, когда толпа туристов покидает город? Неужели кто-то может вот так просто выйти вечером из своего подъезда и сесть на ступенях перед площадью Храма Гроба Господня? Хотя она и сейчас почти пустая - совсем не то, что видишь по телевизору во время Пасхального паломничества. Раскаленные бело-желтые стены, горбистая брусчатка…
Надела платок и вошла в храм.
…Я привыкла иронизировать почти по поводу всего, что попадается мне на глаза. Могла бы сказать, что все это - бутафория. И мраморная плита, сверкающая от разлитого по ней мира, и вход в маленькую пещеру с Гробом… Возможно, год или два назад я бы мысленно усмехнулась, увидев, с какой брутальной страстью женщины вымахивают простынями это драгоценное миро с мраморной плиты. Кажется, что они моют пол в школьном коридоре. Сейчас мне не хочется иронизировать. Я даже прижимаюсь щекой к этой плите. И мне совсем не смешно…
* * *
В дворике, где я обедаю, играет еврейская скрипочка и стоит огромный вентилятор. Он сдувает пепел из пепельниц. Пока не принесли обед, я ем халу с пеплом пополам. Что-то в этом есть. В этой проникновенной музыке и этом вкусе хлеба пополам с пеплом…
Нет ничего печальнее старых еврейских мелодий, они вынимают душу: цепляют ее смычком и вытягивают по ниточке, наматывают на деку…
Старый скрипач обводит взглядом публику, которая шумит и жует, и… начинает играть "Падмасковные ве-че-ра…". В его шляпу летят шекели. Дурдом…
…Когда я вернусь, меня будут спрашивать о впечатлениях. Я буду что-то говорить - возможно, подглядывая в эти размашистые записи. Я буду говорить и улыбаться, и рассказывать что-то такое… что-то такое… о том, чего "у нас нет"…
Но разве я могу сказать кому-то, что мир маленький и повсюду одинаковый? И что меня больше ничего не удивляет… Свои музеи, храмы и лабиринты я давно уже построила. В себе.