Первые, болезненные, неуклюжие опыты Соломон Исакович оставил позади. Прошли те времена, когда цемент застывал прежде, чем он успевал его разровнять, когда плитки топорщились неровной чешуей, края не сходились с краями, а цементные зазоры между ними расползались шириной чуть не в палец. Учить его было некому, но Соломон Исакович был терпелив и научился сам. Острым столярским молоточком он вырубал неудачные плитки и корявый цемент и начинал все заново. Разводил цемент погуще, пожиже, клал его тоньше, толще, то щепкой, то шпахтелем, то детской лопаткой, но в конце концов пришел к выводу, что столовая ложка лучше всего. Ею он отмеривал цемент, ею заглаживал цементную поверхность так, что она начинала лосниться, ею же вынимал излишек цемента, хотя с течением времени нужда в этом случалась все реже. И ручкой той же ложки он деликатно подталкивал плитку, пока она не ложилась вплотную к своим соседкам. Теперь даже и подталкивать плитки почти не приходилось, до того ловко он навострился класть плитку сразу впритык к другим, так что швы оставались еле заметные.
Уложив все принесенные плитки, Соломон Исакович проводил по ним влажной чистой тряпкой, выносил таз из-под цемента в кухню и мыл его, затем подметал пол в комнате и снова становился на колени, чтобы подготовить следующий участок пола на завтра.
Работа эта его не утомляла, шла споро, но были и сложные моменты. Например, когда дело дошло до окон. Соломон Исакович покрывал стены кафелем почти до уровня своего роста, и два окна, хотя и небольшие, были серьезным осложнением. Но Соломон Исакович в панику не впадал, а подумал, прикинул и сообразил, как выйти из положения. Прежде всего он купил кусок веселой ткани в розовый и желтый цветочек, разрезал его пополам и повесил на окна занавески. Повесил он их без того устройства, которое позволяет занавески задергивать и отдергивать, - его нужно было искать, стоять в очереди, да и надобности в нем у Соломона Исаковича не было. Он попросту аккуратно прибил занавески к стене над окнами. Затем он постепенно собрал и принес домой с полсотни небольших пустотелых блоков и замуровал окна до высоты своего роста, оставив зазор между блоками и стеклом, куда он и впустил занавески. Снаружи, с улицы, никто бы и не догадался, что окна на три четверти замурованы, изнутри же они давали очень мало света, но беда невелика, так как Соломон Исакович днем в комнате не работал.
Много возни было и с батареей. Сначала Соломон Исакович хотел просто избавиться от нее, а трубу, подводящую к батарее горячую воду, оставить, насадить на нее кран и использовать впоследствии. Но потом он вспомнил, что без отопления будет холодно, а краном, находящимся в комнате, трудно было бы манипулировать. Поэтому на батарею тоже пришлось надеть высокую блочную коробку, открытую сверху для выхода теплого воздуха.
Розетки, электрические и для телевизора, пришлось выковыривать из стен. Соломон Исакович не уверен был, что его не дернет током, и на всякий случай выкрутил все пробки. Утопленные в стену провода он решил оставить, просто обмотал обрезанные концы изоляцией и плотно замазал сверху цементом. Один выключатель, у двери, необходимо было оставить, но перенести повыше. Соломон Исакович выругал себя за непредусмотрительность, так как окна были уже замурованы. Пришлось возиться в воскресенье днем, в полумраке, со свечкой.
Через полгода после переезда на новую квартиру работа продвинулась настолько, что непокрытой оставалась лишь метровой ширины полоса на той стене, что примыкала к кухне, и небольшая площадка пола непосредственно под ней.
Теперь наступил самый сложный и ответственный момент. Предстояло пробить два отверстия в этой стене, так, чтобы одно пришлось возле раковины в кухне, а второе снизу, у самого пола, позади сточной трубы. Шума, который при этом произойдет, Соломон Исакович не опасался, так как во всем доме жильцы все время что-нибудь сверлили и прибивали. Но у него не было ни дрели, ни шлямбура, и, кроме того, он не очень представлял себе, как сделать, чтобы дыра пришлась точно в нужном месте. Первую проблему он в конце концов решил, разыскав на стройке отрезок тонкой, но тяжелой железной трубы и заострив один ее конец на точильном камне. Это заняло очень много времени, но теперь у него в руках был инструмент, который, если приставлять его острым концом к стене и бить по другому концу молотком, углублялся в стену хотя и не быстро, но удовлетворительно. Вторую же пришлось решать просто на практике, надеясь на глазомер и везение. И оба отверстия получились вполне приличные, хотя верхнее вышло больше по размеру, чем хотелось бы Соломону Исаковичу.
В верхнее отверстие, расположенное сбоку от кухонной раковины, Соломон Исакович впустил трубку из гибкого пластика. Со стороны комнаты трубка свисала почти до полу, а со стороны кухни Соломон Исакович надел на конец трубки насадку, которую смастерил сам из большой резиновой пробки. Эта насадка должна была позволить ему присоединить трубку к кухонному крану.
С нижним отверстием дело обстояло сложнее. Хотя пробил его Соломон Исакович очень удачно, так что из комнаты сквозь него можно было нащупать сточную трубу раковины, но величина его была недостаточна для того, чтобы сквозь него проделать над трубой необходимую операцию. Соломон Исакович прилаживался и так и сяк, но ничего не получалось, пока он не расширил отверстие до размеров небольшого окошка. Это его огорчало, так как, по его представлению, ослабляло стену и увеличивало риск, но делать было нечего. Лежа на полу, он выжег раскаленным ножом в толстом пластике сточной трубы круглую дырку у самого пола, втиснул в эту дырку туго обмотанный тряпкой короткий отрезок широкой железной трубки и залил варом шов между пластиком и железом. Затем он плотно зацементировал стену вокруг обоих отверстий, закончил облицовку стены кафелем, а получившуюся круглую дырку внизу заткнул второй резиновой пробкой.
Теперь оставалась последняя, не самая сложная, но мало приятная для Соломона Исаковича операция. Следовало замуровать дверь на две трети ее высоты. Эту операцию он рассматривал как свое поражение. На протяжении всех этих месяцев Соломон Исакович часто ломал себе голову, но, увы, ничего иного так и не придумал. Единственное решение, замуровать дверь, было и неостроумным, и неудобным. Однако же пришла пора приступить к этому.
Соломон Исакович расстелил на кафеле у двери одеяло, покрыл газетами и на это сложил заранее высчитанное количество кирпичных блоков. Затем обмотал тряпками ножки стула и тоже внес его в комнату. Площадку не облицованного плитками пола он оставил совсем маленькую, только чтоб было где стоять на стуле и не запачкать окружающий кафель, - он предвидел, что позже, после замуровки двери, класть плитки будет трудно, так как таз с цементом придется оставить по ту сторону дверной перегородки.
Когда перегородка достигла примерно полуметровой высоты, он вмазал в нее три дверные ручки: одну горизонтально, в качестве ступеньки, а две по бокам повыше, вертикально, в качестве поручней. И затем, по мере того как перегородка росла, вмуровал в нее еще две такие же ступеньки с поручнями. Снаружи, со стороны прихожей, он на перегородке ступеней не сделал, так как они мешали бы двери закрываться, а прибил две ручки горизонтально над дверным косяком, чтобы было за что держаться, когда он, стоя снаружи на стуле, будет перекидывать ноги через перегородку и нащупывать ступеньку с внутренней стороны. Когда перегородка стала высотой ему под подбородок, Соломон Исакович примерился, сможет ли он пролезть в остающееся сверху дверное пространство. Это было возможно, но очень неудобно, и, хотя и с сожалением, Соломон Исакович снял с перегородки верхний ряд блоков.
Несколько дней после этого Соломон Исакович не работал в комнате, чтобы не тревожить неокрепший цемент перегородки. На дворе стояла сырая, промозглая зима, и ему не терпелось закончить все приготовления и насладиться их плодами. С досадой он думал о том, что нерасчетливо облицевал стены и замуровал окна выше, чем необходимо, так как дверная перегородка была почти на полметра ниже линии облицовки. Ему было жаль не своего труда и уж конечно не материалов, а времени. Но теперь оставалось уже недолго.
В воскресенье утром Соломон Исакович приступил к облицовке перегородки и последнего участка пола в комнате. На сей раз он развел цемент в маленьком детском ведерке, которое легче было втащить в комнату. Он тщательно вымыл ноги и встал на табуретку босиком. Спустил вниз на веревке ведерко с цементом и стопку завязанных в наволочку кафельных плиток. Повернулся спиной к комнате. Ухватился за ручки над дверью и запустил одну ногу через перегородку. Босые пальцы нащупали верхнюю ступеньку. Балансируя на одной ноге, отпустил ручки и взялся руками за верх перегородки. Дальше было легко. Соломон Исакович был доволен подвижностью собственного тела и удачной выдумкой с дверными ручками-ступеньками, которые хоть как-то компенсировали неуклюжее общее решение.
Облицовку он закончил быстро и особенно гордился тем, что плитки не пришлось даже оббивать, до того точно они легли на рассчитанные места.
Соломон Исакович перебросил наружу не нужный более стул, в последний раз протер влажной тряпкой сияющий кафель, оглянулся по сторонам, убедился, что все в порядке, ничто не забыто - и вылез в переднюю, таща за собой ведерко и наволочку.
Всю следующую неделю Соломон Исакович не заглядывал в комнату и не открывал туда дверь.
Он сходил в парикмахерскую, постригся. Съездил в центр, в магазин "Детский мир" и купил надувного лебедя едко-малинового цвета и два резиновых мяча в сетках. В городе царила предновогодняя суматоха, и в автобусе его сильно толкали за то, что он занимает своими мячами слишком много места. Кроме того, он встретил бывшего соседа по старой квартире, который долго выпытывал, кому это он везет подарки. Соломон Исакович врать очень не хотел, но сосед не отставал, и Соломон Исакович сказал, что детям племянницы, на что сосед добродушно - он уже простил Соломону Исаковичу прежние коммунальные обиды - заметил, что, как квартира, так небось и племянница с детьми объявилась.
Да, приближался Новый год. И Соломон Исакович знал, что на этот раз он отпразднует его по-царски.
Тридцать первого Соломон Исакович вернулся с работы рано. Еда у него была припасена заранее, даже немного докторской колбасы и бутылка водки, поэтому он никуда не заходил по дороге. Он поел сваренного накануне супу, отдохнул на кровати с книжкой, пытался подремать, но не смог от возбуждения, а под вечер началась даже легкая лихорадка. Дом был полон звуков разгорающегося чужого веселья, но сегодня Соломон Исакович не испытывал обычной тупой боли застарелого одиночества. Сегодня он никому не завидовал. Скоро ему будет хорошо. Скоро ему будет тепло. И весело!
Пора было приступать. Соломон Исакович открыл кран в кухне и отрегулировал воду до нужной температуры, заметил положение горячей и холодной ручек и закрыл воду. Затем с помощью своей резиновой насадки присоединил к крану пластиковую трубку, ведущую сквозь стену в комнату. Осторожно открыл кран - сначала холодную воду до нужного положения, проверил, не протекает ли, затем горячую. В комнате зажурчала вода. Снова потрогал насадку и почувствовал легкую влажность. Не страшно. Соломон Исакович держал наготове кусок проволоки и плоскогубцы и плотно окрутил насадку проволокой. Вытер кран и трубку полотенцем, пощупал снова - сухо. Журчание в комнате изменило тон - вода теперь падала не на голый пол, а на слой воды. Теперь оставалось только ждать. Соломон Исакович прикинул, что ждать придется довольно долго. Подумав, он открыл горячий кран побольше, поскольку вода остывала быстро.
Затем он вымылся с головы до ног и, не одеваясь, принялся надувать лебедя. Лебединый ниппель был покрыт вонючей пудрой, и во рту остался отвратительный химический вкус. Кроме того, малиновая краска сильно слиняла Соломону Исаковичу на губы. Соломон Исакович сплюнул, сполоснул рот в ванной, но вкус не прошел. Обычно Соломон Исакович очень следил за тем, чтобы не разговаривать вслух, но тут улыбнулся, пожал плечами, сказал: "Какого черта? Новый год!" - и открыл водку. Два глотка, и противный вкус исчез, лихорадка утихла, а ровный гул воды в комнате зазвучал, как музыка. В зеркало Соломон Исакович, разумеется, не гляделся, поэтому губы у него остались малинового цвета.
Соломон Исакович перебросил в комнату связанные сетками мячи и лебедя. Затем он встал на табуретку и заглянул внутрь.
То, что он увидел, было прекрасно. Девственно-белое, сверкающее вместилище медленно наполнялось пузырчатой голубоватой водой, от которой поднимался легкий пар. Блестящий малиновый лебедь тихо колыхался среди белизны и голубизны. Серые, тусклые мячи в веревочных сетках, окунувшись в воду, подернулись леденцовым глянцем. Возможно ли, что он создал всю эту красоту сам, один, своими руками? Не только задумал, вымечтал, выпестовал в праздном воображении - но и осуществил?
Соломон Исакович не помнил, как сбегал в кухню и закрыл кран. Не почувствовал, как перебросил свое тело через прегородку. Одним движением соскользнул вниз по ступенькам, едва коснувшись поручней. И погрузился.
И погрузился в воду, теплую, нежную, чистую, светлую. Со всех сторон его обнимало ласковое, плотное, надежное тепло. Не стало ни тревог, ни страха, ни одиночества, ни старости, а только белизна, теплота и прочная, заботливая поддержка со всех сторон. Мир замкнулся, стал мал, дружелюбен и безопасен. Соломон Исакович пришел домой.
Он ощутил свое давно забытое тело. Привычная скованность и напряжение покинули его, словно враз свалилась жесткая, задубеневшая корка. Суставы разомкнулись, легонько переместились, поставили все в теле на свои изначальные, естественные места. Соломону Исаковичу впервые с детства стало легко и удобно в своей телесной оболочке.
Руки и ноги раздвигали воду плавными, летящими движениями. Кожу приятно покалывало, живительная легкость бежала по жилам. Живот втянулся, грудь расширилась, дышала глубоко и ровно. Соломон Исакович погрузился с головой, открыл глаза, наслаждаясь чувством невесомости и зрелищем ничем не нарушаемой белизны. Звуки дома гулко и торжественно отдавались под водой.
Соломон Исакович вынырнул, громко фыркнул, закинул голову назад и засмеялся. Подтянул поближе мячи, подложил их себе под затылок, оттолкнулся ступнями от стены и поплыл на спине. Доплыл да лебедя, поймал его одной рукой за шею, стал на ноги, чтобы поплавать теперь на животе. Прижал шарообразное резиновое туловище к груди и заплакал.
Железные балки, лежавшие в основе конструкции дома, не позволили полу провалиться под тяжестью воды. Тем не менее нижнюю квартиру сильно затопило. Влажные потеки на потолке и стенах появились еще до полуночи, но, занятые тостами, соседи спохватились лишь, когда вода потекла по полу. Они начали звонить и стучать в верхнюю квартиру, но никто не открыл. Обращаться в городские службы в новогоднюю ночь было бессмысленно, и соседи вызвали милицию. Еще до прихода милиции они услышали сильный шум в канализационных трубах, и через некоторое время вода перестала течь по стенам. Однако квартира была в ужасном состоянии.
Когда пришла милиция, дверь открылась на первый же звонок. Человек, открывший дверь, был полуодет, но выглядел нормально, если не считать накрашенных губ. Милиционеры вошли в квартиру, заглянули поверх перегородки внутрь пустой теперь комнаты, велели Соломону Исаковичу одеваться и забрали его с собой.
Благодаря накрашенным губам Соломон Исакович очутился в психиатрической лечебнице. Он не протестовал и не буйствовал, и после короткой беседы с врачом его умыли и поместили в палату с депрессивными. Сам Соломон Исакович подавленности не чувствовал, наоборот, его тело все еще хранило в себе с прошлой ночи ощущение легкости и ловкости во всех членах. Он с удовольствием вытянулся на пружинной больничной кровати, очень удобной после раскладушки, закрыл глаза и стал вспоминать переживания прошлой ночи. Постепенно он начал думать о том, что могло послужить причиной протекания и что надо сделать, чтобы этого больше не случилось. Вероятнее всего, слабым местом было отверстие для стока воды и, возможно, швы в стенках под окнами и у батарей. Интересно было бы взглянуть на квартиру соседей снизу, посмотреть, где больше всего протекло. В следующий раз надо… впрочем, Соломон Исакович прекрасно понимал, что следующего раза не будет.
Первые дни Соломона Исаковича почти не беспокоили, только мерили температуру и давали успокаивающие таблетки. Температура у него была всегда нормальная, а от таблеток он много спал. О будущем он не тревожился, так как понимал, что это, как и всегда, не зависит от его воли. Если его отпустят домой, нужно будет сразу выплатить соседям убытки. Соломону Исаковичу было неловко перед соседями и хотелось сделать это как можно скорее. Позволят ли ему жить в его квартире? И заставят ли снять весь кафель? С другой стороны, не исключено, что его будут судить. Соломон Исакович не уверен был, за что именно, но знал, что могут. Но и это его не тревожило - вообще, Соломон Исакович с удовольствием заметил, что с новогодней ночи тревоги и заботы совсем оставили его. Когда он не спал, он помогал санитарам выносить судна и утки и менять постельное белье, уговаривал депрессивных поесть, гулял с ними по коридору. В палате было обычно тихо, и Соломону Исаковичу было хорошо, не хватало только книжек.
Соломон Исакович уже начал надеяться, что про него все забыли, что он побудет здесь некоторое время и вернется домой, когда его вызвали на беседу к врачу. Врач была миловидная молодая женщина с рассеянными глазами и следами постоянного утомления вокруг рта. Как и при поступлении в больницу, она спросила Соломона Исаковича, почему он решил построить бассейн у себя в комнате и почему он красит губы. Тогда, вначале, Соломон Исакович не сумел ответить ни на один из вопросов; особенно смутил его второй, так как это для него была новость. Но у него было время подумать, он сообразил, в чем дело, и теперь объяснил это врачу. Поверила ли она ему, он не знал, она ничего не сказала, не посмотрела на него, а только записала что-то в историю болезни. Он давно кончил говорить, а она все писала, затем сказала:
- Да? Я слушаю.
Но Соломону Исаковичу нечего было больше сказать.
- А бассейн? Как вы объясняете бассейн?
Хотя Соломон Исакович и предвидел вопрос, но ответить на него он не мог. Правда заключалась в том, что он никак его не объяснял - себе. А как объяснить его другим? Ни когда он задумывал это дело, ни когда строил, мысль о "других", о том, что они могут подумать, как они могут взглянуть на это, не приходила Соломону Исаковичу в голову. Это было попросту за пределами его забот. Сейчас, начав об этом размышлять, он, разумеется, понимал, что другим все это дело могло показаться дикостью, прихотью безумца. Что ж, их право, - но ведь по замыслу Соломона Исаковича они не должны были об этом и знать. Технические неполадки привели к неприятностям, и все узналось, а все-таки опыт показал, что практически дело это было вполне возможным, осуществимым… Но эта сторона вопроса наверняка не интересовала врача. Соломон Исакович вздохнул и ответил:
- Я не объясняю.
- А как же? Просто захотелось - и построили?