Пока Ахмед заваривал чай, они не разговаривали. Толстые каменные стены старого здания полностью заглушали уличный шум, так что в квартире стояла восхитительная тишина. На стенах были развешаны драпировки и куски ткани, создававшие впечатление абстрактных геометрических фигур. Воздух был наполнен ароматом ладана, смешанным с каким-то другим, более острым запахом. Том чувствовал, что запах ему знаком, по никак не мог его точно определить. Вернулся Ахмед С подносом и стаканами. В каждом стакане был листик свежей мяты и два куска сахара. Том хотел отказаться от сахара, но Ахмед уже разливал чай.
- Ну и как вам наша Палестина? Нравится? - г просил он, передавая Тому стакан.
- Я еще не понял. Кажется, здесь беспокойно.
- О да. Когда мы избавимся от евреев, станет спокойнее.
Шерон улыбнулась:
- Мы как твои демоны, Ахмед. Мы всегда будем С тобой.
Ахмед обращался исключительно к Тому, как будто Шерон в комнате не было.
- Она права. Не знаю, кто хуже: джинны или евреи. Еще ладно, если бы все они были такие же, как она, но… О Аллах! Как чай?
- Великолепен!
Ахмед благодарно прижал руку к груди, словно это был очень лестный комплимент, сказанный лично ему. Затем он неожиданно повернулся к Шерон:
- Ты не приходила ко мне шесть месяцев. Где ты была, сучка?
Шерон пожала плечами, прихлебывая чай.
- Что это за дружба, Том, если она не бывает у меня по шесть месяцев? В Англии все обращаются так же грубо, по-свински со своими друзьями?
- Ты уже спрашивал его об этом.
- Да, правда, спрашивал. Прошу прощения, Том.
- Ты тоже не приходил ко мне, - сказала Шерон. - Я тебя приглашала.
- Ну да, приглашала. Чтобы какой-нибудь еврейский подросток с автоматом "узи" отстрелил мне голову только за то, что я араб, живущий на своей родной арабской земле! Что вы думаете об этом, Том? Араб не может чувствовать себя в безопасности в собственной стране.
- Не обращай на него внимания. Он боится выходить на улицу не из-за солдат, а из-за джиннов.
- Теперь она смеется надо мной. Я убил бы ее, если бы не любил так сильно. Но она сумасшедшая. Вы спросите почему? Потому что она не верит в джиннов. Только сумасшедшие не верят в джиннов. Вы верите в джиннов, Том?
- То есть в демонов? - Том поколебался. - Ну… я верю в Бога и, стало быть, в чертей… так что, наверное, я должен сказать "да".
- Ну вот видите! - произнес Ахмед, словно старый спор наконец-то разрешился. - Еще чая?
Наконец Шерон перешла к делу:
- Мы принесли показать тебе кое-что.
Том вытащил сверток со свитками. Взяв свитки, Ахмед разложил их на низком столике, но прежде, чем приступить к их изучению, закурил сигарету-самокрутку. Том наконец понял, что за запах примешивается в комнате к запаху ладана, - это был гашиш. Наполнив легкие дымом, Ахмед стал рассматривать рукопись.
- Спираль - это необычно. Откуда это у вас?
- Попало ко мне от одного человека, который уже умер.
Ахмед разглядывал пергамент еще какое-то время, затем отложил в сторону.
- Ты сможешь разобраться? - спросила Шерон.
- Сколько?
- Что значит "сколько"? Даром конечно.
Ахмед опять глубоко затянулся и грустно вздохнул.
- Ахмед - блестящий ученый, - сообщила Шерон Тому. - Он читает древние манускрипты на иврите, арамейском и арабском языках. Он знает греческий и латынь, не считая английского, французского, немецкого и… каких языков еще, Ахмед?
- Чокнутая еврейка думает, что ее лесть заставит меня взяться за бесплатную работу. Она ошибается.
- Испанского, берберского, арго. Каких еще? Он настоящий полиглот. У него необыкновенный талант К языкам. Именно поэтому мы и пришли к нему.
- А не потому, что считаете меня хорошим парнем? Том, вы работаете бесплатно?
- Мы не знаем, что здесь написано, но у нас есть основания полагать, что это нечто важное, - сказала Шерон. - И если это так, ты можешь перевести рукопись и поразить ученый мир. Это упрочит твою репутацию.
- Ха, мою репутацию! - саркастически рассмеялся Ахмед. - Мою репутацию!
- Он сделает это, - сказала Шерон Тому. - Он уже согласился.
- Она ошибается. - Они продолжали разговаривать друг с другом через посредника.
Ахмед вышел и, вернувшись, внес серебряный поднос с фруктами. Острым ножом он разрезал апельсины на аккуратные дольки. Том восхитился тому, как быстро и точно араб это сделал. Разговор перешел на другие темы. Они обсудили политическую обстановку, последние террористические акты, вспышки насилия, ответные действия правительства. Свиток больше не упоминался. Ахмед, хорошо разбиравшийся в британской политике, замучил Тома вопросами об отношении Великобритании к палестинской проблеме. Том постарался по мере сил удовлетворить его любопытство. Выкурив две-три сигареты с гашишем, Ахмед стал чрезвычайно обаятелен. Несмотря на шутливую перепалку, чувствовалось, что ему и Шерон хорошо друг с другом.
Наконец Шерон поднялась на ноги, и они с Ахмедом дружески расцеловались на прощание. Правильно поняв жест Шерон, Том оставил сверток с рукописью на столе. Пожав Тому руку, Ахмед выразил надежду, что они встретятся еще раз.
Шерон стала спускаться по лестнице первой, за ней шел Ахмед, а за ним Том. Ахмед открыл входную дверь, и Шерон вышла на улицу. Но когда Том хотел последовать за ней, Ахмед перегородил Тому дорогу и наклонился к нему. На какой-то миг Тому пришла в голову нелепая мысль, что Ахмед хочет его поцеловать. Но тот быстро прошептал:
- Вы носите с собой джиннию.
- Что?!
- Джиннию. Я вижу ее. Она пытается говорить с вами, но вы не слышите.
- Я вас не понимаю.
- Не пугайтесь. Я тоже ношу джиннию и вдобавок еще много джиннов. Прислушайтесь, для нее это важно.
Шерон окликнула их, и Ахмед проводил Тома до двери и запер ее. Все мысли о рукописях вылетели у Тома из головы. Он стоял совершенно ошарашенный.
- Он сделает это, - сказала Шерон. - Он выяснит, есть ли там что-нибудь интересное. Том, у тебя что-то бледный вид.
- Я знаю его уже лет десять. Он всегда говорит людям, что они носят с собой джиннов. Не обращай внимания.
Когда они вернулись от Ахмеда, Шерон приготовила обед. Она трепетно относилась к приготовлению пищи, но была безразлична к сервировке и подала куски жареной баранины, завернутые в лепешки вместе с салатными листьями. Оба они с аппетитом все уплели.
- Но у меня ведь на самом деле были галлюцинации. Эта женщина… Наверное, он каким-то образом тоже увидел ее.
Шерон вытерла рот салфеткой.
- Послушай, я вполне допускаю, что у него есть по джинн, а у тебя свой. Но вы не можете видеть джиннов друг на друге.
- Почему?
- Потому что твои видения существуют только в твоей голове, а его - только в его голове, вот почему.
- А что за джинн у него?
- Не имею права говорить тебе про это. Профессиональная этика. Я познакомилась с Ахмедом, когда пи пришел ко мне как к психотерапевту. У него была депрессия, его мучило чувство вины и преследовал целый рой демонов. У Ахмеда блестящий ум, но иногда он дает сбои.
- И тебе удалось помочь ему?
- Льщу себя надеждой, что удалось. А он в свою очередь помог мне. Он не пожелал устанавливать между нами обычные отношения доктора и пациента и настоял на том, чтобы я раскрылась перед ним точно так же, как и он передо мной. Я согласилась. И он смог разрушить немало моих заблуждений, - кстати, поэтому он и называет меня чокнутой еврейкой. У меня было не меньше проблем, чем у него. После этого я отказалась от обычной схемы "доктор - пациент". Он помог мне понять, что все это разыгрывание ролей скорее мешает терапии, чем способствует ей.
- Но он вылечился?
- Он ведет себя нормально и вполне работоспособен, и это главное. Но что касается его джиннов - тут я была бессильна переубедить его, и они продолжают его преследовать. Том, что с тобой случилось?
- Со мной?
- Да. Я вижу это по твоим глазам. Ты смотришь на меня строгим критическим взглядом, чуть ли не с недоверием. Это из-за смерти Кейти?
Том оставил вопрос без ответа.
- А как ты объясняешь появление этих джиннов у него?
- Или у тебя?
- Ну да. Или у меня.
- Сексуальные проблемы.
- Всего-навсего?
- Как и большинству людей, тебе не нравится выслушивать правду о себе.
- Но не слишком ли банально сводить все к сексу?
- Все эти джинны, демоны, галлюцинации - да, фактически значительная часть всех оккультных явлений и религиозных чувств - это перевод сексуальной энергии в другое русло.
- Мне это представляется по-другому.
- Это потому, что ты избегаешь интерпретировать в сексуальных терминах то, что явственно просвечивает сквозь поверхность вещей. Тебе ужасно не хочется признавать это, точно так же, как не хочется признавать…
- Что?
Атмосфера в комнате неожиданно изменилась.
- Скажи, как ты обходишься без Кейти?
- Мне казалось, мы говорим о джиннах.
- Я уже объяснила тебе, что я думаю о джиннах, но меня волнуют твои проблемы. Ты мне небезразличен, Том.
Голова ее покоилась на спинке кушетки, в темных глазах светилось сочувствие. Он не находил в себе сил ответить на ее призыв к искренности. Она слишком быстро хотела восстановить прежние доверительные отношения, решив провести с ним психотерапевтический сеанс, словно с одним из своих пациентов. Его внезапно охватил приступ ненависти к ней.
- Что случилось с Кейти? - спросила Шерон. - И что там у тебя в школе произошло? Это как-то связано?
21
Прохлада Гефсиманского сада была сущим блаженством после полуденной иерусалимской жары. Ботаники утверждали, что некоторые оливы сохранились здесь со времен Иисуса. Вряд ли это было так, поскольку в семидесятом году нашей эры сад был вырублен, однако Том уже начал уставать от собственного скептицизма. Подойдя к самому старому на вид дереву, он прислонился к нему спиной.
Солнце висело на синем небе, как раскаленная сковорода. Чтобы хоть как-то защититься от его лучей, Том купил на арабском рынке соломенную шляпу. Он пришел в сад один, отклонив предложение Шерон составить ему компанию. Он боялся ее вопросов. Солнечный жар пробивал крону оливы у него над головой. Закрыв глаза, он спросил себя, что его мучает?
"Если дело только в том… - сказал директор. - Только в том…"
Когда он распахнул дверь класса в тот день, дети были необычно притихшими. В помещении пахло сыростью, дождем. Школьники смущенно ерзали с каким-то странным пришибленным видом и прятали глаза. Наконец до него дошло, что на доске позади него, по всей вероятности, что-то написано, и он обернулся. На доске красовалась надпись. В классе наступила полная тишина, все ждали, как он воспримет это.
"Не желай жены ближнего своего, - гласила надпись. - Не прелюбодействуй. Мистер Уэбстер бегает за школьницами. Он их ебет". Там было еще много чего написано, а пририсованный сбоку схематичный член извергал семя в столь же схематичный рот.
Тишина позади накатывала на него, как приливная полна. Она пенилась у него за спиной, угрожая затопить; прилив обрушивался на доску с непристойностями и, разбиваясь о них, отступал. Он прочитал надпись еще раз, затем взял тряпку и спокойно стер ее, взял мел и написал плохо слушавшейся рукой: "Сегодня урок по основам религии. Что такое "Ветхий Завет"?"
- Возьмите учебники, - сказал он, следя за тем, чтобы голос звучал ровно. - Откройте на двенадцатой странице.
Здесь, в Гефсиманском саду, по его ноге под брючиной пробежал ручеек пота. В пещеру в скале песчаного цвета вошел монах-францисканец. Том погладил ствол оливы и решил последовать за монахом.
В пещере было покойно и прохладно. Стены отражали свет, наполняя пещеру тусклым янтарным сиянием. Монах в коричневой францисканской рясе и кожаных сандалиях сидел на табурете за столом и писал. В этом зрелище было что-то подлинное, внушающее уверенность. Чувствовалось, по крайней мере, что ты не в тематическом парке развлечений. Монах поднял голову и улыбнулся. Это был крупный человек с темными редеющими волосами и бархатными глазами.
- Простите…
Оказалось, что монах не пишет, а чертит с помощью линейки какие-то линии на чистом листе бумаги. Проведя очередную линию, он отложил в сторону шариковую ручку.
- Извините… - прошептал монах. - Я не очень… по-английски.
Том держал в руках листок бумаги, но колебался, стоит ли показывать его монаху.
- У меня вот это. На латыни. Я думал, может быть, вам это знакомо.
Монах взял листок.
- De profundis clamavi, - произнес Том нетерпеливо. - Из глубины.
- De profundis clamavi, - одобрительно подхватил монах. Положив листок бумаги на стол, он слез с табурета и воздел указательный палец к небесам, стараясь вспомнить английские слова. - "De profundis" - это псалом. Да, псалом сто, два и девять. - Глаза его разгорелись от усердия, а говорил он тихим ободряющим шепотом. Том подумал, что он, возможно, испанец. - "Из глубины взываю к тебе, Господи… Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи - утра…" Это псалом о Господней милости и прощении. Это песнь восхождения.
Том потряс головой и, обратив взгляд ко входу в пещеру, прищурился от яркого солнечного света. Когда он снова повернулся к монаху, глаза его были мокры. Увидев это, монах улыбнулся и положил руку ему на плечо.
"Бедняга думает, что меня тронула красота псалма", - подумал Том. Ему было неловко. Расплакался, как ребенок. Откуда монах мог знать, что слезы были вызваны его собственными горестями? И прежде всего тем, что он не мог вспомнить, что он потерял раньше - жену или веру?
Поблагодарив монаха, Том вышел. Он чувствовал, что монах смотрит ему вслед. Солнечный жар сразу окутал его, как покрывалом. Ноги ступали неуверенно, слегка кружилась голова. Подойдя к древней оливе, он снял шляпу и прислонился к стволу. Из-за знойного марева он видел все вокруг немного искаженно. Слепящий свет обесцвечивал листву деревьев. Головная боль заставила его закрыть глаза.
"Если дело только в том, что кто-то там что-то написал на доске, - сказал Стоукс, - то это случалось со многими учителями. И тот, кто пишет это, не менее несчастен, чем люди, которых он оскорбляет". Но Стоукс ошибался. Дело было не в словах, написанных на доске.
Стерев написанное на доске, Том не избавился от проблемы. Надпись возникала там с постоянным упорством. Том подозревал, кто это делает, но у него не было доказательств. Ему даже казалось, что иногда кто-то из школьников стирает надпись до его прихода, чтобы он ее не увидел. В конце концов виновник был разоблачен и без какого-либо расследования с его стороны. Однажды после урока два ученика сказали ему имя этого мальчишки - его он и подозревал.
Он был вполне нормальным четырнадцатилетним школьником, немного замкнутым, но способным. Некоторое время назад он без всякой видимой причины стал относиться к Тому враждебно. Том задержал мальчишку после урока и предъявил ему обвинение. Сначала тот отрицал все, но все же не выдержал и частично сознался. При этом он почему-то упрямо утверждал, что писал эти гадости лишь однажды, - хотя Том собственноручно стирал их с доски шесть или семь раз. И только после того, как Том пообещал, что не станет рассказывать об этом его родителям, мальчик объяснил свое поведение. Он был отчаянно влюблен в Келли Макговерн, ученицу четвертого класса, в котором Том преподавал английский и литературу. А Келли, как с удивлением услышал Том, была страстно увлечена им самим. В результате мальчишка стал патологически ревновать ее к учителю.
Том поступил великодушно и отпустил парня с миром, предупредив, что в случае повторения инцидента тот так легко не отделается. Он объяснил ему также, что школьницы часто увлекаются тем или иным учителем и, как бы то ни было, он, Том, любит свою жену и не интересуется ученицами.
Нет, вовсе не из-за этих надписей он оставил школу.
Когда Том открыл глаза, он увидел в саду женщину под покрывалом.
Она стояла под другой оливой, защищавшей ее от яркого солнечного света. Всего в нескольких футах от него находилась та самая арабская женщина, которая неотступно следовала за ним по всему Иерусалиму. Но на этот раз она выглядела по-другому. Вместо коричневого тряпья на ней было белое платье, покрывало тоже было новым - из тонкого серого полупрозрачного материала. Солнце, отражавшееся от ее белой одежды, почти ослепляло его. До него невидимой лентой донесся все тот же пряный запах. Том хлопал глазами и молчал. Она стояла в ожидании под деревом - не какой-нибудь фантом, а реальная женщина из плоти и крови. Она сделала Тому знак, чтобы он следовал за ней, и стала удаляться в глубину сада. Том пошел за ней.
Она пробиралась между древних олив, и листва деревьев начинала трепетать при ее приближении. В воздухе струился запах бальзама, поднимавшийся из трещин в иссохшей почве и наполнявший сад. Неожиданно женщина остановилась, поджидая его, и он испытал ощущение, будто вся вселенная сосредоточилась в том узком пространстве, где они находились. Женщина двинулась к нему, раскинув руки, а ее пряный запах словно парализовал его. Она подняла покрывало, но лицо ее при этом оставалось в тени. А затем она поцеловала его в губы. Он почувствовал, как ее язык проникает ему в рот, и в тот же миг женщина исчезла, а вместо нее осталась большая пчела, которая заползла в его полураскрытый рот и ужалила в нижнюю губу.
Тома охватила паника, он почувствовал, что сейчас упадет, и… проглотил пчелу. Кашляя и задыхаясь, он, не разбирая дороги, кинулся к пещере, где сидел монах-францисканец.