Он проснулся. Его сердце колотилось. Он прислушался – жена спала. К счастью. Он вспоминал детали сна. Он был в его власти. Что все это означает? Что за женщина? Ее зовут Надя. Но он не знает ни одной Нади. Эту женщину тоже не знает. Она спутала его. Впрочем, глупость. Разве можно требовать от сна логики?
Но что-то подсказывало ему – он встречал эту женщину. Где? Когда? Он силился вспомнить, и не мог.
Утром он снова перебирал в памяти то, что приснилось. Смаковал подробности. Сожалел, что рано проснулся. И с опаской думал, что сказала бы жена, узнай она про его мысли?
Потом, на работе, ни с того, ни с сего пришло к нему: Надежда Аллилуева! Жена Сталина. Михаил видел ее на фотографии. Лет пять назад. Думал тогда, что нашла эта симпатичная женщина в Сталине, мерзком тиране? Как жила с ним? Почему застрелилась? Но он давно забыл обо всем этом. И вдруг – такое!
Выходит, он едва не наставил рога самому Сталину. Правда, во сне. Михаил слышал когда-то, что мать Надежды отличалась свободным нравом и позволяла себе многое. Большое число мужчин было облагодетельствовано ею. Может быть, дочь пошла в нее? Или дело совсем в другом? Была ли она в жизни такой страстной, какой приснилась? Он верил – да! И мечтал о продолжении. Ему хотелось завершить то, что осталось незавершенным. Пусть во сне, пусть. И опять он стеснялся своих мыслей.
Михаила влекла эта женщина, умершая давным-давно. Была в ней та породистость, которая всегда восхищала его в женщинах и которой не имела Наташа. Если бы он мог перемещаться во времени, он встретил бы Надю. И то, что произошло во сне, могло бы стать реальностью.
Почему она приснилась ему? Случайность? Михаилу казалось, что нет. Причина в том, что он работает в Кремле. Может быть, ее дух витает здесь, под этими сводами. И есть между ним и ею что-то неуловимое, тонкое, связующее.
Слухи о привидениях, обитавших в старом здании, доходили до него. Прежде у Семенкова не было никакого желания самому столкнуться с призраком. Лучше без этого. Существуют, и пусть. Но тут он подумал, что с Надеждой стоило бы встретиться. Странное желание не покидало его. Михаилу верилось – она явится ему. Это была игра. Вечерами, когда он оказывался один в коридоре или на лестнице, он ждал, что увидит ее. Вот-вот, сейчас… Но она не являлась. И когда он услышал о предполагаемом ремонте, то забеспокоился: успеет ли что-нибудь произойти до того, как начнутся работы?
То, что грядет ремонт, обсуждалось давно, с лета. Надо было переезжать в соседний корпус, и это волновало всех: какие кабинеты дадут и где, с кем придется их делить? Уважат ли? Не обидят ли, не унизят? Переезд всегда большое событие. Особенно в столь солидном учреждении. Но пролетел август, а великое перемещение не состоялось. Потом президент издал указ, после которого начала стремительно раскручиваться туго сжатая пружина событий – тогда и вовсе забыли про какие-либо ремонты. Все внимание отвлекал большой, отделанный белым камнем дом на набережной Москва-реки: что нового там учудили? Какую пакость еще замышляют? Сведений оттуда ждали с особым нетерпением.
Позже начались митинги под красными флагами, стычки с милицией. Казалось, что неведомый режиссер, отвечающий за грандиозное действо, называемое историей, захотел наполнить особой, зловещей динамикой сентябрьские дни. "Чем это кончится? – волновалась Наташа. – Как ты думаешь, они захватят власть?" "Нет. Все будет нормально", – успокаивал жену Семенков, хотя сам не очень-то верил в собственные слова. Тревога не покидала и его. За толстыми кремлевскими стенами текла обычная суетливая жизнь, разве что справки приходилось готовить чаще. Да и звучало в разговорах сослуживцев: "Сколько это будет продолжаться? Пора принимать жесткие меры". А уж когда появился еще один президент при живом, прежнем, когда принялся пугать разными карами, иные коллеги Семенкова совсем погрустнели. Кривенко, давний обитатель кремлевских коридоров, ходил мрачный, а потом вдруг вспомнил брежневские времена. Это случилось, когда он и Михаил сидели в столовой.
– Тогда не все плохо было, – уверял Кривенко. – Столько не грабили, не убивали. Продуктов не хватало, да. Но стабильность была. Вера в завтрашний день. Думаешь, это мало?
Семенков не стал с ним спорить – старорежимный человек, непонятно как оставшийся в Кремле после того, как власть переменилась. Нет уж, не надо никакой стабильности. Только движение вперед.
В то роковое воскресенье Михаил по собственному почину отправился на работу в середине дня. Сложность момента особенно чувствовалась за кремлевскими стенами. Солдаты с автоматами стояли повсюду. На Ивановской площади притихшими чудищами замерли бронетранспортеры.
Муханов, начальник Семенкова, казался растерянным.
– Это хорошо, что ты приехал, – проговорил он, похоже, не отойдя окончательно от своих размышлений. – Ситуация сложная. Все равно сейчас всех поднимут.
– Чем заниматься? – спросил Семенков.
– Будь на месте. Скоро определимся. Жди.
Михаил даже не стал включать компьютер – не до него было Семенкову. Телевидение показывало, как неистовые демонстранты прорывают шеренги милиции, как дубасят милиционеров. Глядя на источающие ненависть лица, Семенков думал о том, что будет, если они захватят власть. Наверно, арестуют и его, ведь он работал на президента. Может быть, посадят или сошлют куда-нибудь в Магадан. Ему не было страшно за себя. Но зудящее беспокойство за детей повисло в нем, тревожа душу – за сына-второклассника и дочь, которая ходит еще в детский сад.
Пришли сообщения о призывах захватить мэрию и "Останкино", а вскоре штурм стоящего по соседству с Белым домом здания состоялся. Говорили, что нападавшими расстреляны десятки людей, называли известные фамилии. Непрестанно звонил телефон. Знакомые и не очень знакомые люди требовали ответа: что происходит? Где войска? Правда ли, что некоторые полки заявили о поддержке мятежников? И куда вдруг подевалась московская милиция? Во всем городе не сыскать милиционера. Что мог сказать Семенков? Он и сам хотел услышать ответ на эти вопросы. Но другие сотрудники, как и он, торчавшие в тот день в приемной, знали не больше него, а начальник отмахнулся: "Не паникуй. Ситуация под контролем. Работай". Начальник демонстрировал бодрость, но глаза были полны тревоги.
Начальника терпеливо ждал известный депутат, теперь уже бывший. Как всегда элегантный, вальяжный, он сидел, изящно положив ногу на ногу.
– Демократия, это не только желание властей внедрять ее, но и готовность народа к ней, – говорил он, красиво покуривая тонкую сигару. – Нашему народу ближе авторитаризм. Хотя большинство не осознает этого.
Семенков тоже не осознавал, но ему лень было спорить. Какая разница? Сейчас все казалось несущественным. Кроме того, что происходило неподалеку, в километре от Кремля.
– Слышали, они направляют грузовые машины с боевиками к "Останкино"? – Бывший депутат вновь пустил аккуратную струйку дыма. – Намереваются штурмовать.
– Слышали, – ответил Семенков. – Насколько я знаю, меры уже приняты.
– Посмотрим, – изящно прозвучало в ответ. – Мэрию тоже вроде бы защищали. Итог известен.
Что Михаил мог ответить? Он уже видел эти кадры по телевизору: цепочка безоружных милиционеров, молоденьких, испуганных и бесполезных, перед разъяренной толпой, какие-то люди, избивающие ребят в милицейской форме, снимающие с них бронежилеты, шинели, каски; грузовик, таранящий стеклянные двери здания, бывшего в прежние времена символом мировой системы социализма. Все это рождало один вопрос: как такое стало возможно?
Вскоре пошли сообщения о том, что в Останкино рядом с телецентром идет стрельба. Из стоящего неподалеку от телебашни жилого дома звонили в приемную бывшие депутаты, возмущались, рассказывали о новых и новых грузовиках, набитых людьми с красными флагами, которые движутся к телевизионному комплексу.
Странный рокот, возникший неизвестно откуда, начал нарастать, повис над Кремлем. Сотрудники заволновались: что происходит?
– Вертолеты, – пояснил Семенков.
Это еще более обеспокоило присутствующих – чьи вертолеты? Куда летят? Что намерены делать?
– Может быть, десант на Кремль? – Кривенко смотрел на коллег затравленными глазками поверх одетых на кончик носа очков.
На это никто ничего не ответил. Установилась тишина, и лишь рокот по-прежнему наполнял большую комнату.
– Слушайте, они в самом деле садятся, – воскликнул Михаил.
– Только без паники, – голос Виктора Петровича звучал умоляюще.
– Идемте посмотрим, – сказал кто-то, и все кинулись к тому холлу, окна которого выходили на Ивановскую площадь.
Они видели, как два вертолета опустились по очереди на брусчатку посередине между соборами и соседним, расположенным ближе к реке зданием. Винты еще не успели остановиться, как из последнего вертолета вышел, окруженный телохранителями, державшими наизготовку автоматы, Ельцин. Президент и его сопровождающие быстрым шагом приближались к старому зданию, из которого за ними наблюдали Семенков и все остальные. В падающих сумерках выделялась седая голова. Мгновенье, и она стала недосягаема для взоров. Президент вошел в тот подъезд с крылечком, который смотрел на кремлевские соборы и которым он в обычное время не пользовался.
– Борис Николаевич здесь, теперь все пойдет нормально, – с деланной бодростью в голосе произнес Кривенко.
– Не стоит спешить с выводами, – философски заключил элегантный бывший депутат.
Он оказался прав, этот бывший депутат – судя по сообщениям, бой у телецентра продолжался, и нападавшие наседали всерьез.
Выйдя в коридор и остановившись у окна во внутренний дворик, Семенков размышлял о тех, кто пытался захватить власть, восстановить завоевания социализма. Что будут они творить, если добьются своего? Наверно, с той же неистовостью уничтожать все, что связано с нынешней властью. Семенков почему-то не испытывал к ним ненависти, как, впрочем, и симпатий. "Среди них есть те, кто хочет вернуть утерянную власть, – спокойно думал он. – Есть и те, кто хочет сохранить богатство, созданное в прежние годы. Но ведь есть и те, кто по-прежнему верит в коммунистические идеалы. Эти идеалы прекрасны. Все у нас общее: сама планета, моря и океаны, горы, леса, поля. И все богатства Земли должны быть общими. В принципе. Может быть, и будут. Когда-нибудь. Только не сейчас и не в ближайшем будущем. Из-за природы человеческой. Пока алчность и жажда власти движут людьми, это невозможно…"
– Семенков! – разнеслось по коридору. Он повернул голову. Из-за распахнутой двери выглядывала Татьяна. – Иди, начальник вызывает.
Обычно веселая, любящая шутки и совсем не переживавшая по поводу своего дородного тела, Татьяна была непривычно серьезна в этот день. Понимала – момент ключевой. Поворотный. Семенков прошел к Муханову.
– Миша, у Моссовета проходит митинг сторонников президента. Надо бы съездить, посмотреть, сколько там людей собралось, все ли нормально. Бери мою машину и вперед.
На Тверскую не пускали. Семенкову пришлось показывать мрачным мужчинам кремлевское удостоверение, объяснять, что он не собирается никого давить, что ему как раз и нужен митинг.
Все пространство между старинным зданием Моссовета и стоящим напротив памятником Долгорукому было заполнено людьми. Вместо трибуны – привычный для демократов кузов грузовика. Динамики разносили голос оратора, известного публициста. С того места, где стоял Семенков, нельзя было разобрать ни слова. Неясное бубнение касалось его барабанных перепонок. Но он не хотел протискиваться сквозь толпу, застревать в ее тесной толчее. Он смотрел на лица людей, стоящих поблизости – на некоторых из них была решимость, на других – любопытство. Следующим выступал Бакунин, священник и недавний депутат. Его высокий резковатый голос временами долетал до Семенкова: "…попытка развязать гражданскую войну… не допустим возврата коммунистов…"
Семенков был немного знаком с ним и хорошо помнил, как летом, воспользовавшись присутствием Павла Глебовича в приемной, пытался выяснить у него, сколь предопределены наши поступки? И сколь мы вольны в наших действиях? Михаила давно волновали эти вопросы. "Есть свобода выбора. Есть, – быстро проговорил демократический священник. – Хотя что-то предопределено. По-разному бывает". И все. Михаил не унимался: "Павел Глебович, но если, скажем, Иуда предал Христа потому, что так ему на роду было написано, Христос-то знал, что он предаст. За что в таком случае наказали Иуду?" – Эту мысль он позаимствовал у Воропаева. "Христос знал, что он предаст. Но Христос-то знал, что он сделает такой выбор", – был ответ. Ничего Бакунин Михаилу не объяснил. Суть вопроса была в том, что если все поступки человека предопределены, как может он отвечать за содеянное зло и как может вознаграждаться за сделанное добро? Единственное, что дается человеку в этом случае – чувство стыда, раскаяния за плохие поступки. Но и полной свободы выбора не может быть. "Где та грань, которая отделяет предопределенное от зависящего только от нас – нашего решения, нашей воли? – думал Семенков. – Можно только сказать, что она есть, эта грань. Иначе как нам отвечать за грехи наши, если совершаются они по предопределению, а не по глупости?"
–.. Мятежники ответят за свои преступления. Демократия победит! – Бакунину хлопали. А к микрофону шагнул еще один популярный демократ. И вновь зазвучали страстные слова.
Люди все подходили, кто-то протискивался поближе к трибуне, кто-то останавливался у края митинга, там, где был Семенков. "У Спасской башни народу не меньше", – проговорил, непонятно к кому обращаясь, пожилой интеллигентный мужчина. "Там тоже митинг?" – удивился Михаил. "Нет. Просто собрались люди. То ли Кремль защитить, то ли Ельцина поддержать". Постояв еще немного, Семенков направился к машине.
Ворота Боровицкой башни были наглухо закрыты. Лейтенанты службы охраны, вооруженные автоматами, долго проверяли документы у водителя и у Семенкова, заглянули в багажник, и только после этого распахнули тяжелые створки. Освещение за кремлевскими стенами было выключено, и в зыбком свете виднелись группки солдат – по двое, по трое стояли они во многих местах. Охранники на дверях тоже стояли по трое, с автоматами в руках.
Начальник нервно курил сигарету за сигаретой, пепельница на столе теснилась от окурков. Он слушал Михаила молча. Рассказав о митинге, Семенков добавил, что сходит к Спасской башне, где тоже собрались люди. Начальник машинально кивнул, пуская новую струю дыма, и вскоре Михаил шел по темному Кремлю, размышляя о том, что будет твориться здесь, если нынешние путчисты решатся на штурм. Что с того, что кремлевская стена. Одного танка достаточно, чтобы сокрушить деревянные ворота. Неужели и здесь произведут разгром?
Спасские ворота были крепко-накрепко закрыты, но после проверки документов с лязгом отодвинули засов, приоткрыли небольшую дверь, Михаил вышел на площадь. И обомлел. Все пространство от башни до Лобного места было заполнено людьми. Прямо перед Семенковым, спиной к нему, стоял высокий военный в форме летчика и кричал каленым голосом в мегафон, что мятеж не пройдет, что победа будет за демократами.
– Семенков! – набросился вдруг на Михаила коренастый, взъерошенный человек с горящими глазами, в котором он с трудом узнал давнего знакомого, Сергея Петренко. – Семенков, ты же в Кремле работаешь. Объясни, что, в конце концов, происходит? Где милиция? Где войска? Милиционеры все попрятались. Что творится? – Он смотрел с надеждой, но что мог ему сказать Михаил? Ничего. Словно почувствовав это, Петренко заговорил о другом:
– Видишь, люди пришли поддержать президента. Надо бы машину с громкоговорителями. И чаю горячего. Мерзнут люди. Холодно стоять. Помоги.
Куда тут денешься? Надо идти. Обратный путь оказался намного дольше: Михаила все время останавливали, светили фонариком на удостоверение, потом на лицо, и так несколько раз. На Ивановской, едва угадываемые в темноте, дремали вертолеты, прямо над ними повисли очертания соборов, и лишь верх колокольни Ивана Великого четко вычерчивался на фоне темного неба.
Упрашивать никого не пришлось: машину с громкоговорителями обещали прислать как можно скорее, а с чаем и бутербродами не отказались помочь предприниматели, с которыми связался Муханов.
Из "Останкино" продолжали идти противоречивые сведения, но когда телевизионные передачи прервались, никто из сослуживцев Семенкова не сомневался – здание телецентра захвачено. Потому и выключили энергию, чтобы не вышли в эфир мятежники. Люди в приемной совсем погрустнели. Несколько минут спустя к Муханову пришел Воропаев – Михаил стал свидетелем их разговора.
– Я проехал по улицам, – сообщил Воропаев. – Ни одного милиционера. Будто их никогда и не было.
– Армия тоже выжидает, – мрачно добавил начальник.
– Сволочи, охраняют только здание Министерства обороны. Паша Грачев осторожничает. Боится прогадать. Засранец.
– Если все кончится хорошо, большущую свечку надо поставить.
– Да-а. На такое никто не рассчитывал. Кстати, у Спасской башни люди собрались. Сторонники президента. Порядка десяти тысяч. Я самому докладывал… Надо их направить в Останкино. Немедленно.
– Ты что?! Там бой идет.
– Ну… вот, – неуверенно произнес начальник.
– Они безоружны. Насколько я понимаю, они пришли поддержать президента. Именно потому, что нет армии и милиции. Как их бросать туда, где стреляют? Это обернется колоссальными жертвами.
– Думаешь?
– Да это безнравственно.
– Сейчас не до этих тонкостей. Сейчас главное – спасти положение.
– Вопрос о цене. Я категорически против, чтобы призывать этих людей отправиться в Останкино. Пусть остаются здесь.
– Тогда вся надежда на Толю Волкова, полковника, который отправился в Таманскую дивизию за танками. – Голос начальника звучал обреченно. – Положение критическое.
Тут Семенков решил позвонить домой: надо было успокоить жену. Бог знает, что она там думает.
– Не волнуйся, – говорил он. – Делается все необходимое.
– Но по радио сообщили, что военные не хотят вмешиваться.
– Врут. Все будет нормально.
– Ты приедешь?
– Не смогу. Работы много. Но здесь совершенно спокойно. Серьезно.
Он чувствовал – жена ему не очень-то поверила. Он думал о ней, о детях, когда вновь шел к Спасской башне. Что с ними произойдет, если его убьют? Как выживут? Он не знал, что уготовила ему судьба. Но прятаться от нее он не собирался. И дивился тому, что совсем не страшно. Ни чуточки.
У Спасской башни шел митинг. Выступающие сгрудились у самых ворот, на возвышении. Громкоговорители с подъехавшего автомобиля разносили по площади быстрые, сбивчивые слова одного из них, молодого парня с пышной шевелюрой:
– … Не верьте коммунистам. Они всегда обманут. Что бы они не говорили, на уме у них только насилие… Защитим демократию! Защитим реформы!..
Все тот же Сергей Петренко, увидев Семенкова, бросился к нему с озабоченным видом.
– Ты должен выступить. Расскажи людям, какая ситуация.
– Да я не умею, – испугался Михаил, который сроду не выступал на митингах.
– Надо, – горячо убеждал его Петренко. – Ты в Кремле работаешь. Люди не понимают, что происходит. Объясни хоть что-нибудь. И еще. По-моему, стоит всем идти в Останкино. Помочь отстоять телецентр.