– Ты что?! Чем помогут безоружные люди? Там стреляют. Лучше всего, чтобы они остались здесь.
Семенков и сам видел: выступить надо. И подошел к микрофону. Тем более, что уже прозвучала его фамилия. Сердце вдруг застучало молотом. И страх сдавил горло: что говорить? Не опозориться бы. Он произносил в микрофон слова и в то же время как бы смотрел на себя со стороны. Вот он сказал, что предпринимается все необходимое, а что именно? Правильно спрашивают стоящие рядом люди: "Где войска?" Надо сказать, что войска на подходе, что скоро будет наведен порядок. Это не могло быть ложью. Это было чем-то иным. Он понимал – делается все необходимое, чтобы появились войска, вмешались в происходящее. Он чувствовал, как важно услышать это собравшимся у Спасской башни людям. И он сказал это. Потом он говорил еще и еще, уже не слишком понимая, что именно. И когда он отошел от микрофона, вновь испугался, не наболтал ли чепухи? Не опозорился ли? Петренко успокоил: хорошо говорил, по делу.
Женщину, выступающую следом, Семенков не слышал – чужие слова проносились мимо его сознания. Он все еще никак не мог успокоиться. И лишь последняя фраза прорвалась к нему, зацепила ускользающее внимание:
– Пока не подойдут войска, мы отсюда не уйдем.
Он думал об этих словах, когда возвращался в старый корпус. И потом, сидя в приемной. Безоружные люди опять, как в августе девяносто первого, были готовы стоять насмерть. Что это, храбрость или безрассудство? Благо или зло? Он не мог ответить себе, но чувствовал: это неправильно. Так не должно быть.
Уже среди ночи пришло сообщение, что телецентр удержали, нападавших рассеяли по окрестностям. Оставалась опасность того, что по утру, сгруппировав свои силы, они вновь пойдут в атаку. Но все-таки обитатели Кремля поуспокоились.
Подремав под утро часа полтора в кресле, Семенков почти мгновенно стряхнул с себя остатки сна, умылся в туалете и сел пить чай с другими сотрудниками в приемной. Пили молча. По телевизору показывали высокое белое здание, отдельные бронемашины, окружающие его, немногочисленных солдат в касках и бронежилетах. Тогда у Семенкова и возникла мысль: отправиться самому, посмотреть, что там происходит. В другой ситуации он бы поленился пускаться в подобное путешествие, но в тот день даже не любопытство, а желание увидеть своими глазами оказалось сильнее.
По Моховой, будто в самый обычный день, бойко неслись автомобили, хотя на Новый Арбат транспорт не пускали.
Пройдя быстрым шагом над Бульварным кольцом, по которому привычно двигались автомашины, миновав за тем легкое, изящное здание "Праги", Семенков пересек по диагонали непривычно пустой проспект, выходя к стоящей рядом с высоким жилым домом белой церквушке, маленькой, веселой, неизменно радовавшей его. Люди на тротуарах летели по очень важным делам или неспешно шли, размышляя о своем, и Михаил с удивлением смотрел на их обыденные лица: словно ровным счетом ничего не происходило, словно будущее не зависело от того, что творилось сейчас неподалеку и о чем должно было напоминать редкое буханье пушечных выстрелов. Торговали многочисленные лавочки, переполненные красивыми бутылками со спиртным, всевозможными пачками сигарет и жвачкой.
Перейдя над Садовым кольцом, загнанным в тоннель, Семенков увидел там, впереди, сбоку от высокого здания мэрии бронетранспортеры, солдат, и решил подойти к Белому дому дворами. Он очутился в еще более странном мире: играли дети, спокойно сидели старушки, молодые мамаши ходили с колясками. И это в нескольких сотнях метров от места, где, быть может, начиналась новая гражданская война, под хорошо слышную дробь автоматных очередей. Непонимание опасности? Или вера в то, что ничего непоправимого не произойдет?
Страх нашел его, забрался внутрь, когда он минут пятнадцать спустя рассматривал уходящее вверх, округлое, облицованное белым камнем здание. Было жутковато и весело. Он выглядывал из-за гостиницы, прилепившейся к зданию мэрии. Неподалеку стояли два бронетранспортера, а за гостиницей пряталось немало солдат, и один из них проговорил грубо: "Что лезешь? Пулю в лоб захотел?" И выругался матерно. Михаил не обиделся на него. Он понимал, что в этой грубости какая-то своя правда, неприятная и очень простая.
Белое здание, окруженное баррикадами, казалось, несло в себе угрозу. Оно походило на притаившегося хищника. В нем находились… "Враги? – поймал себя на мысли Семенков. – Я должен их ненавидеть? Желать им смерти?" Ему были неприятны эти мысли. Совсем рядом ударила пушка, бухнуло по ушам, и где-то у верхних этажей дома, на который он смотрел, возникло облачко – невозможно было понять, пыль это или дым.
Спрятавшись за угол, Семенков спросил у сидевшего прямо на земле мрачного солдата, зачем стреляют из пушек? "Снайперы", – хмуро ответил тот.
Невдалеке Михаил увидел еще одну штатскую личность, Этот человек тоже работал в Кремле, в управлении делопроизводства. Звали его то ли Дмитрий Петрович, то ли Дмитрий Сергеевич. Семенков подошел к нему, кивнул в знак приветствия. И услышал:
– Все это мерзко. Причина одна – страх. Каждая сторона движима этим чувством.
Задерживаться Семенков не стал. Кивнул в знак согласия и пошел дальше. Хотя и не понял, при чем тут страх? Вникать не было времени. Ему хотелось понять что-то важное, что зрело в нем, пульсировало.
Когда Михаил вернулся во двор большого жилого здания, его остановил сухонький старик благообразного вида с абсолютно белой шевелюрой, походивший на поэта или художника.
– Простите, ради Бога, вы от Белого дома? – озабоченно спросил он бодрым тенорком.
Семенков кивнул.
– Как там?
– Стреляют, – только и сказал Семенков.
– Понимаю. – Старик задумчиво кивнул, опустив глаза, потом вновь глянул на Михаила, то ли с тревогой, то ли с надеждой. – Вы думаете, это серьезно?
– Да.
Немного помолчав, старик проговорил:
– Все это не случайно. Такие переломные моменты для государства являются испытанием каждого из нас: как поведет себя человек? выберет ли неверный путь? поступится ли главным – своей душою? – И будто споткнулся. Враз помрачнел. – Извините за беспокойство. Спасибо. – Сказал и пошел себе своей дорогой.
Семенков долго смотрел ему вслед. Его удивило другое: он вдруг ощутил, что его по большому счету почти не трогает происходящее. Разумом он понимал все. Но сердце было глухо. Что-то с ним произошло, с сердцем. Что? Он не понимал.
Позже, в Кремле, он смотрел по телевизору, как подтягивались к мосту над Москва-рекой танки, как стреляли они по окнам красавца-здания. Иностранная компания показывала не только миру, но и россиянам, как русские убивают русских. Это было страшное, и, вместе с тем, завораживающее зрелище. В приемной набралось немало народу – сотрудники, недавние депутаты, – и все неотрывно смотрели на экран телевизора. Они мало чем отличались от зевак на мосту, которым сами же удивлялись. Разве что зеваки рисковали получить пулю.
Семенкову порой начинало казаться, что все происходящее нереально, что это некое действо, спектакль, разыгрываемый непонятно для чего, мучительный и бесполезный. Рассудок с легкостью объяснял: существует два варианта. Либо здесь и сейчас, либо потом и по всей России. Малая кровь должна предотвратить большую… Все так. И не так. Все понятно. И непостижимо. Как муторно было на душе.
Позже он думал о том, что амбиции рано или поздно приводят к крови. Как, впрочем, и вера в существование быстрых и простых решений сложнейших проблем, которая жива среди народа. И лишь разумная лень является благом.
Через несколько дней коллеги Семенкова ездили к Белому дому посмотреть на последствия обстрела. Хотя Кривенко настоятельно звал его, Семенков не поехал. Ему было достаточно того, что он видел по телевизору: почерневшие от копоти, выгоревшие верхние этажи, бесполезные, глядящие разбитыми стеклами окна. Что тут еще смотреть?
Уже было известно, что погибло свыше сотни человек, а втрое больше оказалось ранено. Уже поползли слухи о том, что стрельбу спровоцировали вовсе не красные. Семенков понимал: такое могло случиться. Попробуй, докопайся теперь до истины. Кто смел, тот и съел. Власть – грязное дело. Банальность. О том, что он имеет отношение к этой власти, Михаил старался не думать. Это вызывало в нем неловкое чувство.
На следующей неделе, когда начальник улетел с президентом в Японию, к Семенкову явился непонятный тип, в котором изящество и некая важность соединялись непостижимым образом с суетливостью. Элегантно опустившись на стул, посетитель положил на колени красивый добротный портфельчик.
– Наверно, вы уже слышали обо мне, – аккуратным голосом сказал тип и подивился, услышав отрицательный ответ. – Видите. Это еще одно доказательство тому, что необходимы неотложные меры. Позвольте представиться, – тип красиво кивнул головой, – новый император России. Хотя по паспорту я – Алексей Николаевич Славский, а на самом деле меня зовут Николай Алексеевич Романов. Я – сын цесаревича Алексея и внук Николая Второго. – Выдержав нужную паузу, он продолжил. – Понимаю, насколько это неожиданно звучит, однако, это так.
Семенков лихорадочно размышлял, как быть? Неужто и в самом деле император? Государь! Как себя вести? Вскочить и стоять по стойке смирно? Глупо. А дядька-то и в самом деле непростой. Между тем, посетитель принялся рассказывать, как цесаревич Алексей избежал смерти в тысяча девятьсот восемнадцатом и откуда взялась фамилия Славский.
– Мы вынуждены были жить так, чтобы не привлекать внимание. Но я с детства знал тайну нашей семьи. Теперь, когда коммунисты отстранены от власти, я смог открыть тайну и посчитал нужным взять на себя ответственность. Вот, ознакомьтесь. – Он достал из портфельчика лист бумаги. – Учитывая недавнее сложное положение в России, я издал манифест о престолонаследии. – Он с какой-то особой торжественностью положил перед Михаилом листок, увенчанный с красивой надписью "Российский Императорский Дом" и двуглавым орлом.
"…беру на себя обязанности Государя Всероссийского", – закончил читать Михаил.
– Понимаете, я – единственный ныне великий князь, – зазвучал хорошо поставленный голос, – и я имел право объявить о восхождении на престол. Мое влияние на общество значительно. В том, что недавнее противостояние в России, грозившее обернуться катастрофой, разрешилось благополучно, весьма велик мой вклад. Мне приходилось постоянно влиять на события. Вот мое обращение к россиянам. – Он достал из портфеля еще один листок, протянул Михаилу.
Семенков ощутил всю важность происходящего – жизнь столкнула его со столь необычным человеком. Ему чудилось дыхание истории: внук Николая Второго, олицетворявшего для Михаила потерянное прошлое России, недоступное, влекущее к себе, сидел перед ним.
– Скажите, чем я могу вам помочь? – Голос помимо воли звучал с особой почтительностью.
– Понимаете, необходимо решить вопрос с моим статусом. Разумеется, о введении в России монархии пока что не может быть речи. Это не быстрый процесс. Но если бы президент признал мои права на трон… было бы легче положительно влиять на события. Помогите мне встретиться с Мухановым.
Семенков обещал ему устроить визит к начальнику, после чего проводил гостя до самого выхода из здания – до охранника.
Вернувшись к себе, он еще раз прочитал бумаги, оставленные гостем. Чувство чего-то необычного не покидало Михаила. Но к нему слабым диссонансом прибавилась тревога: все ли он правильно сделал? Не допустил ли ошибки в столь ответственной ситуации. Он ощутил потребность посоветоваться. Но с кем? Кривенко не стал с ним разговаривать, отмахнулся: "Без тебя забот хватает". Женька Токарев как всегда отшутился: "Потребуй, чтобы он тебя в князья произвел, тогда помогай". Столкнувшись в коридоре с Воропаевым, Семенков рискнул обратиться к нему.
– Анатолий Вадимович, хочу с вами посоветоваться.
Воропаев глянул на него задумчивыми, невеселыми глазами.
– Да, пожалуйста.
Семенков кратко изложил суть дела. Перемена, происшедшая с Воропаевым, подивила его: начальственные глаза стали живыми, лучистыми, словно два огонька, на лице покоилась улыбочка.
– Его фамилия Славский?
– Да. Вы его знаете?
– Еще как. Яркая личность.
– И что?
– Самозванец. Можете в этом не сомневаться.
Опешив, Семенков промямлил:
– Как же мне быть?
– Когда позвонит, направьте его ко мне. Скажите, что начальник ваш так распорядился. Гарантирую, больше у вас не будет с ним проблем. У меня – тоже.
Семенков последовал совету Воропаева, и его контакты с новоявленным императором свелись к одному телефонному разговору, весьма короткому и официальному. Но две бумаги, полученные от Славского, он не выбросил – решил сохранить на память.
Кривенко ходил повеселевший. Как-то они вместе обедали в столовой.
– Что вы там говорили про брежневские времена? – с шутливым укором напомнил Семенков.
Кривенко глянул на него хитрющими глазами.
– А что не всё плохо тогда было. Случались и приятные события. Например, один раз я выпивал с Брежневым. Это в конце семидесятых случилось. Праздник, седьмое ноября, а мне выпало дежурить. Я еще молоденький был. Сижу, все спокойно, потом привозят срочный пакет для Брежнева. А он как раз к себе поднялся после парада и демонстрации. Пошел я к нему в кабинет. Говорю: "У меня срочный пакет для Леонида Ильича". Охранник: "Давайте, я передам". Поясняю: "Я должен вручить ему лично в руки. Совершенно секретно". Охранник: "Товарищ Брежнев занят. Сегодня праздник". Что делать? А дверь в кабинет приоткрыта. Я решил схитрить. Еще раз повторяю, погромче: "Я обязан передать срочный пакет немедленно. Прошу сказать об этом Леониду Ильичу". И тут появляется Брежнев. "Что вы хотите мне сказать?" Докладываю: "У меня, Леонид Ильич, срочный пакет. Для вас. Совершенно секретно. Я – дежурный по делопроизводству. Кривенко. Сегодня праздник. Я сам принес". Брежнев так спокойно говорит: "Давайте". Даю. Он берет пакет, вертит его перед глазами, бросает на стол секретаря. "Что же, вам в праздник выпало работать?" "Да, Леонид Ильич, – говорю. – Так получилось". И тут он с хитрым таким лицом спрашивает: "Выпить хотите? За праздник". Я опешил. "На работе нельзя. Но… если вы считаете, что надо…" А он: "За праздник надо. Сам Бог велел. – И охраннику говорит. – Налей нам". Охранник неохотно наливает водку. Брежнев поднимает рюмку: "Ну, за годовщину Великой социалистической революции".
Кривенко прямо-таки разыгрывал в лицах маленький спектакль. Брежнев получался удивительно похожим по интонации, по манере разговора. Семенков даже забыл про еду.
– Я говорю: "За годовщину". Выпили. Охранник подает небольшие маринованные огурчики. Закусили. Брежнев посмотрел на меня душевно и спрашивает: "Любишь выпить?" Я отвечаю: "На праздник, в хорошей кампании люблю". А он так одобрительно: "Молодец. Давай еще по одной. – И охраннику. – Налей нам еще". Охранник наливает. Брежнев: "За здоровье надо выпить. Ну, за наше здоровье". Я тут же ввернул: "За ваше здоровье, Леонид Ильич. Это важнее всего". Он: "Спасибо за добрые пожелания". Еще раз выпили, закусили огурчиком. Брежнев говорит: "Ну вот, теперь у вас нормальный праздник получился. А мне пора на праздничный прием". Я ему: "Леонид Ильич, а срочный пакет?" А он вяло махнул рукой: "Это не к спеху. До свидания". Уходит, и охранник за ним. Внезапно охранник возвращается, смотрит этак хмуро: "Никому ни слова. Понял?" Я, конечно, сделал вид, что понял. "Понял", – говорю. А сам рассказал. И года не прошло, как я жене похвалился, что с самим Брежневым выпивал.
Семенков смотрел на него с прощающей улыбкой и думал: "Этот при любой власти проживет".
Через неделю Михаилу попал в руки номер оппозиционной газеты, в котором была расшифровка разговоров по рации, записанных в тот роковой день, когда впервые зазвучала стрельба, когда опасность гражданской войны расползлась по всем закоулкам огромной и бестолковой страны. Отрывистые фразы, таившие за собой так много. Семенков читал их с жадностью, так, словно открывал великую тайну.
– Сто десятый! Со стороны мэрии применено оружие! Оружие!
– Спокойнее. Контролируй. Жертвы есть?
– Я б… вас всех знаю! Прекратите! Прекратите!
– К пандусу мэрии "скорую". Слышите, "скорую" побыстрее.
– "Скорая" уже не поможет.
– Звоните только по телефону. Они слушают. Только по телефону.
– Сука, дай мне "Жигули" для переговоров! А потом я разберусь с теми, кто дал мне приказ не брать с собой оружие.
– Прекратите разговор в эфире.
– Говорит командир софринской бригады Васильев. Говорит Васильев. Бригада перешла на сторону Белого дома.
– Васильев, давай, открывай, Васильев, огонь по верхним этажам гостиницы "Мир" и по мэрии. Васильев, родной, захвати этих сук. Я тебя прошу. Захвати.
– Ублюдок, на что толкаешь?! Ты на что толкаешь?!
– Иди на штурм, Васильев. Иди на штурм. Выбить эту банду из "Мира" и мэрии. Захватить сук немедленно. Как понял? Прием.
– Козел ты с х…ем. Якубовскому приказы отдавай.
– Кто слышит меня? Открыть огонь по верхним этажам мэрии и "Мира". Васильев, дорогой, прошу огонь.
– Александр Владимирович! Не надо крови. Не надо крови. Потом разберемся. Прошу вас. Не надо крови…
Этот последний крик Семенков почти слышал. Истошное: "не надо крови!" Семенков еще раз перечитал стенограмму, потом еще.
"Значит, мы подталкивали их? – спрашивал он себя. – Тогда мы не лучше их. Мы так же виноваты. Но это… мерзко".
Он не знал, что делать. Он был растерян. Разрушилось некое равновесие. Михаилу нужен был совет. Единственный, с кем он мог поговорить об этом – Воропаев. И чем больше Михаил размышлял о неприятной расшифровке, тем больше ему хотелось узнать мнение этого человека.
В конце рабочего дня Михаил решился заглянуть к Воропаеву. Когда он, постучав, отворил дверь, Воропаев сидел за столом и читал какой-то документ.
– Анатолий Вадимович, есть немного времени?
– Слушаю вас.
Семенков сходу показал газету.
– Вы это видели?
– Видел.
– Это вранье?
– Думаю, нет. – Воропаев смотрел на него спокойными, умными глазами.
– Но как же тогда? Мы не лучше их? Так?
Воропаев усмехнулся. Виновато и в то же время печально.
– Что вам сказать? Вы сами все понимаете… Чистеньких в подобной ситуации быть не может. Вопрос лишь в том, кто какие цели преследовал. Малое кровопролитие остановило большое. Это благо. Но оно не перестает быть кровопролитием. Злом. Добро и зло всегда перемешаны.
– А президент знал об этом? – Семенков еще раз показал газету.
Воропаев лениво покачал головой.
– Нет. Но что это меняет?
В самом деле, что это меняло? Ничего.
Мало-помалу противостояние в обществе спало, все успокоилось, появилась новая забота – большая страна втянулась в предвыборную кампанию. Семенков начал ездить по разным партийным съездам, конференциям, совещаниям, выслушивать планы победы, обещания избирателям и писать обо всем этом справки.