- Ты меня совсем не слушаешь, только из вежливости делаешь вид.
Потом ее обуяла ревность:
- А эта твоя девица, белая, кто бы она ни была…
Он опешил. Лишился дара речи. Неужели Адам рассказал ей о Бут? Алекс весь похолодел от такой мысли и пришел в ярость. Он почувствовал себя жестоко обманутым. И эту роль ему будет гораздо легче сыграть. Он рявкнул на Эстер. Она рявкнула в ответ. Потом они начали кричать друг на друга. Сквозь слезы она сказала:
- Для тебя все женщины только игрушки. Ты всегда…
Со всем возможным сожалением в голосе он произнес:
- Нет, нет и еще раз нет! Ты не права. Я люблю тебя, и только тебя.
Он позвонил ей снова. Она не ответила. Алекс подождал пять минут, потом отключил на своей трубе функцию распознавания номера и позвонил снова. Теперь он рыдал, а она была неколебима как скала:
- В воскресенье я ложусь на операцию. Мне будут убирать кардиостимулятор. Долго работал, пора менять. Уже давно надо было, а я все никак собраться не могла. Но дальше тянуть нельзя. Пришло время открывать новую страницу жизни. Так что буду ставить другой стимулятор.
- О нет, Эсти, почему бы тебе…
- Слушай, это ведь не кино? Не какой-нибудь там "Язык нежности"? Ничего особенного. Всех дел на полчаса. Разрежут меня и вытащат эту штуковину. И поставят новую, с большим сроком годности. Я только хотела узнать, ты собираешься со мной туда сходить или нет. Это в клинике "Сент-Кристофер".
- Да-а… А раньше ты сказать не могла?
- О, Алекс, забудь об этом, не беспокойся. Все о’кей…
- Нет, погоди… Я всего лишь… В какой день? Только скажи мне когда.
- В воскресенье. Я тебе только что сказала. В это воскресенье.
- Отлично. В воскресенье, говоришь?
- Да, Алекс. В воскресенье. А что, у тебя аукцион? Выставил на продажу Китти? Тебе неудобно в этот день?
- Разумеется, удобно.
- Хорошо.
- О’кей, Эсти? О Боже! Знаю, как это прозвучит для тебя… Есть одна небольшая загвоздка… в это воскресенье…
Сказав Алексу пару "ласковых" слов, Эстер отключилась.
Алекс прошел в гостиную, сунул в видик кассету и вытащил подарочек Адама. Потом закурил. У него ноги подкашивались, когда он думал об операции Эстер. Как будут вытаскивать из ее тела маленькую коробочку. Разрежут тело по тому шраму. Вставят новую. И будет еще один темный рубец на коже. А что еще там может быть, на этой нежной коже, после таких дел?
Алекс дал волю слезам. Немного погодя вытер нос рукавом. До чего же неладно все получилось! Можно было найти другие слова. Но, как говорят в кино мудрые чернокожие бабушки, в жизни пленку назад не прокрутишь, в отличие от видика. Поэтому он нажал клавишу воспроизведения. Ведь Господь всегда помогает ему, Господь всевидящ. Но нельзя полагаться только на Всевышнего, надо и самому что-то делать. Женщины, женщины… Загадочные, таинственные… А не перейдет ли Эстер из категории реальных женщин - хотя она одна такая - в категорию чисто виртуальных, воображаемых, вроде Китти, Аниты, Бут, красоток из сети, красоток за прилавками магазинов и прочих шалуний? Можно ли от них хоть раз услышать слово утешения, понимания? Или они такого языка не знают? Точно не знают. О себе правды никогда не говорят. И о любви тоже, только о том, как они любят. А если правда проста как дважды два, и нечего тут рассусоливать - кому бы хватило духа ее выслушать? Вошла Грейс и села. Алекс рухнул в кресло.
Китти, как всегда, бродила по улицам Нью-Йорка, не поднимая глаз, и наконец заблудилась. Бедная пекинская девушка, одна-одинешенька в большом городе! Но всего через час экранного времени она станет звездой Бродвея, а потом и Голливуда, хотя пока этого и не знает. Будет купаться в лучах славы. Скоро. А пока она может только слоняться по улицам, никому не нужная, и шарахаться от каждой тени. У Алекса защемило сердце, когда он увидел ее тоненькую фигурку, проскользнувшую в кинотеатр, как она сидела посреди темного зала, сжавшись в комочек. Только в кино улыбаются так, как улыбнулась Мэй Лин Хан - ее играла Китти. И вот уже наша золушка попалась на глаза Жюлю Маншину, игравшему Джо Кея, - это за его широкой спиной она спрячется от всех невзгод. И конечно, он втюрился в нее с первого взгляда, хотя ни на что особо не рассчитывая. Бедняга даже дар речи потерял. Но вскоре все у них будет о’кей. События станут развиваться быстрее, чем можно предположить. Через час двадцать минут все благополучно устроится. А до того времени прольется немало слез, и смеха тоже хватит. Джо станет ее менеджером, ее мужем - всем на свете. Как говорится, хеппи-энд. Чудо из чудес кино в том, что неписаный закон о хеппи-энде почти никогда не нарушается. Алекс глядел, как Джо смотрит на Китти, а та следит за мелькающими на экране тенями, которые представляются ей небожителями.
ГЛАВА 8
Хохма, или Мудрость
Три раввина Что-то вроде монеты • Где живут призраки • Мудрость Лоурен Бакалл • Движение к центру • Описание борьбы/обороны • Вирджиния Вулф - иудейка • Само- и несамоубийство • Истинное процветание
1
- Ну, - сказал Рубинфайн, - и что же нам со всем этим делать?
Алекс посмотрел на часы. Девять утра. Вторник. Раввины Дарвик и Грин еле на ногах держатся от усталости. У Дарвика в уголках глаз застыли комочки засохшей слизи. Грин обеими руками уперся в маунтджойский мемориал и склонил одно колено, пыхтя, как марафонец сразу после финиша. Рубинфайн выглядел получше. Рядом стоял итальянский автомобильчик. А возле него глыбился отделанный под орех обеденный стол.
- Что вы тут делаете? - спросил Алекс. - Снова та же история? В девять утра?
- А ты что тут делаешь?
- Послушайте, я здесь живу. А сейчас иду по делам. Пухлое лицо Дарвика заколыхалось. Он засмеялся плечами и широко открытым ртом. Потом схватил Алекса за руку, чтобы не упасть.
- А я-то думал, у тебя никакой работы нет. Думал, ты из тех шалопаев, которые нигде не работают.
- Значит, ребе, вас дезинформировали. Работа у меня есть. Я держу путь в Пембертон-Хилл. У меня дело. И его надо доделать.
- Конечно, конечно, - медоточивым голосом промолвил Грин. - У всех есть дела, которые надо доделать.
- А-а-алекс? - протянул Рубинфайн, смотря на небо. - Вроде есть какой-то закон о люках на крышах авто? Я имею в виду: если мы затащим стол через заднюю дверцу, а потом поставим его ножками вверх и они будут высовываться наружу, через крышу… Как насчет правил дорожного движения? Мы ничего не нарушим?
- Рубинфайн! - Алекс даже глаза закрыл от досады. - Такие столы на таких машинах не возят.
- Осмелюсь высказать противоположное мнение… - возразил Рубинфайн.
- Надо увезти, - добавил Дарвик.
- Хорошо. Очень хорошо. - Алекс повернулся и двинулся прямо на гору мяса, какую представлял собой Грин.
- Понимаешь, - Рубинфайн наклонился над столом, - это Ребекке нужно. Она танцы устраивает, в воскресенье. Для своих… э-э… малышей. Чтобы они отдохнули, развеялись. Ей хочется, чтобы они закусывали за столом, а не сидя на полу. Ты знаешь, какая она предусмотрительная. А этот стол такой низенький, сам видишь, и их роста хватит… - Рубинфайн вздохнул.
Грин подался вперед и выдохнул:
- Прохода нет.
- Ты придешь на эти танцы? - спросил Рубинфайн.
- Не-а, - твердым голосом ответил Алекс. - Я в Америку лечу. Прошу прощения. У меня дела. - Он нырнул в сторону.
- Ребекка будет весьма разочарована. - Рубинфайн попытался схватить Алекса, но не преуспел. - Она надеялась тебя там увидеть. Правда, ребе Дарвик? Ей будет тебя не хватать.
Алекс, неожиданно для себя, расчувствовался и промолвил виноватым голосом:
- Скажите ей, что у меня есть для нее автограф. Одного жевуна. Микки Кэрролл. Вроде он был членом Гильдии лилипутов. Это ее успокоит.
- Может, успокоит. А может, и нет, - промолвил Дарвик. Он остановился на время у Рубинфайна, в шикарно обставленной гостевой комнате. Когда кто-то из гостей впервые туда попадал, то чуть в обморок не падал, а Ребекка писала от восторга. Алекс тоже там раз ночевал, когда его квартиру залили соседи. Комнатушка будьте нате - уютненькая, как норка, только размером побольше.
- Я туда непременно приду, и Джозефа с собой приведу, - сообщил Рубинфайн.
- Хоть сам приди, - вздохнул Алекс.
- Приду-приду. А вот Джозеф хочет с тобой серьезно поговорить.
- Все еще?
- Итак, - изрек Рубинфайн, - ты думаешь, этот стол не увезти?
- Не думаю, а знаю.
- Вера, Алекс! - пропыхтел Рубинфайн, наливаясь краской. - Эта притча хорошо известна моим коллегам, но, если они не возражают, я поведаю ее еще раз. Рассказал эту притчу Бахья бен Иосеф ибн Пакуда.
- О, не возражаем! - хихикнул Грин.
- Слушаем, - подхватил Дарвик.
- Надеясь перегородить бурную реку, - с пафосом проговорил Рубинфайн, - странник начал кидать в поток свое серебро. И все монеты утонули, осталась одна, последняя. И странник рассчитался ею с местным жителем, который перевез его через реку на лодке. Вера, говорил Бахья, подобна этой последней монете. Когда накопления всей жизни обращаются в прах…
- Она единственная поможет человеку в плавании по бурным водам жизни. - И Грин кривовато улыбнулся.
- Да, - раздраженно подтвердил Рубинфайн. - Она единственная, понимаешь? А?
- Понимаю, - согласился Алекс. - А теперь мне надо идти.
Дарвик все это время чесал подбородок. Теперь он промолвил:
- Знаете, по-моему, в этой притче речь шла вовсе не о вере. Насколько я помню, та монета, прежде всего, правильный выбор, который делает человек. Я в этом почти уверен.
- Но, с другой стороны…
- К тому же, - Дарвик потряс головой для пущей убедительности, - Бахья был одним из мистиков-сефардов - вам ведь это хорошо известно, не так ли? И как вы знаете, каббала… - Ладони Дарвика начали выразительно летать по воздуху.
Грин согласно кивнул.
- Да, отчасти, - не желал сдаваться Рубинфайн, - но я имел в виду, что это предупреждение, и не просто предупреждение… Если вы вспомните, что вчера на конференции говорил рабби Зееман…
Алекс начал энергично трясти руки всех раввинов по очереди в знак прощания.
Рубинфайн крепко сжал его ладонь в своей:
- Оставляешь нас? Решил продавать эту свою Китти, да? Джозеф вроде думает, что ты хорошую цену заломишь.
- Джозефу надо о своих делах думать, а не о моих. Я просто хочу получить подтверждение ее подлинности. Не все на этом свете продается. До свидания, ребе Рубинфайн… ребе Дарвик… ребе Грин.
- Конечно не все, - согласился Рубинфайн, когда Алекс высвободил руку. - Мы видели Эстер.
Алекс прищурился.
- О да, - подтвердил Грин. - Эта симпатичная темнокожая девушка? Она только что тут проходила. Рассказала нам о своем сердечке. Бедняжка! Так ее жалко! Все это как в кино.
Алексу захотелось проткнуть Грина обломком ручки, который лежал у него в кармане. Но сначала надо было выудить из раввина кое-какую информацию:
- Да? Ну и как она сейчас?
Раввины словно языки проглотили.
- То есть как она на ваш взгляд?
Три пары глаз продолжали сверлить Алекса.
- Как она выглядит? Хорошо?
- О! Она выглядит - она действительно выглядит, - выдохнул Дарвик.
- О да! Действительно! - пробормотал Грин.
- Да как?
Рубинфайн открыл рот, закрыл его, снова открыл и наконец произнес:
- Обольстительно!
Это южный Лондон. И на соседней улице - южный Лондон. И везде вокруг южный Лондон. А в нем - Пембертон-Хилл. И в Пембертон-Хилл Алекс почувствовал себя не в своей тарелке. Он ничего не мог с собой поделать. Не знал, куда руки-ноги девать. Но от себя не убежишь и себя не переделаешь. Алекс всегда был парнем из северного Лондона, по самоощущению, хотя не в его правилах было с кем-то по какому-то признаку объединяться. Терпеть не мог всякие группировки - по социальному положению, расе, национальности или политическим взглядам - и никогда никуда не записывался, кроме разве что клуба любителей плавания. Но в этом уголке Англии кровь в его жилах бегала как-то по-другому, и он начинал понимать, почему человек, оказавшись в роковом для него месте, перестает походить сам на себя и вытворяет невесть что.
Север в сравнении с югом. Как-то они с Адамчиком из-за этого крепко повздорили, чуть не до драки. Сидели в парке однажды летом. Стояла жара, и они закатали брюки - нога на ногу, жрачку только что подъели. Дивизия муравьев вела наступление от пустого стаканчика на кусок сандвича. Короче, погожий лондонский денечек. Сиди и наслаждайся, если бы не эта разница между севером и югом. Адам один за другим разбивал все аргументы Алекса: о домах, школах, пивнушках, телках, травке, общественном транспорте. Дескать, просто дешевый выпендреж, много шуму из ничего, одни красивые словеса. Муравьи скоро проложили трассы по их животам. В конце концов Алексу надоело спорить, он повалился на густую траву и выпалил свой главный аргумент: "Я так считаю, потому что никто меня в южном Лондоне знать не знает. И я никого не знаю. Хожу словно призрак".
И он умирал, превращался в призрак каждый вторник. Утром каждого вторника, а скорбел о нем один лишь Дучамп. Происходило сие действо в приютившемся под надземкой не то рынке, не то ангаре с бетонной крышей. Солнечные зайчики прыгали по выставленным на продажу фарфоровым чайничкам-кофейничкам, книжкам в потрепанных переплетах и цветам в горшочках. Между колоннами стояли, плыли столбы пыли, целый кордебалет столбов. Исполненное невыразимой печали место. Старушки - божьи одуванчики, в шляпках с лентами, по-девичьи завязанными под подбородком, что-то высматривая, слонялись между стойками с товаром. Словно вдовушки на военном кладбище, среди безымянных могил. У Алекса всегда рядом с ними перехватывало дыхание, и он приходил в себя, только пробравшись к трем сдвинутым вместе столам, за которыми сидел, источая дурные запахи, Дучамп со своими автографами.
- О… кажись, Алекс? Ваше китайское сиятельство… Глазам своим не… - Дучамп придвинулся поближе. Алекс отступил назад. - Чем могу служить, сэ-э-эр?
Дучамп выглядел хуже некуда. Даже по сравнению с предыдущим аукционом заметно сдал. Давно выжил из ума, а теперь и его телеса находились в разобранном состоянии. И никаких надежд на улучшение не наблюдалось. Хотя он старался держать хвост пистолетом. Сумасшествие? Но какое-то умиротворенное - подаренное судьбой. Гойские страхи Дучампа не одолевали. Это Алекса охватывала оторопь, когда он Дучампа лицезрел. Прямо мурашки по спине бегали. Сколько еще вторников осталось Дучампу? А сколько самому Алексу?
- Ничего, ничего. - Алекс бочком-бочком, потихоньку переместился подальше от рта Дучампа. - Правда, я сейчас ничего не покупаю, Брайан. Я продаю.
- Извини, шеф, что-то не врубаюсь…
- Повторяю: ничего сейчас не покупаю, Брайан. Я продаю.
Дучамп извлек из кармана носовой платок и начал прочищать нос. Потом заковылял вместе с Алексом вдоль столов с выставленными на продажу вещицами. Поводил толстым языком по деснам беззубого рта и, приведя в порядок нос, поднес платок к губам. Он то и дело выкашливал что-то желтое с красными вкраплениями, голова его непроизвольно тряслась, а речь на каждом втором слове теряла ясность.
- Пофлуфай, Тандем… Флуфай, паря… Ну чем я тебе помогу, дружище? Ты что, серьезно ждешь, что я… Но мне не до покупок. Сам продаю, чтобы на хлеб себе заработать. Пошевели слегка извилинами - что мне тут светит при нынешних делах на нашем рынке? Одна лажа выставлена, подделка на подделке. И я продаю, Тандем, а не покупаю. Ты же меня знаешь.
Алекс изобразил на международном языке жестов: "Прошу прощения, Брайан", то есть подвел руки под воображаемый футбольный мяч перед собой, вылупил глаза и слегка откинул назад и вправо голову.
- Да не надо мне от тебя ничего. Слушай, как там тебя?.. О, провалиться ему! Толстячок такой… Ну, помоги же! Алекс? Так? Тандем тебя зовут. Так? У Тандема голова на плечах есть… Нет, ни хрена Тандем в нашем бизнесе не рубит. Он же интелли-фу. Так? Это каждая педрила знает. Спроси любого.
- Брайан… Да я вовсе не…
- Все ты - да, вовсе да. Слушай сюда, у меня кое-что есть, из мира кино… Всю жизнь будешь мелочевкой заниматься, да?
- Брайан, даже не знаю… - Дучамп испугался, и голова его затряслась сильнее. - О Боже, Брайан! Ума не приложу… это Оливер Харди?
- Мимо.
- Брайан, у меня совершенно нет времени, сегодня… Нет-нет, все в порядке, лады… Чарльз Лаутон? Сидней Гринстрит?
- Нет, ничего похожего… Посмешнее, чем они. Смешной такой, ты его знаешь. И толстый. Огромный!
- Брайан, прошу тебя! Нельзя ли побыстрее…
- Даблъю-Си Филдс! Он еще в этом фильме играл… По Диккенсу… Я, как и он, только и смотрю, где бы срубить деньжат. Давай, ты ему цену знаешь! Как там он говорил? Забавно так… Давай бери. Как-то так там говорилось, дай вспомню… "Вкладываешь двадцать фунтов и три шиллинга. Результат: счастье. Прибыль…" Нет, погоди-ка, как там у них? Проклятье! Как-то по-другому у них сказано… "Прибыль - двадцать…".
Когда человек одной ногой стоит в могиле или вот-вот лишится рассудка… Он говорит отстраненно, издали, глаза затянуты пленкой, словно густой невыплаканной слезой, а руки беспорядочно мечутся, прижимаются к груди. Алекс пуще всего на свете всегда ценил автобиографию Лоурен Бакалл, в которой она именно так описывала смерть Боуги. Запах (понятно, что гниения)… руки теребят волосы на груди, словно там что-то зарыто, а он хочет это достать. Борьба с неизбежным. Дучамп еще каким-то чудом держался на ногах, но смерть уже поселилась в нем. Алекс чувствовал ее, видел, вдыхал, как когда-то Лоурен. Лоурен Бакалл - не то чтобы богиня секса (как принято считать), а богиня сострадания. И, вспомнив эту предельно честную книгу Лоурен, Алекс шагнул вперед, взял трепещущие ладони Дучампа в свои, силой опустил их вниз и сказал:
- Хорошо, Брайан. Показывай, что там у тебя есть для меня.