- Ты меня тревожишь, Жюстен… Не знаю, что с тобой происходит, но с тех пор, как мы вернулись из Италии, тебя словно подменили… Вначале я думала, уж не болен ли ты и не пытаешься ли от меня это скрыть…
- Бьюсь об заклад, что ты звонила доктору Боссону.
- Да. И он спросил меня, какой у тебя аппетит, хорошо ли спишь и тому подобное. Потом сказал, что, если так будет продолжаться, он зайдет и осмотрит тебя… Ты уверен, что здоров?
- Конечно! Никогда в жизни так хорошо себя не чувствовал.
Кальмар решил прибегнуть к одной нехитрой уловке: стал покупать хлорофилловое драже, от которого быстро исчезает запах алкоголя. Только приносить драже домой было довольно опасно, так как Доминика, когда чистила его одежду, частенько выворачивала карманы.
Сначала, по наивности, Кальмар покупал ежедневно по пакетику драже в разных аптеках, а остатки к концу дня выбрасывал. Затем ему в голову пришло простое решение, в последнее время он стал так усложнять самые простые вещи. Ведь пакет с драже можно держать в ящике письменного стола. Если кто-нибудь и обратит на это внимание, он скажет, что принимает драже от изжоги.
- Я только прошу тебя, Жюстен, впредь не говорить о лошадях при детях.
- Разумеется! Кстати, завтра утром я отнесу свою ставку в одно из ближайших кафе под предлогом какого-нибудь дела.
- Жозе будет очень огорчена.
- Но не могу же я ее взять с собой.
- Ты бы мог не играть.
- А не кажется тебе, дорогая, что у меня и так не слишком много развлечений? Неужели ты предпочла бы, чтобы твой муж бегал за женщинами или каждый вечер ходил в кафе играть с друзьями в бридж или на биллиарде? День-деньской я работаю… А затем, самое большое для меня удовольствие - проводить время с тобой и детьми… Тебе не кажется, что можно простить мне такую маленькую слабость?
- Я просто не понимаю…
- Чего?
- Почему ты вдруг пристрастился играть на скачках.
- Потому что выигрываю…
- А когда проиграешь?
- Я потеряю только пять франков в неделю, стоимость двух пачек сигарет, которые я курю.
- Пожалуй, ты прав… Я знаю… Просто я думала, что ты сильнее…
Он добился своего: теперь его считали слабым.
Боб сидел на краю стола, без пиджака, в рубашке с засученными рукавами, с сигаретой, прилипшей к нижней губе. Придя на работу, он, как художник, сразу же снимал пиджак и оставался летом - в тенниске, зимой - в шерстяной рубашке с накладными карманами.
- Ты начинаешь меня серьезно беспокоить, старина Жюстен… Конечно, ты можешь сказать, что я вмешиваюсь не в свое дело, но при моих дружеских отношениях к вам обоим…
- К кому?
- И к Доминике, и к тебе. Она еще ничего не знает?
Тут Кальмар не на шутку испугался.
- Что ты хочешь сказать?
- Послушай, идиот! Ведь твоя жена не наивнее меня, а я уже давно догадался. Кто она?
Жюстен все еще ничего не понимал.
- Могу даже сказать тебе, когда это началось, Я должен был бы сразу сообразить. Но это на тебя так не похоже, что все передумал, а до этого не додумался… Ты, видно, познакомился с ней, когда твоя жена и дети были в Венеции, а ты жил один в Париже… Или же - что вполне возможно - вы встретились в поезде?.. Ну, что, угадал? Ты с ней познакомился в поезде? То-то ты был таким странным, когда вернулся!
Кальмар молчал, пытаясь сообразить, взвесить все "за" и "против".
- Признаешься?
- Мне не в чем признаваться.
- Однако и не отрицаешь?
- Что я могу тебе сказать?..
- Если бы ты стал советоваться со мной, я сказал бы, что это слишком заметно. Смотри сам: раньше ты никогда первым не уходил с работы, а наоборот, задерживался дольше других, теперь же ты убегаешь, даже не простившись с товарищами, и зачастую под тем или иным предлогом уходишь раньше времени. То же происходит и во время обеда. Раньше ты болтал со мной на улице, спрашивал, приехал я на машине или пришел пешком… Что ты сказал?
- Ничего. Я слушаю.
- Затем ты так часто стал менять галстуки. Пристрастился к аперитиву. Брось! Не отрицай! От тебя несет алкоголем… Такого неисправимого пьяницу, как я, не проведешь. Я сразу распознаю человека, пропустившего две-три рюмки…
- Я никогда не пью трех рюмок…
- Ладно. Допустим, что на тебя так действуют две… А потом ты сосешь хлорофилловое драже, чтобы скрыть от жены…
- Ты рылся в моих ящиках?
- В этом не было нужды. Я просто видел, как ты совал их в рот, и почувствовал запах… Наконец, твой клетчатый пиджак!
Жюстен невольно заулыбался. Этот пиджак из настоящего шотландского твида был самым дорогим подарком, который он себе позволил. Кальмар мечтал о таком долгие годы, с самой юности. Когда он был преподавателем лицея, ему приходилось одеваться скромно, да и здесь Кальмар, как и большинство его коллег, исключая Боба, считал необходимым носить костюмы серых или синих тонов. Когда он явился домой в этом пиджаке, Доминика воскликнула:
- Неужели ты пойдешь в нем на службу?
- А почему бы и нет?
- В таком костюме не принимают клиентов…
- А я их и не принимаю…
- А Лефер? А другие, о которых ты мне говорил?
- Это не мои клиенты. Они приходят ко мне за советом. Им и в голову не придет, что я должен быть одет, как кассир в банке или администратор отеля. Кстати, коль ты уже заговорила о Лефере, он всегда носит пиджаки из твида…
Ткань, с виду грубая, была на самом деле очень мягкой. Такие пиджаки с темно-серыми брюками носят американские киноактеры, когда изображают настоящего мужчину, которого вокруг пальца не обведешь, человека храброго и независимого, спокойного и уверенного в себе.
- Скажи же мне, кто она? Одна из наших девушек? Мадлен?
Кальмар покачал головой.
- Ольга?
- Нет.
- Она работает здесь?
- Нет. Не приставай ко мне!
- Постой, постой! Уж не бедняжка ли Валери, которая сразу вскакивает с места, когда ты вызываешь стенографистку…
- Нет. Это не мадемуазель Денав.
- Ну, я в этом не так уж уверен. Во всяком случае, старина, советую тебе поразмыслить. Доминика тебя обожает. Она славная женщина и очень доверяет тебе. Если в один прекрасный день она узнает, что у тебя есть связь…
С ума сойти: Боб читает ему нотацию, защищая интересы Доминики, которая, прежде чем стать мадам Кальмар, была его любовницей!
- Не бойся. Я достаточно взрослый и умею себя вести.
- Как раз такой, как ты, и может влипнуть. Вот я - другое дело. У меня уже есть навыки. Женщины знают заранее, что со мной ничего серьезного не выйдет, несколько недель - и все, и бесполезно вешаться мне на шею. Ты же парень сентиментальный, и если попадется баба, которая вцепится в тебя, я не поручусь за дальнейшее…
- Но тебе и не придется за меня ручаться!
- Поступай как знаешь! Мое Дело предупредить…
С этими словами Боб вышел из кабинета, а Кальмар даже потер руки от удовольствия, так его позабавила эта история.
Дома у него было алиби - скачки. Дома он был хорошим семьянином, внезапно охваченным страстью к игре, без которой он теперь не мог обойтись.
На работе же Боб, а скоро и все остальные будут считать его женатым человеком, отцом семейства, который стыдливо скрывает свою связь.
Тогда - пусть следят. И та, и другая сторона все его странности и перемены в настроении будут относить за счет одного из этих пороков.
Без особого желания, а лишь стремясь выдержать намеченную линию поведения, Жюстен отправлялся каждый день за "Трибюн де Лозанн" в один из четырех-пяти киосков, где, как он знал, продавали эту газету. Каково же было его удивление, когда однажды он прочитал на пятой странице:
Арестованы по обвинению в убийстве маникюрши
Наши читатели, вероятно, помнят, что 20 августа текущего года молодая женщина, уроженка Цюриха, проживавшая в нашем городе, была найдена задушенной в своей квартире на улице Бюньон. По-видимому, преступление было совершено накануне.
Сегодня нам стало известно, что три дня назад сыскная полиция задержала одного выходца из Голландии для допроса по этому делу. Согласно последним данным, следователь Ла Паллю потребовал, чтобы его содержали в одиночной камере.
А как раз Кальмар стал приходить в себя, начал спокойно наслаждаться своими деньгами!
Что это за выходец из Голландии, и то, что он голландец, не свидетельствует ли о его принадлежности к международной гангстерской корпорации?
Человек, ехавший с ним в поезде, говорил с восточноевропейским акцентом и возвращался в то злополучное утро откуда-то из Белграда или Триеста.
Арлетта Штауб, если верить августовскому номеру "Трибюн", работала маникюршей в отелях, где останавливались иностранцы.
"А я - француз", - хотелось ему добавить шутки ради.
"А теперь, дамы и господа, передаем спортивные новости… На велосипедных гонках…"
Дальше Кальмар не слушал. Он думал о голландце, о том, скажет ли он о чемоданчике и его содержимом и если да, то ведь и через несколько месяцев может быть обнаружено, что мужчина в кремовом костюме, с чемоданчиком в руке, приезжал в такси на улицу Бюньон, затем поспешно вернулся на вокзал и выпил залпом две порции виски.
"И в будущее воскресенье, первое воскресенье декабря, в Мезон-Лафит состоятся последние бега этого сезона… Мы поделимся своими предположениями, как обычно, в субботу, но уже сегодня можно сказать, что кобыла Майская Красавица, которая пришла второй в состязаниях в…"
Он ясно расслышал: последние бега в этом сезоне. Это значит, что теперь, в течение более или менее долгого времени, он не сможет ничего выигрывать?
Тоже скверно, так как он уже свыкся со своим положением игрока. В субботу вечером, во время передачи фильма или спектакля, он усердно делал пометки на странице газеты, где сообщалось о конных состязаниях, а в воскресенье утром уходил из дому один, почти всегда пешком.
- В каком агентстве ты получаешь свои выигрыши? - спросила Доминика.
- Я меняю агентства каждое воскресенье. Вот почему иногда я еду в машине, а иногда иду пешком. Если бы я ходил в одно и то же место, другие заметили бы, как мне везет, и начали бы ставить на тех же лошадей. Кроме того, лучше, чтобы о выигрыше никто не знал, а то еще дойдет до налогового инспектора.
- Ты думаешь, что о выигрышах нужно заявлять?
- Не знаю. Попробую осторожно разузнать об этом.
Еще один промах. Ведь Доминика была настолько щепетильна, что могла заставить его заявить о выигранных суммах, если это положено по закону.
Поскольку скачки были последними в сезоне, нужно сделать вид, что он сорвал большой куш, обеспечить себя на дальнейшее. В воскресенье, когда Кальмар вернулся домой, они отправились в Пуасси, где не были уже несколько недель. Днем, когда он, как обычно, дремал, в комнату вошла Доминика:
- Послушай, Жюстен, ты не можешь мне сказать, на каких лошадей ты ставил?
Он с усилием улыбнулся:
- Ни за что, дорогая. Нельзя задавать такой вопрос играющему на скачках. Мне кажется, что если бы я на него ответил, счастье отвернулось бы от меня. Во всяком случае, мне бы так казалось, и я отныне не смог бы выбирать лошадей, полагаясь только на свою интуицию.
- Ты ставил на Майскую Красавицу?
- Да… Это одна из фаворитов…
- И на Жерминаль?
- Кто тебе сказал про Жерминаль? Мне казалось, что ты никогда не читаешь в газете раздел скачек.
- А я и не читаю, но об этом только что сказали по радио. Ты ставил на нее?
- Может быть.
- И на Дьяволицу? Быстрее отвечай…
- Я тебе повторяю: может быть.
- Если ты ставил на этих лошадей и в этом порядке, ты выиграл бешеные деньги… Две тысячи семьсот с чем-то франков за один франк…
- Ничего удивительного.
- Посмотри быстрее…
- Ни к чему. Я на них ставил.
- Все-таки, прошу тебя, Жюстен, посмотри…
Она была еще в большем возбуждении, чем он. К счастью, у него в карманах всегда были билеты, а его жена не способна была разобраться в дырочках, которыми обозначали ставку.
- Ну, вот… Майская Красавица, Дьяволица, Жерминаль, Лусто и Гаргамель…
- Но ты перечислил пять… Потом ты поставил Дьяволицу на второе место…
- Ошибся… Клянусь, что я играл именно в таком порядке, а то, что я ставил на пятерых, ничего не меняет.
- Сколько же ты поставил?
- Десять франков…
- А я думала, что ты ставишь не больше пяти за раз.
- А сегодня поставил десять…
- Иначе говоря, ты выиграл больше двадцати тысяч франков?
- Совершенно верно… Послушай, дорогая, как только я получу деньги, знаешь, что ты сделаешь?
- Я так рада, и в то же время совесть не дает мне покоя. Как бы мне хотелось, чтобы эти деньги достались нам другим путем! Я не могу не думать о дедушке. Меня удивляет, что ты так спокоен…
- Может быть потому, что я не настоящий игрок и не рискую плохо кончить. Итак, завтра или послезавтра ты пойдешь и купишь себе хорошую шубу…
- Ты с ума сошел!
- Я же не говорю - из норки…
И он добавил с наигранным смешком:
- И не из шиншиллы… Я не знаю, что тебе нравится… Как-то ты говорила о леопарде…
- Это не для зимы… Кроме того, леопард очень броский… Это хорошо для женщины, у которой три или четыре шубы…
- Тогда какую же?
- Сказать тебе, о какой я мечтаю? Такая шуба, даже высшего качества, стоит не очень дорого… Из дикой кошки… Они снова в моде… Они очень легкие и скромные…
- Еще ты себе купишь костюм за триста тридцать девять франков на авеню Ваграм. А остальное…
- Остальные деньги, вернее, часть из них - ведь нужно подумать и о будущем, - мы истратим на ремонт квартиры. Давно уже пора привести квартиру в порядок…
Впервые с тех пор, как они стали проводить воскресные дни в Пуасси, она, краснея, как девушка, закрыла дверь на задвижку и легла рядом с мужем.
- Ты не будешь больше играть? Обещаешь?
Глава III
Кальмар купил себе новый костюм, новое пальто и новую шляпу, но это его нисколько не радовало, более того: ему почему-то стало стыдно, когда он во всем новом пришел на работу.
Чтобы избежать насмешек Боба, потешавшегося над его пиджаком в клетку, Кальмар заказал скромные, но очень дорогие вещи и, внутренне потешаясь, даже обратился к знаменитому портному Шаллана.
Когда он был подростком, ему приобретали все новое раз в год, на пасху, - только пальто покупалось на праздник всех святых.
Детям Кальмар купил новую одежду, и они - так же как радио и телевидение - только и говорили теперь что о рождестве. Впрочем, приближение праздника уже чувствовалось; во всех витринах были выставлены елки, через торговые улицы протянуты светящиеся гирлянды, а перед Собором Парижской богоматери стояла гигантская ель, самая большая в мире, как утверждала пресса.
Доминика была в восторге от своей шубы из дикой кошки, и в этой шубе и в новой шляпке, которая очень шла к ее светлым волосам, молодая женщина выглядела еще более хрупкой и миловидной. В облике ее появилась какая-то нежность и мягкость, она напоминала щеголих со старинных гравюр, закутанных в меха и сидящих в санях, зябко засунув руки в муфту.
Но была ли она и в самом деле так нежна и мягка?
Конечно, она беспокоилась о здоровье мужа, тревожилась, когда видела, что он взвинчен или подавлен, а это теперь случалось с ним нередко, хотя он и сам не мог бы объяснить почему.
Это был уже не только страх перед тем, что лозаннская история может плохо кончиться. Мысль о банкнотах, лежавших в чемоданчике, отошла у него на задний план. Он уже по привычке каждые четыре-пять дней машинально переносил чемоданчик с одного вокзала на другой и. случалось, по ошибке отправлялся не на тот вокзал - вместо Лионского, где лежали его сокровища, ехал на Сен-Лазарский, а потом вдруг спохватывался.
Он пил ради того, чтобы пить, и, по мере того как приближались праздники, настроение у него становилось все более подавленным.
- Нет, дети мои, мы не можем ехать в горы. У вас есть каникулы, но ведь у взрослых их нет.
Биб продиктовал сестре длинный, на целую страницу, список подарков, которые ему хотелось бы получить к празднику, в том числе, конечно, и рыцарские доспехи, которые он видел в "романах с продолжениями", передававшихся по телевидению.
- Теперь, когда наш папа зарабатывает много денег…
Чтобы объяснить причину появления всех обновок, мать им как-то сказала:
- Ваш папа так хорошо работал, что патрон решил повысить ему жалованье.
- Мама, а что значит "повысить"?
- Теперь папа будет получать каждый месяц больше.
- Значит, мы скоро переедем на другую квартиру?
- Почему вдруг тебе это пришло в голову?
Биб, конечно, вспомнил разговор родителей, полагавших, что их никто не слышит. Они часто предавались ментам о том, что, "когда будут богаты", купят домик в окрестностях Парижа или квартиру в новом доме, как у Шаллана.
А Жозе сказала отцу, отведя его в сторонку:
- Спасибо, папа, за все, что ты для нас делаешь, только я не хочу, чтобы ты сильно уставал.
Девочка замолчала, а потом со смущенным видом добавила:
- Не смейся, если я говорю глупости. Я всегда о чем-нибудь думаю и очень часто о тебе. Правда ли, что от усталости можно умереть?
- Кто это тебе сказал?
- Никто. Просто я часто слышу, как мама говорит, вздыхая: "Я умираю от усталости". А ведь у мамы не так много работы и не так много забот, как у тебя. Служить труднее, чем учиться в школе, верно? Но и в школе, особенно когда мы занимаемся арифметикой, я иногда так устаю, что даже хочется плакать, и я спрашиваю себя, не умру ли я сейчас, вот положу голову на парту и умру… Скажи, так никогда не бывает?
- Успокойся, детка. Хоть мама вам так и говорит, когда вы вечером очень шумите, но у меня на работе не труднее, чем у вас в школе…
Погода была пасмурная. Часто шли дожди. Даже и в сухую погоду небо было белесое, и ветер гнал по улицам пыль.
Кальмару было грустно - неизвестно почему, и он чаще обычного вспоминал о занятиях в лицее Карно, о жизни, которую тогда вел и которой положил конец какой-то Мимун.
Кем он стал, этот Мимун? Достиг ли он, как отец, высоких чинов и сделал политическую карьеру? Может быть, в один прекрасный день он станет министром? Что ж, вполне возможно, но мысль об этом почему-то огорчала Кальмара.
Было время, когда тайна, которой он вынужден был окружать свои поступки - ведь он не мог даже просто развернуть "Трибюн де Лозанн", - возбуждала его. Но теперь он задумывался над тем, стоит ли так продолжать.
И еще он часто думал о том… Но эту мысль трудно выразить. Из всего огромного состояния, лежавшего в чемоданчике, купленном на бульваре Бомарше, он вытащил за все время только несколько купюр. А там лежало еще столько, что можно было купить десять домов в деревне или десять квартир, как у Шаллана. Вся семья могла бы жить на юге, а он мог бы ничего не делать, разве что заниматься рыбной ловлей.
Никогда, даже в детстве, он не ходил на рыбалку - может быть, из-за профессии отца и из-за того, что самого его звали Червяк.
И сейчас он испытывал даже не огорчение. А скорее усталость, меланхолию, которую он бы назвал "космической".