Утром сразу за дверью я наткнулся на Кудряшову и Кулинича, они еще, видно было, не дошли до своих столов и что-то важное обсуждали на ходу вполголоса. Почему-то я вдруг решил, что меня. Когда мы здоровались, из-за двери своей комнаты выглянула Авдошкина, кивнула мне и снова скрылась. Я пока топал к себе по ступенькам стального трапа, все поглядывал вниз и заметил, что они тоже поглядывают на меня и говорят вполголоса.
Первые полдня всегда в суете и беготне, да сзади сотрудники жужжат потихоньку, невольно принося домашние проблемы и обмениваясь ими, может, они и правы - везде обмениваются опытом. Сидишь, уперев глаза в переплеты цехового окна, за ним серо-бело от лениво падающего снега и неохотно расцветающего утра. Пар пробулькивает в толстенной трубе обогрева, тянущейся вдоль помещения. Сухо. Сквознячок чуть протягивает из цеха за дверью отработанным маслом и станочной эмульсией. Хлопает входная дверь. И мысль никак не сосредоточивается, дремлет вместе с томящимся телом. Хочется потянуться, взнуздать лыжи и рвануть с места, бешено и сердито, до края горки, а там вниз с виражами, замиранием сердца, слепящимися от снега и ветра глазами на бешенной скорости вниз между деревьев к реке, положившись только на уже привычные ноги, упругое тело и за много лет мальчишества выработанные рефлексы, да вечно торчащие в ушах в такие секунды слова тренера: "Сложись, Николай, сложись! Не торчи как оглобля!" И только внизу, уже разогнувшись и поглядев наверх, вдруг удивиться, как сверзился оттуда, не расшибив лба о бесконечные стволы, и хватануть морозного воздуха, чтобы отдышаться, и опять удивиться, чего так запыхался - вниз ведь летел, не вверх карабкался… и переждать с полминуты, чтобы унять буханье радостного неизвестно отчего сердца… дорогие денечки!
Может, и не смогу так больше… перерос… страху набрался со стороны… Когда успел?
Кулинич засуетился, захрустел ножками стула и подвинулся ко мне - значит, хочет обсудить что-то, - немедленно среагировало внутри, и он выдал мне прямо в лоб:
- Ты, говорят, уходишь от нас? - я опешил и туго переключался от зимнего склона в свой трудовой дом.
- Василий… - я притормозил его имя, чтобы окончательно включиться. - Кудряшова сообщила? - он простодушно кивнул:
- Ты ж понял - мы утром обсуждали… Вся лаборатория гудит… я тебя предупреждал, - он обиделся явно. - Торопишься… работы не видно… все бегаешь, бегаешь, таскаешь свои детальки, как пчелка, а народу надо, чтобы ты трудился, как говорится, в поте… вот… Ну, и получается… Ты что, правда, уходишь? - спросил он другим тоном. И я жутко разозлился.
- Надо бы! Послать всех вас…
- Вот видишь! Сам себе трудности создаешь… Диссертацию надо шесть лет делать, ну, пять, понял… Тогда тебя уважают и все такое, и в коллектив врастаешь уже прочно, а так… - он махнул рукой.
- А если я не хочу в вас врастать?! Ты-то что? У тебя все готово, че тетехаешься?
- Не обо мне речь! Сам подумай…
- А ты? - я уже непозволительно повысил голос и зря - все сзади бросили обсуждать воспитательниц в детском саду и колготки и замолчали. - Вась, сосчитай до трех - это молодой специалист отсидеть должен. Забыл? Тебе что, срок не давали? А я только второй год отсиживаю! А?
- Ну, не в этом дело… - он вдруг смягчился… - Я-то что… я тебе по-дружески… а ты не слушаешь… Тормознут - дольше выйдет… поспешишь - людей насмешишь…
- Ну и… - я вовремя оглянулся, сберёг в себе всякие нехорошие слова… и пошел в цех. Авдошкина меня перехватила на последней ступеньке лестницы, неожиданно распахнув свою дверь:
- Борода просил зайти! - трагически сказала она и подперла подбородок кулачком с оттопыренным на щеку указательным пальцем. Точь-в-точь, как в деревне на завалинке вечерком.
- Сейчас?
- Когда освободитесь! - она даже глаза вытаращила и покачала головой: мол, допрыгался.
- Ладно, - сказал я, - когда освобожусь, и поплелся в цех, хотя мне там ничего уже не было нужно…
- Лучше сейчас! - услышал я вслед ее голос.
Андрюшка стоял у цеховых ворот в одной шапке без пальто и, положив руку на калитку, чтобы отворить ее. Он увидел меня и стал ждать.
- Зайдем ко мне. Поговорить надо, - сказал он, и мы молча гуськом потащились через двор по свежей тропинке наискосок в одноэтажный домик их лаборатории у забора. Я бы сюда с удовольствием перешел работать - так красиво у них вокруг было: будто в сказочный лес попал перед самым рождеством! И кусты в белых шубках с кокетливыми шапочками, и елочки, еще не успевшие отряхнуться, тропинка метлой пошкрабанная со следами каждого прутика, веник у входа, чтобы снег с обуви обтряхнуть… Я бы и тему поменял… Бог с ней. Зато каждый день в такой красоте - окна прямо на эту картинку…
- Николай, окажи услугу! - я-то, честно сказать, приготовился, что он меня сейчас тоже учить начнет. - Вот: все. Завершил! Через месяц предварительная… я прежде, чем Соломону нести, прошу тебя прочесть, - он сдвинул по столу толстенную папку с диссертацией в мою сторону. - Ну, с карандашиком… найди время… - я вдруг так обрадовался, от благодарности наверное, что почувствовал даже, как слезы подступают, и очень этому удивился. Неожиданно все так происходит…
- Здорово у тебя тут, Андрюшка! Вид, как на картине у передвижников! - он, конечно, тоже обрадовался… такой похвале, будто это его картина, и полез в стол. - Хочешь несколько строк? - он развернул кипу листочков из-под копирки и прямо без перехода бросил мне навстречу: "Мело, мело по всей земле, во все приделы, свеча горела на столе, свеча горела…" - замолчал и уставился на меня.
- Пастернак, - сказал я тут же, хотя слышал это первый раз в жизни. Ему всегда, на все стихи надо говорить "Пастернак", он других по-моему не читает.
- Молодец, - похвалил Андрюшка совершенно серьезно, - из "Живаго", - прошипел он, заговорщицки понизив голос: - Дали перепечатать.
- А когда защита?
- Ну… - он как-то затруднился и стал считать в уме… - Вот ты прочтешь, потом шеф, потом предварительная… ну, к следующей осени, думаю уже отстреляться… весной плохо - ВАК летом спит, а там… ну, как раз…
- Ладно, - сказал я.
- Ты вот что… - он как-то замялся. - В следующую среду не хочешь посетить… дружеский кружок…
- Я знаю, - перебил я. - Мне Люська говорила.
- А, да! - сообразил Андрей. - Вы что с ней… совсем… ну, я не то что бы… но по-дружески можешь сказать…
- Не знаю, Андрей, - я почувствовал, что скисаю. - И Люська, и диссертация… и…
- Сам виноват! - выручил он меня. - Я тебе говорил…
Борода встретил меня приветливо, даже привстал по-джентльменски.
- Редко заходите. Не мучают вопросы…
- Справляюсь пока… - я уже научился осторожничать и решил, что здесь последняя стадия обработки сейчас начнется.
- У меня к вам два дела: во-первых, в Петербурге конференция… - у меня отлегло от сердца, и я уже слушал вполуха, уставившись на него глазами. - Международная… вот прислали тезисы… - он поднял и положил обратно на стол брошюрку… - Хотел бы попросить вас поехать… поучаствовать… - я совсем обалдел… - У вас как с работой?
- Ммм… - ничего о себе не знаешь: даже не представлял, что так умею волноваться. - Экспериментов много провел… Вы же знаете, вот на маленьком… на новом стенде… ну, и методику нашел… - тут он вдруг перебил меня:
- Я знаю… мне Борис Давидович звонил… - ну, у на моём лице, видно, дебильное выражение проявилось… Борода даже улыбнулся… и успокоил меня - Мы с ним учились вместе и работали… Очень заинтересовался вашей работой… хвалил… Да… так вот, вы там посидите, послушайте… с вашими языками… Рефераты, рефератами, а ученые - народ увлекающийся… глядишь, чего-нибудь интересненького и подкинут от себя, сболтнут… А вы внимательно слушайте… записывайте… отчетик небольшой… Ну, и Питер, конечно… провинциальный город, но для экскурсий… - он даже причмокнул и пальцами щёлкнул. - Вы там часто бывали?.. Слушайте, - он даже как-то притушил вторые согласные и получилось: - Слушьте, а ведь у вас такая родовитая фамилия! Вы не из тех Волынских… в России, знаете, кругом история, кругом… да так запорошено… Ну, договорились?! А вот тезисы, возьмите себе, просмотрите… там и даты, и все такое… Вы еще от нас не ездили в командировки?.. Ну, с почином… к Ольге Семеновне зайдете… я сейчас ей позвоню… - он все время голос менял, как артист, и набрал местный номер… - Ольга Семеновна… да, это я снова… да, будьте любезны, к вам сейчас… Вы сейчас сможете? - это он мне, значит. - К вам сейчас Николай Аркадьевич Волынский зайдет, помогите ему, пожалуйста, с командировкой на конференцию… Конечно, конечно… - а я завидовал ему… я так никогда не сумею… вальяжно и открыто и "целую ручки"… и "Питер"… и губы у него такие сочные, красивые, и даже покашливает он как-то вкусно, обстоятельно и по-барски, как в театре…
Люська спала на верхней полке. Блики света пробегали по ее лицу. Без очков и с близкого расстояния оно казалось совсем другим - плоским и почти незнакомым. Я стоял в проходе, положив локти на верхние полки, и поэтому мог смотреть на нее спящую сколько угодно долго. Внизу похрапывал полковник… черт его занес к нам… вторая-то верхняя полка пустовала от самого Питера. Люська, как только я сказал ей про задание Бороды еще по телефону, вечером отрапортовала мне, что уже выписала командировку и билеты возьмет сама, поэтому я первый раз в жизни ехал в мягком вагоне с бронзовыми ручками, столом и креслом в купе на двоих…
Как это у нее все получается? - думал я, глядя на ее аккуратные бровки, чуть красноватые полоски сомкнутых век, как два маленьких ротика - на каждом глазе, которые глотают все, что попадает навстречу взгляду в окружающем мире…
Ночные мысли в поезде мелькают, как фонари за окном… одна меня настолько поразила, что я бессознательно совершенно оделся, не обращая внимания на время, и вполне мог в задумчивости выйти на ходу из вагона, хотя сам не знаю, зачем. Я когда обдумываю что-то серьезное - хожу, мотаюсь… Просто эта мысль была такая неожиданная и такая большая, что я совершенно обалдел: как же это все получилось? Как? Я боялся даже себе произнести это слово… я стал… стукачом? А как же еще понять иначе: послали на конференцию, и я внимательно и добросовестно сидел на всех докладах… они в основном, по-английски и по-немецки шли, по-французски только два было… и записывал, и сверял вечерами, теперь отчет напишу - куда мне деться? Должен же я за работу отчитаться! А отчет куда потом пойдет? Ясно - раз отчет! Даже на всех наших отчетах о работе штамп первого отдела… какие там секреты, но штамп-то стоит на этой фиолетовой бумаге, которую называют синькой… И получается, что я шпион какой-то! Теперь втолкнут в партию! Ну, отобьюсь еще три года пока в комсомоле, а там… а то не дадут защититься. Я все так ясно себе представлял, будто это уже произошло, а я вспоминаю, или вижу, как у кого-то это все было… Дадут защититься и… опять пошлют на конференцию или в другую страну… зачем? Писать отчет, о том, что мимо тезисов сболтнул ученый! Шпионить! А чтобы ехать, надо жениться обязательно - одного не отпустят. Тут как раз Люська! И все! Как же это так получилось! И не уйти никуда - вокруг одни тетки всякие и знакомые, свояки, их племянницы, все друг с другом учились и работали, и все друг друга знают и друг про друга знают, и эти сорок два пункта в анкете, над которыми мы теперь потешаемся, кем был твой дедушка до семнадцатого года - это тьфу! Ерунда! И я вспомнил, что еще в институте вызывали в первый отдел и оформили допуск - мне тогда все равно было, но я же подписал какие-то бумажки! Все подписали - поголовно! Весь поток! И я какие-то, а наверное, там будь здоров про всякие неразглашения… как же я жил так, что попал в такой кружок? Дурак дураком… Андрюшка из-под полы какие-то стихи все время достает, которые нигде не печатают, зачем? Люська Окуджавой бредит - все время поет мне про голубой шарик и какую-то Наденьку… что это? Может, они нарочно! Как вырваться из этого и не ездить больше ни на какую конференцию, а лучше в Подрезково или Трудовую на лыжах… и не писать отчеты… а… а… Люська? Может, она тоже отчет пишет и не только о патентах… а?
Я был весь в поту, в душной оболочке подозрительности ко всем… я заболел, наверное, продуло! Мозги продуло! Чуть отойти в сторону и посмотреть на себя, на свою жизнь… никому не нужную муравьиную суету. Разве это и есть жизнь, в которой есть завтра?
Мне надо было срочно выйти из замкнутого пространства, ну, хоть на перрон что-ли… рвануть ручку вот эту красную и выйти под скрежет чугунных колодок и вой локомотива и прямиком через эту серую морозно-туманную мглу напрямик туда… какая там сторона света… Я почувствовал, что схожу с ума! Сколько дней я был там? Пять? И Люська уговорила остаться еще на два воскресных… Петергоф, Царское село… откуда у нее столько знакомых в чужом городе? И почему он сказал "провинция"? Что он имел в виду - просто так ведь не скажет…
Я вышел в коридор, сел на откидной стульчик, поднял глухую шторку на окне, отодвинул занавеску и прислонил горячий лоб к стеклу - там, за стеклом, была огромная страна в полной темноте, с редкими островками каких-то мутных огоньков вдалеке, стеной леса, начинавшегося прямо от полотна… черного, темного, глухого ночного леса… И я понял, что мне спрятаться негде…
В институте началась борьба с "несунами", как по всей стране. Все тащили, что ни попадя, а я оказался несуном наоборот, может быть, вовсе не от сознательности, а от недостатка места дома. Поэтому на работе у меня скопилась целая библиотека и еще куча всяких мелочей… Когда я раздобыл себе стол для экспериментов, нацепил на угол лестницы табличку "Служебный вход", потом подобрал около сберкассы "перерыв на обед"… и пошло… "Руководящая роль партии и государства", "Склад ГСМ", "Доставка на дом", "Грудничковый день", "Паспортный стол"… надписи и объявления были разного калибра и цвета, на бумаге, картоне, эмалированные на металле и просто на газетной бумаге из "Правды" или "Комсомолки"… Из командировки я привез две: "Место занято" и "Прошу не беспокоить". Первую я приделал к внешней стороне спинки стула, вторую к шнуру повыше лампочки в самодельном колпачке над столом.
Что-то сильно сдвинулось во мне после этой поездки - я чувствовал, будто кто-то непрерывно дергает меня за рукава то справа, то слева - понукает, как лошадь вожжами, куда поворачивать, а главное, что я иду, повинуясь, и слабо сопротивляюсь, потому что каждое такое дерганье спасает меня от того, чтобы я выбился из колеи… Мне это не нравится, но я удивляюсь и иду, сам не зная, почему…
Новый Год справляли за городом у каких-то Люськиных друзей, кажется, школьных. Бегали по двору вокруг елки, жгли костер и кричали от непонятного счастья. Уже стало сереть, когда угомонились. Сладко потрескивали бревна сруба от мороза. Было тихо до невозможности, невольно хотелось услышать хоть шепот, хоть собачий лай, чтобы вырваться в мир, где есть звуки. От этой тишины с непривычки болела голова, и ни о чем не думалось… Это казалось так странно… вот так жить в тишине, в белейшем снеге, ни о чем не переживать - утром на работу, вечером - домой, с сумками… потом топить печь, учить с детьми уроки и спать до утра в тишине, к которой можно привыкнуть…
Все разъехались, а мы с Люсей остались еще на два дня, обещали все убрать и не спалить своей страстью дом. От непривычного непрятанья, долгих ночей и завтраков вместе еще что-то сдвинулось во мне, казалось, что я так живу уже много лет… как все… Можно было нагуляться вдоволь по тихим улицам, раскланяться с незнакомыми людьми и вернуться вместе домой, чтобы протопить печь, поесть и улечься в постель, не пугаясь собственных голосов и скрипа кровати. Нам было так хорошо, что Люська даже не заводила привычных разговоров о том, что надо делать завтра и послезавтра, и от этого, наверное, получалось так тихо и покойно.
Андрей теперь часто не бывал на работе - бегал к оппонентам, ездил в разные институты, собирал отзывы на свою работу, пропадал там, помогая их писать, а может, и сам писал, а бегал за подписями. На вопрос, "как дела?" отмахивался и декламировал свое любимое "О, если б знал, что так бывает, когда пускался на дебют"… и обещал потом поделиться опытом, если выживет.
Кулинич тоже подсунул мне свой толстенный портфель с материалами диссертации и просил прочесть. А мне было скучно, потому что все уже в моей жизни состоялось - не осталось никакого азарта - все понятно: надо сидеть, считать, писать, оформлять и тоже кому-то подсунуть свою толстую пачку бумаги, в которой одна маленькая, крохотная мыслишка, за которую прячется так много надежд и амбиций… Я с трудом заставлял себя заниматься всем этим, потому что впереди предстояло то же, что и моим старшим коллегам…
Крутовой я на полном серьезе доказывал полчаса, как стараюсь исправить свои недостатки, как недоволен собой и беру пример со старейших работников лаборатории, которые все время передо мной, а пока я сам не решу, что достоин пополнить ряды самой передовой и лучшей части нашего общества, нечего и думать, чтобы вступать… Она, спасибо ей, слушала внимательно, и я даже поверил, что этот разговор пойдет мне на пользу - действительно, покопаюсь в себе и глядишь, что-нибудь исправлю, заменю, как сгоревшую лампочку в подъезде…
Люська так и не ушла ни в какой Интурист и огорошила меня новым предложением:
- Коля, я решила снять комнату!
- Зачем? - не понял я.
- Ты что, шутишь, или правда…
- Правда! - согласился я, чтобы она не сорвалась…
- Ты на мне собираешься жениться? - спросила она по-деловому.
- Люсь, ну, зачем ты так? - я думал, что у меня юморно получится.
- Как? - это было на нее не похоже - надувать губы.
- Ну, собираться можно в школу, на вокзал… ну, я не знаю…
- Вот именно! - мотнула она головой… - Не знаешь! Так и скажи!
- Послушай, - я пытался затормозить ее. - Вот я вчера сидел на работе и вдруг так ясно увидел одну вещь… Ну, не важно, что там технически, но просто: вдруг увидел! Она просто сама в глаза лезла… наверное, не первый день, а я ее не видел. Смотрел и не видел, а вчера увидел… знаешь…
- Это ты хочешь сказать, что я тебе в глаза лезу, а ты меня не видишь! - так вывернуть уметь надо! - Понятно! - и она стала срочно все закидывать в свою сумочку со стола. Мы никогда с ней не ссорились, и я не знал, как это бывает… - Так, - она меня заранее остановила ладошкой в воздухе между нами, - только не целуй меня! Когда увидишь - позвони!..
- А я хотел посоветоваться с тобой! - тихо прогнусил я. - Может, это что-то стоящее, ты же патентный бог! - тут она вдруг вернулась от двери и встала передо мной, а когда я поднял глаза: по ее щекам катились слёзы, без шумового сопровождения, руки опущены, сумка такая черная полумесяцем на длинном ремешке на пол опустилась, и я будто увидел ее, и не знаю зачем, сам носом хлюпнул…