Опять наглаживались недавние белые блузки и рубашки, опять были вынесены во двор стулья и расставлены тарелки и рюмки, опять были наполнены фруктовые вазы и спрятаны вредные сосиски, и снова Рахель вмешалась в приготовления и произнесла свое постоянное: "Почему пудинг? А вдруг придет кто-то, кому нравится компот?" И, как каждым летним днем, в деревенском небе опять появился ястреб. В сущности, кроме змеи и огня, собрались все герои пожара - а также несколько Йофов из других мест. Мы никого не приглашали, но слухи разнеслись, и некоторые из нашего клана захотели увидеть чужую женщину, спасшую их единокровника от верной смерти. А сейчас увидели и удивились: длинные ноги, которые так быстро и сильно двигались среди пламени, тут натыкались на ножки стульев, сильные руки, с орлиной точностью выхватившие меня из огня, теперь выронили тарелку на траву, пальцы, так быстро обнаружившие мою фонтанеллу, вдруг запутались в ноже и вилке.
Элиезер похлопал меня по плечу, пожал руки всем Йофам, которые один за другим протянули ему свои руки, и кончил тем, что нашел общий язык с Женихом.
- В деревне говорят, - сказал он ему, - что ты соорудил маленький перегонный аппарат…
Дядя Арон от удовольствия даже покраснел - точнее, полиловел, как это бывает у людей с темной кожей, когда они краснеют, - тут же побежал в дом, чтобы притащить свою самогонную установку, и стал объяснять интересующемуся гостю основные принципы ее работы. Интересующийся гость, со своей стороны, не ограничился теорией, а перешел от принципов к практике и, усевшись на стул, начал проверять продукт теории на деле. Одна медленная рюмка исчезала в его тощем теле следом за другой медленной рюмкой, не оставляя в нем ни малейшего следа. Его движения оставались все такими же уверенными, лысина и глаза - такими же сверкающими, а вопросы и замечания - такими же дельными и толковыми.
А я смотрел на Аню. Она сидела, опершись спиной на ствол красной гуявы и скрестив ноги на земле, и вдруг сказала:
- Иди ко мне, Михаэль, садись здесь, рядом.
Глаза Йофов буравили мою спину. Я подошел к ней, встал между ее ног и протянул свои ладони к ее ладоням.
- Садись, - развернула она меня затылком к себе, - вот так… - И я сел в растворе ее ног, спиной к ее груди.
Тишина напряглась и углубилась. Лицо моего отца было само любопытство. Моя мама и дядя Арон покраснели. Амума смущенно улыбнулась. Анина рука обняла меня и прижала.
- Обопрись, - сказала она и шепнула мне на ухо: - Теперь мы с тобой будем всегда так сидеть.
Я засмеялся и вздрогнул от струйки теплого воздуха, дунувшего из ее рта в мое ухо, и тогда ее пальцы забрались под мою рубашку:
- Приятно?
* * *
Во сне, а может быть, засыпая, Амума с Апупой услышали еще один новый и странный звук: далекий рев ослов, очень необычный и волнующий этой своей необычностью. Таким пленительным был этот отдаленный хор, что трудно было решить, слышали они его на самом деле или он им только приснился, а если приснился, то не сбылось ли с ними древнее желание всех влюбленных - увидеть вместе один и тот же сон. Так или иначе, когда многие месяцы спустя Амума с Апупой услышали рассказы местных бедуинов о стаде ослов, которые сбежали в болота, нашли там убежище от людских побоев и совсем одичали, они переглянулись с улыбкой.
На рассвете они встали, раздули тлевшие угли и выпили чаю. Апупа поднялся и стал в свою обычную стойку. "На меня, на меня!" - сказал он, а Амума вспрыгнула ему на спину и сказала:
- Давай, Давид, вперед. Хватит нам кочевать и скитаться. Пора найти место, построить дом и основать семью.
На широкой открытой равнине, вдали от худого скрипача и его полной жены, от его странных предложений и ее сверкающих бус, к Апупе снова вернулась привычная радость жизни. Он то и дело подбрасывал и раскачивал свою любимую, потому что ему хотелось услышать ее смех, а она, положив ему ладони на виски, направляла его по тропе, что шла в направлении железной дороги, пересекая ее, и за ней переходила через русло ручья Кишон, а там чуть поднималась в гору и исчезала за холмами, где, видно, встречалась с главной дорогой, идущей из Хайфы в Назарет. Но, еще не дойдя до Кишона, они вдруг заметили странный обоз, который выполз из тени холмов Шейх-Абрека, словно отделился от этого "города мертвых", и шел теперь наперерез тропе, по которой шагали Апупа с Амумой. То были четыре больших тяжелых телеги, каждую из которых тянули четыре вола. Одежда и лица мужчин, сидевших на телегах, выдавали нездешнее происхождение. Еще несколько людей такого же нездешнего вида шли рядом в сопровождении могучего пса, близнец которого лежал на последней телеге и смотрел назад, на дорогу.
Амума выпрямилась, опершись одной ступней на ладонь мужа, а потом даже поднялась во весь рост, держась за его поднятую руку, и стала рассматривать идущих с таким же любопытством, какое они сами с Апупой явно вызвали у этих людей. На них смотрели непривычно светлые глаза, на них указывали удивленные пальцы, только и слышно было, что "ах", и "вас", и "ист", и "дас". И тогда Апупа, видевший в детстве поселенцев-темплиеров из Шароны и Вильгельмы, когда те приходили в их мошав, и даже пару раз сопровождавший своего отца в эти поселения, объяснил Амуме:
- Это немцы-колонисты, наверно, из Хайфы…
Возчики остановили волов, и один из них спросил на иврите, куда идут путники.
- Построить себе дом, - ответила бабушка на смеси идиша и немецкого и опустилась со своего наблюдательного пункта на спину Апупы.
- Мы тоже, - сказал немец. - Мы идем в Вальдхайм, а вы?
Мириам заглянула сверху в возы.
- Полно камней, - сказала она Давиду. - Строительные камни, и на каждом написан свой номер.
Апупа буркнул:
- Скажи им, что нам уже пора итти, - и, чтобы подкрепить свои слова, копнул землю носком башмака, заржал и затопал, как конь. Сидевшая на переднем возу немецкая женщина - волосы подстрижены шлемом, лицо заостренное, как у волчицы, - вдруг улыбнулась неожиданной улыбкой, тут же перешедшей в смех. Невеселым и резким был этот смех, первый после долгого молчания, как поняло чуткое ухо.
Пес, сидевший на последнем возу, тяжело спрыгнул на землю, присоединился к своему двойнику, и они вдвоем залаяли гулко и сердито, а маленький мальчик на руках у женщины испуганно заплакал.
- Ша, Иоганн, ша, - сказала женщина.
Горькая складка пересекала ее лоб, складка, которая не раз появляется на лбу людей, переживших беду, отделяя своей резкой чертой то, что было, от того, что есть.
- Откуда ты? - спросила ее Амума. - И где отец твоего ребенка?
Но так как Амума - совсем как я, унаследовавший от нее эту особенность, - обратилась к чужой женщине только в уме, то и немка не услышала ее и не удостоила ответом. Лишь оглядела пронзительным взглядом, которым вдовы с горькой судьбой смотрят на молодую счастливую пару - женщину, у которой есть муж, и мужчину, который несет любимую женщину.
С минуту они смотрели так друг на друга. Никто не произнес ни слова. А потом молодая женщина громко рассмеялась, поудобнее устроилась на плечах мужа и пришпорила его босыми пятками, и Апупа опять заржал и пустился вдаль широким шагом. И пока немецкие возчики покрикивали на своих усталых волов, а их псы беспокойно поднимались из уютной тени под телегами, двое путников уже далеко ушли по близкому мелкому руслу.
Вскоре они совсем потеряли друг друга из виду, и большой ястреб, все это время паривший в небе, развернулся, спланировал к склонам Кармеля, слился с серым фоном хребта и тоже исчез.
* * *
- Ты кто? - спрашивает Рахель моего сына в те редкие разы, когда он появляется на свет из своей пещеры, а она - из-под своего одеяла и они встречаются во дворе, как два медведя после зимней спячки.
- Я сын Михаэля и Алоны, а ты?
- А я Рахель, глава семьи.
- Неплохую должность ты себе отхватила.
- А тебя как зовут?
- А я Юваль, очень приятно.
- Юваль с мягким "л" или твердым?
- Юваль с "у" и Юваль с "п".
Они смеются.
- А ты симпатичный мальчик, - говорит Рахель. - Как это тебя еще не послали ко мне ночевать?
Раз в несколько дней кто-нибудь приходит к нему посоветоваться, как защитить компьютер от вирусов. Предлагали арендовать для него машину, чтобы он приезжал к заказчикам, когда им потребуется, но у него нет водительских прав. Он взял три урока вождения и бросил:
- Не нравится мне это. Не может быть, чтобы такое опасное дело было таким скучным.
То и дело к нему звонят люди, прослышавшие о нем от знакомых. "Документ" у них пропал с экрана, исчез "текст" или "файл", потерялось "все, что я написал", - по названию беды я угадываю серьезность беспокойства. Они звонят, раздраженные, отчаявшиеся, изумленные предательством компьютера, который считали своим верным другом: "Ведь он там, внутри, мой материал…" - а вот, не желает выйти.
Ури отказывается ехать к ним.
- Я ни к кому и никуда не езжу. Скажи им, пусть приезжают со своим компьютером сюда, - говорит он мне, когда я появляюсь в его комнате с телефоном в руке и говорю:
- Это один из тех несчастных, к тебе…
- Когда прийти? Когда хотят. Я всегда здесь.
Какой у них выход? Они приходят - со стыдом и тревогой на лице, с компьютером - этой собакой, укусившей хозяина, - в руках. Ури втыкает в него свои жала и провода - пуповину телефона, нервные волокна "мышки", инфузионную трубку электропитания, - так что компьютер становится похожим на умирающего, что лежит на операционном столе, потом нажимает на кнопку, и, пока компьютер стонет, жужжит и просыпается от сна, он сплетает пальцы, громко хрустит суставами, потирает руки, как картежник перед тем, как тасовать карты, и перебирает воображаемые клавиши, видимые только ему одному. А затем принимается работать, и когда он работает, то разговаривает с компьютером примерно так, как Апупа разговаривал с новой и строптивой кобылой - тихо-тихо, чтобы она ничего не заподозрила, и успокоилась, и поняла бы, что с ней произошло, только после того, как всё будет кончено: удила уже протянуты у нее во рту и колени наездника уже прижаты к ее брюху.
- Под каким названием ты его сохранил? - спрашивает он.
И через несколько минут поднимается.
- Это? - указывает он на экран. - Это то, что у тебя пропало?
- Но как?! - восклицает человек. - Как ты это сделал?
- Magic, - говорит Ури и переводит: -"Мэджик". Ты принес дискеты? Сделай копии. Сейчас же. Под двумя названиями. И дома первым делом напечатай.
А иногда, поздно вечером, я слышу из его комнаты пронзительный свист, которым радио закачивает свои дневные передачи. Нет, он не спит. Книга лежит у него на груди, глаза открыты, он читает.
В комнате застоявшийся воздух и нехороший запах. Когда я расталкиваю его, он встряхивается, смотрит на меня и улыбается:
- Что случилось, отец, почему ты не спишь?
- Ты будишь весь дом, - шепчу я. - Выключить тебе радио?
- Да.
Его глаза блестят, белеют в темноте.
- Ты не спишь?
- Все в порядке, отец, я не хочу, чтобы эта женщина застала меня спящим, когда придет.
Эта фраза выводит Алону из себя.
- Что за глупости! - пыхтит она над супружеской чашкой кофе. - Какая женщина? Чего вдруг она придет? Я ему вызову самого дорогого психолога, вот что я сделаю…
И тут из окна слышится его голос:
- Мне не нужен дорогой психолог, мне нужна дешевая женщина.
Именно так. Сонно и насмешливо.
Кроме сыновнего безделья (по мнению Алоны, я виноват и в этом, но у меня нет ни времени, ни желания с ней спорить), я не передал своим детям ничего - ни посредством обучения, ни тайными путями наследственности. Ни ума, которого у меня нет, ни практической сметки, в которой я сам нуждаюсь, ни чувства юмора, полученного ими напрямую от моего отца, который, видимо, пропустил меня по пути к ним, ни творческих способностей, которые пропустили всё наше семейство по пути к кому-то другому, потому что среди Йофов есть земледельцы и судьи, есть генералы и врачи, есть бизнесмены, ремесленники, чиновники, раввины, ученые, инженеры, бездельники и даже учителя, но нет ни музыкантов, ни художников, ни поэтов, ни фотографов.
Я не что иное, как барьер, который нужно преодолеть, камень в ручье, которого касается нога, чтобы перепрыгнуть с берега на берег, самое большее - скромный переносчик генов. Подобно тому как я получил некоторые свойства от Амумы через ее дочь, так и я сам передал своим близнецам высокий рост и красоту моего деда Апупы. А Айелет получила от меня вдобавок еще и душу моего отца, которого ей так и не довелось узнать, - его юмор, его слегка избыточное влечение к противоположному полу.
А также откровенность. В пятнадцать лет она с гордостью вошла в нашу спальню.
- А ну, посмотрите, что у меня наконец выросло. - И не успели мы с Алоной понять, как она уже задрала свою широкую майку:
- Циля и Гиля - правда, одинаковые.
Алона засмеялась, я смутился, а наша девочка Айелет начала собирать вокруг себя ухажеров. Тетя Рахель - моногамная, навеки верная, к которой после смерти ее Парня не прикоснулся ни один мужчина, - прозвала было ухажеров моей дочери "женихами", как и подобало той, у кого стихи и переводы Черниховского постоянно лежат возле кровати, но Арон с неожиданной ревностью и решительностью упрекнул ее: "В семье Йофе есть только один Жених - я", - и поэтому Рахель переименовала их в "кавалеров" и теперь очень веселится всякий раз, когда Айелет приводит к нам очередного такого "кавалера".
- Она так радуется, так лучится, она такая красивая, - улыбается Рахель. - Я еще не видела ее дважды с одним и тем же кавалером… - Тут она слегка розовеет. - Наконец-то хоть кто-то в этой семье радуется жизни. Жалко, что мы не все такие.
Мой отец - и моя дочь. Его рука - на всех, и все руки - на ней, и наоборот, и снова всё сначала. Помню, годы назад, когда мы с Габриэлем были на курсах разведчиков в армии и нас учили тому, на чем специализировался мой отец в Пальмахе, - топографии и ориентировке на местности, Габриэль сказал, что мой отец собрал вокруг себя так много женщин всего лишь для того, чтобы определить свое точное местоположение в мире по максимально большому числу обратных азимутов. Но Айелет не нуждается в азимутах - ни в прямых, ни в обратных. Ее место в мире ей точно известно: куда она ни пойдет, мир идет с ней и собирается вокруг нее. И в отличие от моего отца, который прокрадывался к своим женщинам тайком, она приводит своих "кавалеров" к себе домой и делает это открыто.
Каждый из членов клана Йофе имеет свое отношение к нашему Двору. Амума постановила, где он будет построен. Апупа огородил и укрепил его. Жених копает под ним убежища и туннели, чтобы однажды "мы все сказали ему спасибо". Батия соорудила у себя в Австралии его копию. Пнина заключена в нем, а Рахель руководит им. Алона принимает в нем "пашмин", своих восторженных подруг. "Совсем как Страна Израиля в прежние годы!" - восклицают они, а Айелет использует "Двор Йофе", чтобы очаровывать им своих мужчин. Раз-два в месяц большие ворота Двора распахиваются настежь, внутрь врывается городской шум, а вместе с ним - маленький грузовой "рено" моей дочери с новым "кавалером" внутри. Гордая и возбужденная, слегка раскрасневшись, она ведет его по двору. Ее ноги подпрыгивают, руки показывают, толстая живая жила, унаследованная от Апупы, пульсирует на длинной крепкой шее, полученнной от матери. Ее соски даже в жаркие дни жалят блузку.
Очередного "кавалера" ведут на экскурсию по географическим и хронологическим просторам "Двора Йофе".
- Это наш дом, а там - садовый питомник моих родителей, "Сад Йафе", так они его называют, но это не по нашей фамилии, мы Йофе с "о", а это Йафе без. А вон там дом Апупы, дедушки моего отца, главного Йофе, я тебе о нем рассказывала, сейчас он немного болен и живет там со своим старым товарищем, Гиршем-скрипачом, и с дядей Габриэлем и его друзьями, я тебе рассказывала и о них тоже. Вон тот вигвам - это их. "Кавасаки"? Правда, вещь! Это мотоцикл дяди Габриэля, тысяча сто… Представляешь! Ему пятьдесят пять, а он ездит на таком чудовище. Иногда он и меня сажает, и мой отец тоже ездит с ним на разные похороны. А там дом тети Пнины, самой красивой женщины в мире, но мы ее не показываем. А вот эта куча земли - это вырыл дядя Арон, ее муж. Он копает нам тут подземное убежище. Этот старый барак? С душем возле стены? Это длинная история, но душ - он мой. Амума и Апупа жили в этом бараке первое время, а потом там был склад инструментов и мастерская, а также семейная камера номер 400, представляешь?! А потом Амума умерла, и там поселился Гирш Ландау, наш скрипач. Пришел сюда ради нее, она умерла, а он остался.
"Кавалер" несколько ошеломлен. Он смущенно улыбается. Не каждый день судьба выбрасывает человека на берега такого острова - сущая Тасмания, по виду и по времени, этакий Мадагаскар вымерших душ и странных порождений памяти.
Айелет довольна.