- Это моя бабушка, - указывает она на мою мать, которая несет овощи со своего огорода или толкает свою вонючую тачку с удобрениями. - Бабушка у нас вегетарианка, она сама выращивает себе салат. А там, возле "форда-транзита", - это мой отец. Мама хозяйничает в питомнике, а он у нее - садовый работник. Привет, папа! - кричит она. - Я как раз рассказываю о тебе.
- Привет, Айелет! - Садовый работник ее матери подходит к ним, демонстрируя вежливость. - Как дела?
- Хочешь познакомиться с моим новым другом?
Я пожимаю ему руку, слышу и тут же забываю имя. Какая разница - ведь скоро и он попадет в ящик с коллекциями моей дочери и будет лежать там рядом со своими предшественниками: деревянный настил под ним, стеклянная крышка над, булавка пронзает живот и спину.
- Ну, скажи, - правда, он симпатичный?
- "А чего не хватало Ханеле", которого ты приводила на прошлой неделе? Они у тебя все симпатичные.
Через несколько дней, когда она пришла одна, я сказал ей:
- Такой жестокости не было даже у моего отца.
- Брось говорить о жестокости, папа. Я их не выбрасываю. И даже не покидаю. Я их утешаю, укладываю, осторожно закрываю им глазки, укрываю одеяльяцем и иду себе дальше.
- Записку ты тоже вкладываешь? Вид и род, дата и место? - спрашиваю я. - И что, привязываешь к ручке, как новорожденным, или к большому пальцу ноги, как в морге?
- Ну, ты даешь! - смеется она. - Да ты не беспокойся за них. Мои объедки очень популярны в Хайфе и в Тель-Авиве.
- Когда, наконец, у тебя появится что-то серьезное?
- Не светит, па.
Несомненность близкой отставки делает "кавалеров" моей дочери ревнивыми. Они ревнуют не только к ее телу, но, главное, к ее времени. Они сражаются со слишком долгими телефонными разговорами, с ее визитами к друзьям, они требуют для себя то время, которое она проводит на работе, злятся, когда она слишком долго ест. Как мой дед, моя дочь тоже сердится, когда "суп холодный, как лед", и как-то раз один из ее "кавалеров" взорвался прямо посреди еды:
- Не понимаю, почему нужно есть такой горячий суп?! Ведь это занимает столько времени!
- Много я видела странных вещей в своей жизни, - ворчала потом Алона, - но впервые вижу мужчину, который устраивает сцену из-за горохового супа…
Но я чувствую к ним жалость. Кто лучше меня знает, как жестоко и быстро проходит время, непрерывно укорачиваясь и демонстриуя свое начало и конец одновременно? Ведь даже ко всем своим квадратным и угловым скобкам у меня нет времени вернуться.
<Кстати, по аналогии со "скоростью звука" и "скоростью света" можно было бы представить себе также "скорость времени" и "скорость памяти". Определив промежуток между воспоминанием и тем чувством, которое оно вызывает, можно измерить прошедшее между ними время, как измеряют расстояние по промежутку между молнией и громом.>
Один из "кавалеров" вызвал у меня подозрение, что он женат. Он несколько раз выходил из дома во двор и вел тихие разговоры по мобильнику. Слов я не слышал, он был ко мне спиной, но нетерпеливые шаги во время разговора, опущенные плечи, склоненная голова, моя насторожившаяся фонтанелла - всё указывало, что сейчас он лжет. Кого он обманывал - компаньона или жену?
Я пошел заглянуть в его машину. Из щели между сиденьями на меня глянула маленькая золотоволосая кукла, смущенная, как будто застигнутая на месте преступления.
- Айелет? С женатым мужчиной? Ты сошел с ума? - кричала на меня Алона.
- Может быть, он не женат, но дочь у него есть, это точно. Я видел ее куклу в машине.
- Она может получить любого парня, которого захочет. Зачем ей женатый мужчина? Чтобы оставаться одной в субботу?
- Не беспокойся за нее. Я уверен, что для субботы у нее есть холостяки.
Раз в неделю Габриэль и его "Священный отряд" собирают у всех нас списки заказов, берут мой "форд-транзит" или уводят "ситроен траксьон-авант" Жениха, если тот в очередной раз спустился под землю, и потом возвращаются, нагруженные продуктами. Если закупки делаются в Хайфе, я присоединяюсь к ним, чтобы навестить Айелет в ее пабе. Иногда я езжу с самим Женихом, но тогда он ждет меня снаружи в своем "ситроене" все то время, что я беседую с дочерью. В паб он ни ногой!
- В наше время в такие пабы ходили только английские солдаты и еврейские проститутки!
- Конечно, женатый, а что? - сказала Айелет. - Из тех, которые знают, что почем и почему, и уже с самого раннего детства, - и, когда я не прореагировал, засмеялась: - Ты потрясен?
- Потрясен? - сказал я. - С чего мне быть потрясенным? Что я, рав Овадия? Председательница нашего славного женского движения "Наамат"? Я просто не хочу, чтобы тебе было больно, вот и всё.
- Больно, папа? Moi? Почему? Это им больно, не мне, - и налила стакан вина, - выпьем за женатиков, а?
- Хватит, Айелет, - сказал я. - Я достаточно наслушался историй о женатых мужчинах и свободных девушках и о том, для кого это плохо кончается и кто в конце концов остается с носом.
- Аллё… - Она вдруг стучит суставом пальца по моей голове, и я отшатываюсь, испугавшись близости ее пальца к моей фонтанелле. - Алле, па… Я ведь тебе уже говорила - брось ты эти свои номера. Женатые мужчины - это же просто подарок. Они довольствуются немногим, они до смерти хотят доставить удовольствие, они трогательны, они благодарны, а если, не дай Бог, в них влюбляются, они тут же смотрят на своих жен, и вопрос снимается с повестки дня.
Мой отец - вот что она такое. Мой отец, восставший из могилы. Смерть явно пошла ему на пользу. Он уже шести лет, но его не тронь, и кудри у него, как огонь, и у него выросли Циля, и Гиля, и новая рука.
- И женатые не остаются, - смеется она отцовским смехом. - Они должны вернуться домой. Поэтому можно встать утром, как встают все цивилизованные люди.
- А в субботу, когда они оставляют тебя одну?
- В субботу отдыхают, папа. Даже Бог отдыхает в субботу, а я работаю тяжелее, чем он. А если у тебя, - добавляет она драконово жало к моему молчанию, - если у тебя есть какая-то царапина в твоей семейной жизни, то не вали на меня, "извини и пожалуйста".
И когда я продолжаю упрямствовать в своих заботах, она вдруг заявляет, что при всем том у нее тоже есть принципы, "и ты, наверно, удивишься, но есть мужчины, к которым я не прикоснусь даже на необитаемом острове, даже кончиком палки".
- Вот как? Кто же это?
- Мужчины без чувства юмора, скряги, скупые, в общем, все, у кого отсохла задница.
- Что? - "Отец с царапиной" несколько оживляется. - Не понял!
- Мужчины, у которых отсохла задница, что тут непонятного?
- И к каким еще?
- Что "к каким еще"?
- К каким еще ты не прикоснешься даже на необитаемом острове и даже кончиком палки?
- А… Ну, скажем, к мужчинам, которые нетерпеливы к детям, к мужчинам, которые слишком срослись со своей женской стороной…
- Что?
- Сегодня есть новые термины, папа: это такие слишком чувствительные мужчины, и такие мужчины, которые не способны давать, и мужчины, которые срослись со своей женской стороной вместо моей…
На этот раз я смеюсь, высвобождая также тот смех, который сдержал в себе раньше из-за "отсохшей задницы", и Айелет, довольная произведенным впечатлением, продолжает:
- Кто еще? Я не выношу мужчин с бородой, но без усов, и еще - лысеющих кредиторов, а больше всего таких лысых с конскими хвостами на затылке - от этих меня совсем воротит.
- Я вижу, у тебя тоже есть парочка царапин?
- У меня? "У девочки Айелет и кудри, как огонь"? Работа у меня есть. Никаких царапин. Давай, Айелет, вкалывай! Эй, Дмитрий, иди сюда, помоги мне сменить бочку, а ты, па, посмотри, посмотри, какая у тебя работящая дочь, только сначала вынеси стакан пива нашему Жениху. Если ему его принципы мешают войти ко мне сюда, пусть хоть снаружи выпьет.
<"Скорость времени" - это между "видят голоса" и "слышат виды". Память и реальность можно рассматривать как энергию и массу сознания. Память, удаляющаяся быстрее света, может поменять местами причину и следствие и в результате изменить реальность.>
* * *
По Долине бродили тогда и многие другие люди, кто в одиночку, кто семьями, словно бы присматриваясь к Стране, а на самом деле ища себе поводыря. Завидев Давида с Мириам на спине, они начали прибиваться к ним - сначала двое, потом трое, четверо, неуверенно, с опаской, и так мало-помалу сбилась небольшая кучка людей, все время шедших за ними следом. Амума заметила их раньше, чем Апупа, потому что ее чувства были острее, чем у него, а наблюдательный пункт - повыше, и поначалу не рассказывала ему о них, чтобы не вызвать его раздражение, даже несколько раз прикрывала ему глаза ладонями, будто бы в шутку, играючи, но в какой-то момент и его глазам открылось, что за ними следует целая компания. Он торопливо опустил, почти сбросил Мириам на землю и помчался к ним, размахивая руками и крича, чтобы они не смели приближаться. Но мужчина, способный нести на плечах жену, - это соблазн, перед которым трудно устоять, в нем ощущается уверенность и надежность, а особенный это соблазн для таких людей, какими были эти - усталые, потрепанные долгими скитаниями, всего страшившиеся, жившие в вечной тревоге и беспокойстве, не находившие, кто бы сказал им: "Туда" или "Здесь".
Так понемногу образовалась не совсем обычная процессия: впереди Апупа с Амумой на плечах, а за ними, в нескольких стах метрах, - растянувшаяся по дороге цепочка измученных мужчин, озабоченных женщин да детишек, которые не переставая ныли и хныкали, потому что боялись Апупы, который уже не ограничивался угрозами и бранью, но начал отпугивать нежеланных попутчиков камнями.
Мириам, однако, не обращала на них внимания. Всё ее тело было наполнено тревожным предчувствием близости цели. Время от времени она выпрямлялась, упираясь в стремена мужниных рук, а иногда снова становилась ему на плечи, балансируя с неожиданной акробатической гибкостью, и внимательно разглядывала все кругом. И под конец вдруг решительно указала ему на какой-то низкий холм, хотя и сама потом, даже много лет спустя, рассказывая нам об этом, не могла объяснить, чем он привлек ее внимание. Холм оказался дальше, чем она думала, но, подойдя к нему, они обнаружили, что за ним протекают целых два ручья - на берегах одного росли невысокие пальмы, берега другого были скрыты зарослями тростника.
И тут, словно само собой, у нее вырвалось долгожданное: "Здесь, Давид!" - которое остановило Апупу и завершило Великий Поход.
- Сходи, - сказал он, предлагая ей руку как поручень, и бедро как ступеньку.
Он глянул на ручьи, потом поднялся по пологому склону на вершину холма, увидел цепочку людей, поднимающихся за ним, и в гневе бросился им навстречу, требуя, чтобы они немедленно спустились, он собирается построить здесь свой дом и не желает, чтобы они селились поблизости.
- А сто это знасит "поблизости"? - нагловато спросил один из стоявших перед ним "привязавшихся".
- Поблизости - это если я буду видеть дым из ваших труб, - отрезал Апупа.
- Но это не васа одного территория! - возмутился человек. - Это наса обсая территория!
Странное у него было лицо - одна щека выше другой. С ним были его беременная жена, девочка лет трех, грудной младенец, который уже сейчас обещал вырасти писаным красавцем, и глубокий старик отец, который непрерывно раскачивался в молитве, - длинный, худой, в высокой черной шляпе и черном капоте до земли.
- Как тебя зовут? - спросил Апупа.
- Симон Сустер, - сказал человек, и Амума прыснула, заразив своим смехом всех остальных. Апупа, однако, не засмеялся, и Шимону Шустеру тоже было не до смеха: Апупа навис над ним и с силой толкнул. Шустер упал, и смех тут же оборвался. Люди сгрудились вокруг упавшего, испуганные, смущенные, перешептываясь. Старик отец помог сыну подняться и подошел было к Апупе, но Амума остановила его.
- Идите вниз и селитесь там, у подножья, - сказала она. - Достаточно близко, чтобы чувствовалось соседство, и достаточно далеко, чтобы можно было дышать.
- И вот так, без утверждения бюджета, без обсуждения на комиссиях, без приглашения видных шишек, без церемоний и речей, возникла наша деревня, - сказала Рахель. - Конечно, в юбилейной книге и на каждой "Годовщине Основания" они рассказывают всякие небылицы, но на самом деле эта деревня началась не так, как все остальные. Внизу, у "шустеров", придумали себе идеал, и устав, и историю поселения. Но у нас, наверху, "Двор Йофе" начался так, как всему положено начинаться: мужчина, который несет на себе женщину, и женщина, которая говорит ему: "Здесь". И поле с пальмой, и ручей и холм, и щека на животе, и пальцы в волосах.
Шустеры спорили и кричали, танцевали и пели песни по ночам, посылали "шнореров" и принимали представителей, получали пожертвования и финансирование. А Апупа в это время ставил палатку, тащил воду, рубил кусты и тростник, захватывал и столбил земли. Несколько недель спустя он исчез и через два дня вернулся домой с телегой, нагруженной строительными материалами, с двумя ослами, шедшими позади телеги, с идущей рядом с ними большой собакой и с маленьким светловолосым мальчиком, сидящим на спине одного из волов. В телеге были также коробки с семенами, ящики с рассадой и большой джутовый мешок, из которого Апупа вытащил пуховое одеяло.
- Это телега тех немцев, которых мы встретили по дороге, - сказала Амума. - Та телега, в которой они везли камни.
- Они мне ее одолжили, - сказал Апупа.
- А ослы? И строительные материалы?
- Я у них купил.
- Откуда у тебя деньги?
- Они там строят дом, из тех камней, с номерами. Я немного помог им, и они продали мне в кредит.
- А мальчик?
- Ты его не помнишь? Его зовут Иоганн. Он доставит телегу обратно.
- Один? Ему же еще нет четырех.
- Волы сами знают дорогу, а собака будет охранять, - объяснил Апупа. - Так сказала его мать.
Амума свела волов к ручью, накормила и напоила Иоганна и собаку и отправила их всех домой. А Апупа, эта рабочая бригада в составе одного человека, снова взялся за дело - построил деревянный барак и земляную печь, выкопал ямы для посадки деревьев, а главное, занялся любимым своим занятием - помечать границы. Где - длинными рядами стрелок морского лука, которые Амума выкопала на склоне холма, где - столбами заборов, а где - и просто мощными струями мочи. Ему не мешало солнце, он не боялся ни зверей, ни людей, а свой хлеб он сдабривал дикими травами. Топот его башмаков выгонял полевых мышей из их нор и шакалят из их убежищ. Он давил змей, топтал скорпионов, и даже наглые гиены уже учуяли новый запах и не приближались к его владениям.
Каждый вечер, когда он возврашался с поля, Амума встречала мужа одним и тем же постоянным и любимым его возгласом, который он и сегодня, маленький и замерзший, иногда вспоминает и выкрикивает из своего инкубатора. "Не входи, Давид, пол еше мокрый!" - кричала она, а потом подавала ему кормовую смесь - для ослов и суп, горячий, как кипяток, - для него. А после еды он рассказывал ей, что сегодня сделал, ложился щекой ей на колени и просил: "Погладь меня по голове, мама", и она проводила рукой по его голове, перебирала каштановые волосы, гладила и хвалила.
Прошли недели, и на холме начали появляться незнакомые ей люди. Они были разными, но всех их объединяла любовь к супу, горячему, как кипяток, и такая же кипучая воинственность. И у всех были длинные ноги и высокий покатый лоб.
- Длинные ноги говорили о том, о чем вообще говорят длинные ноги, но лбы - это уже было другое дело.
Вскоре Амума усвоила, что в клане Йофов существует четкое разделение: у одних определяющей является высота лба, а у других - его покатость. Одни говорили, что они "из иерусалимских Йофов" или "из хайфских Йофов", а другие - что они из Йофов Одессы, Черновиц, Москвы или Макарова. Недолгое время спустя она уже научилась различать их издалека - черная точка, а то и две или три приближались по широкой равнине, на которой совершенно невозможно было оценить ни время, ни расстояние: иногда далекие точки приходили через час, иногда близкие - через три дня. Но в конце концов все они неминуемо преврашались в очередных Йофов, которые поднимались на холм и говорили: "Мы пришли помочь".
У Апупы не было времени для дотошных и глубоких проверок. Он давал гостю нож и буханку и говорил: "Нарежь". Все Йофы, как я уже говорил, когда речь шла о Дмитрии, работнике Айелет, режут хлеб, прижав его к груди, и тот, кто обращался к помощи стола или, того хуже, доски для резки, получал свой хлеб в качестве пайка на дорогу и отсылался туда, откуда пришел. Те же, кому позволялось остаться, пахали в поле, копали канавы для поливки и дренажа, рыли ямы для посадок и фундаменты для коровника и стен. А по вечерам они садились вместе и занимались тем, чем все Йофы занимаются по сей день: ели, кричали и рассказывали истории. <В каком-нибудь другом месте нужно использовать сравнение Рахели, что истории у нас передаются из рук в руки, как ведра с водой при пожаре.> Они обновляли семейные выражения, сравнивали воспоминания, и люди снизу, из деревни, уже знали, что голоса, доносящиеся из "Двора Йофе", - это голоса семейные: протесты, и крики, и недовольное сопенье, и бесконечные "он", и "она", и "они", и "я", и "ты", и споры о том, что произошло на самом деле, а что должно было произойти и как, и кто, как всегда, виноват, и кто, как всегда, был прав.
- Теперь они там, внизу, знают, кто такие Йофе! - крикнул однажды ночью Апупа, и Амума сказала ему:
- Не беспокойся, Давид, они знают это с первой встречи.