Михеев вспомнил, как в глубоком детстве ездил к бабушке в деревню. Ему показали только что родившегося поросёнка, которого спрятали от свиноматки и положили в корзинку, закутав в мягкие тряпочки. Розовенький он был такой, миленький. Михееву захотелось с ним поиграть, но ему погрозили пальцем: нельзя. Тогда он дождался, пока взрослые разбредутся по своим непонятным делам, вытащил поросёночка и поставил на табурет. Ножки младенца ещё плохо держали. Он упал на пол и запищал. Михеев рассердился на неуклюжесть зверька, поставил его на табурет снова. Тот опять свалился. Ах, так! И Михеев в сердцах поднял его над головой и шлёпнул о крашеную деревянную поверхность. Тонкая струйка крови засочилась из обеих дырочек поросячьего пятачка. Он больше уже и не пищал, а лишь мелко подёргивался. Теперь мальчуган испугался. Замотал мёртвое тельце в те же тряпки и забросил за печь в надежде, что там никто не найдёт следы его преступления. Не сбылось. Трупик обнаружился и Михееву отсыпали положенную порцию ремня.
Странно себя чувствовал тогда Михеев. И боль, и страх, и обида - всё смешалось в голове глупого мальчишки. Его обманули - выпустили в этот мир живым, но для одной лишь цели - умереть. Сейчас или через много лет, не важно. От руки ли наёмного убийцы или от скарлатины. И ещё кое-что понял он тогда, запечатлел нутром: лишить живое жизни - по силе с этим ощущением не сравнится никакое другое. Оно не из разряда самых приятных, но тому, кто хоть раз попробовал и проникся, уже не отделаться от желания повторить.
Михеев всегда считал себя осторожным человеком. Того же мнения придерживались и окружавшие его люди. Выбирая маршрут, он учитывал вероятность встретить отвязанную гоп-компанию, обходил тёмные переулки, предпочитал для прогулок светлое время дня. Драк старался избегать, идя на компромисс даже в ущерб пацанской репутации, которая котировалась в среде молодняка выше других.
Являлось ли такое поведение элементарной трусостью? Вполне возможно. Сам Михеев подозревал себя в малодушии и от осознания сего факта страдал. Особенно удручало то, что в те редкие моменты, когда всё-таки драться приходилось, он доставлял соперникам гораздо больше неприятностей, чем они ему. И удовольствие получал неимоверное. Ему не хватало какого-то импульса, чтобы сделать первый шаг к опасности самому. Как и на этот раз...
Он вспомнил, что Ивашкину опять нужно нести "передачу". С водой проблем нет, а вот откуда брать провизию, непонятно. Логика дальнейших рассуждений вынесла к его ногам дерзкий план ограбления продуктового склада: снять ножом часового, перепилить замок, вынести ящик тушёнки. Наметился верный, многократно опробованный путь - захлебнуться в волнах бесплодных фантазий.
Михеев прислонил к стене лопату, с которой не расставался с утра, и уверенно зашагал прочь, ловя себя на мысли, что ему всё равно, заметят его отсутствие или нет. Начало хорошее, сулящее много интересного впереди.
Он ещё не сообразил точно, что будет делать. В общих чертах - подобраться поближе к эпицентру продовольствия. Вот она, столовая. За ней - склад. Небольшая пристройка к нему - это тоже столовая, но для офицеров... Собственно, почему нет? Это даже как-то неожиданно. Свежо и внезапно.
Дверь была открыта по причине жаркой погоды, проём загораживала занавеска из тюля - от мух. Двое солдат расставляли тарелки, третий наполнял стаканы божественным квасом.
- Тебе чего? - не по уставу спросил разливающий.
- Комбат приказал принести ему обед прямо в штаб, - так же вольно отрапортовал Михеев.
- Ладно. Сделаем.
- Нет. Приказано доставить мне.
Солдат не выказал удивления - причуды начальства неисповедимы. Навалил доверху тарелку и передал лже-курьеру. О, да! У них тут не бурда из картофельных хлопьев.
- Две порции! - Нужно ведь подумать и о себе.
Оба пайка Михеев спрятал по дороге, которую ему предстояло пройти ночью.
Ивашкину, вроде, понравилась офицерская еда, но он был какой-то вялый и скучный. Михееву пришлось по старой привычке его развлекать.
- Эй, сержант! Я тут придумал одну штуку. Рассказать?
- Валяй.
Голос Ивашкина, однако, не пылал оптимизмом.
- Если неинтересно, то пошли меня куда подальше. Не обижусь.
- Не гони волну. Просто я тут приболел немного.
Михеев ободрился.
- А, тогда ладно. Слушай. Вот говорят, что всё в мире взаимосвязано.
- Ну. Говорят.
- Думаешь, так оно и есть?
- Давай, трави уже.
- Короче, хуйня это полная! Знаешь, почему? Потому что вот лежит один камень, а через сто метров от него - другой, и между ними нет никакой связи. Пока нет. Но тут идёт по дороге какой-то чудак, видит - камень, кладёт его в сумку, видит - второй, и его туда же. И теперь они связаны. Улавливаешь?
- Так-то да. Но на хрена этому чудаку камни?
- Да причём здесь камни! - Михеев разозлился, но тут же успокоил себя. - Ну, хорошо. Пусть будут грибы, если тебе так понятнее. Им всё до балды, грибам этим. Они друг о друге ничего не знают. Нет между ними связи. Ни малейшей.
- Как бы да. И что?
- А то, что только человек способен связать два явления вместе, даже если между ними нет ничего общего. Прикинь!
- Как нет общего? Они оба - грибы.
- По человеческой классификации.
- А какие ещё классификации бывают?
- Вот. В этом суть. Есть человек - есть грибы. Нет его - и ничего нет. Пустота! Взорвался вулкан в Японии, а в Новой Гвинее папуасы пешехода съели. Ничего общего. Но тут кто-то прочитал в газете про оба этих события и говорит: куда, типа, мир катится? Покайтесь и возлюбите Господа нашего Иисуса Христа. И теперь они в его пропитанном религией мозгу связаны. Он даже потом, в следующее воскресенье, на проповеди эту херню прихожанам расскажет, а те понесут её дальше: мол, вулканы и папуасы связаны между собой. Карающая длань Господня!
Ивашкин покряхтел, обдумывая услышанное.
- Ну, допустим. И что это нам даёт?
- Да ты что? Совсем тут заплыл жиром в своей берлоге?
- Есть маленько. И что-то ко сну тянет.
- Так поспи. Я потом к тебе ещё зайду.
- Договорились.
Михеев проделал ставшую рутинной манипуляцию с люком и выбрался наружу. Может, принести ему фонарик? Хотя, пожалуй, не стоит. Он же сам в прошлый раз доказывал сержанту, что это бесполезно. Избавление от мифологии полезно, но чревато нарушением целостности психики.
Среда обитания солдата - это стеклянная банка, выставленная на всеобщее обозрение. В ней нельзя спрятаться, можно лишь закрыть лицо руками. Однако некоторые пытаются и у них получается. И даже будучи уличёнными в обладании частным пространством, они умудряются вводить в заблуждение вертухаев относительно его предназначения.
Михеев не сомневался в том, что его наглая афера в офицерской столовой будет раскрыта. Другое дело, к каким выводам придут ищейки. Он очень рассчитывал на то, что до комбата дело не дойдёт. И не ошибся. Дежурные предпочли смолчать и угостить ничего не подозревающее начальство сверх нормы и без лишних выяснений, но до "дедов" информация дошла в момент.
- Ты чо, голодный? - осведомились у Михеева.
Страдающих желудочной активностью в армии не любят. Особенно таких, кто не делится с братьями, И, тем более, тех, кто не имеет законного права.
- Не смог удержаться, - поддержал их заблуждения Михеев, за что тут же схлопотал.
От него не укрылась некоторая растерянность на лицах палачей. Они знали, что бить надо, но их уверенность не распространялась дальше этого примитивного тезиса.
Странно, но физической боли от наносимых ударов Михеев почти не чувствовал. Выходит, моральное превосходство над противником - лучшая анестезия. Интересно, какие ещё потайные двери скрыты в хрупком человеческом теле?
Больнее оказалось перенести то, как к происшествию отнеслись одногодки. Обычная солидарность и сочувствие уступили место злорадству - он ведь и с ними не поделился украденным ужином. Что ж, роль батальонного чмо, жрущего по ночам сгущёнку в тиши сортира, он выбрал для себя сам.
Карабинер приставил к глазам бинокль и только теперь разглядел, что бегущий по полю человек - это шпунер. Молодой ещё. В том были и плюсы, и минусы. Неопытность беглеца давала возможность применения к нему многочисленных военных хитростей, но резвость, присущая молодости, делала трудным честную погоню за ним на открытом просторе. Значит, нужно его заставить делать то, что выгодно охотнику.
Поэтому Михеев решил не высовываться до поры до времени и вести наблюдение на расстоянии, прячась в подлеске, который рос по краю луга. При таком раскладе передвигаться шпунеру было, конечно, легче, но он и не мчался на полной скорости, будучи уверенным в том, что здесь совершенно один.
Километров пять они двигались параллельно друг другу, не нарушая паритета. Но терпение Михеева и его тонкий расчёт принесли, наконец, ожидаемые плоды. Шпунер свернул с намеченного пути и приблизился к лесной полосе. Славно!
Охотник бережно натянул лук и выпустил стрелу так, чтобы она упала прямо перед жертвой. Они любопытные, должен клюнуть. Наконечник был холостым, обёрнутым в цветной поролоновый шарик.
Шпунер замер при виде стрелы, вытянув длинную морщинистую шею. Посмотрел по сторонам. Но где ему! Камуфляжную робу карабинера не так-то просто разглядеть среди кустарника. Сделал осторожный шаг вперёд. Другой, третий...
Когда между ними оставалось метров десять, Михеев тихонько передёрнул затвор и выстрелил от живота, не целясь.
Кровь хлынула из простреленного горла. Шпунер завалился на спину, хватая беспомощными руками воздух. Михеев поставил сапог на грудь поверженному.
- Ну, что, сволочь? Добегался?
Он провёл короткое интервью, получив ответы на интересовавшие его вопросы: о численности отряда, его дислокации, ближайших планах. Шпунеры - сносные воины, но герои из них никакие. Контрольным зарядом отстрелил пленнику яйца. Тот дёрнулся в последний раз и замер.
Ещё час занял у Михеева, чтобы сочинить эпитафию, освежевать тушу и развесить куски мяса по веткам, как того требовал закон. Голову он положил в сумку для трофеев, висевшую на плече. Он успеет к рассвету добраться до указанного шпунером места. А там скучно не будет.
Особого желания разговаривать не испытывал ни тот, ни другой. Михеев, поглощённый открытыми в себе новыми свойствами, не дозрел до того, чтобы высказаться о них вслух. Ивашкин берёг силы.
- Неблагодарный ты, сержант. Я, помню, кроликам траву носил в клетку, так они, знаешь, как меня встречали? А от тебя слова хорошего не услышишь.
- Так то кролики.
- Считаешь себя более утончённым?
- Ну, типа, да.
Ивашкин захлебнулся кашлем и, когда приступ прошёл, не возобновил сам диалога.
- Друзья твои меня донимают. Подозревают во вранье.
- Правда?
- Обидно. Когда просто так бьют, болят только кости. А когда с умыслом - всё остальное. Но мы ведь не собираемся по этому поводу раскисать?
- Стопудово.
- Я вот подумываю, не учудить ли мне какой-нибудь гадости. В караул через неделю. "Калаш" выдадут. Устроим зарницу.
- А патроны?
- Да, тут ты прав. На рынок придётся сбегать, а увольнения пока отменены. Из-за тебя, между прочим. С другой стороны, они же не могут знать наверняка, что я пустой. В штаны наложат по-любому. Уже радость.
- Сочувствую.
- Не, это я, как представлю, что ты тут целыми днями один, начинаю волноваться. Ты, кстати, чем занимаешься в свободное время? Онанируешь?
- Стихи пишу.
Михеев картинно поперхнулся.
- А-а-фигеть! Почитай, а?
- Думаешь, стоит?
- К гадалке не ходи.
- Ну, слушай.
Есть люди, которые ходят пешком,
у них две руки и одна голова.
- Чего замолчал?
- Это всё.
- Всё? Не закончил?
- Закончил. Нравится?
- По-моему неплохо. Только суть я не совсем уловил. Понимаешь, стихи - это не моё. В школе их назубрился. Тошнит. Лермонтов этот, Пушкин. Дуэли, женщины. Бенкендорф опять же. Одно помню достойное произведение. Там мужик в горящий дом залез и вытащил из огня красавицу. Трудно было, но он справился. Сам весь обгорел, ноги лишился. Ему героя дали, а ей - мужа... Да ты не слушаешь меня. Эй, сержант!
Михеев замер у дыры, потому что снаружи послышались шаги и голоса. Уловив несколько фраз, он понял, что пришли по его душу.
- Где?
- Да где-то здесь. Сюда он поковылял.
- Тупик. Ну-ка осмотри забор.
Ботинки принялись бить по доскам, проверяя их на вшивость. Михеев ухватился обеими руками за низ доски, служившей лазом, и привалил к ней голову. Неизбежный удар пришёлся по оттопыренному мизинцу. Боль вскипела и улеглась, но рот солдата оставался надёжно на замке.
- Нет ничего.
- Сука! Убью!
Шаги удалились, но Михеев выждал ещё минут двадцать для верности. Он не надеялся уйти от наказания, лишь хотел сохранить свою тайну нетронутой.
Он сам направился в сортир, не крадучись и не прячась. Встал возле стены, снял с себя ремень и намотал его на руку.
Сопротивление носило символический характер, и продержался он всего секунд пять, но сам факт участия в битве в качестве агрессора доставлял ему тихую радость. Рёбра срастутся, и зубы новые вылезут. Мёртвым солдатам Аллаха гарантировано место в раю, покалеченным - право на чудесное исцеление.
Кафельный пол принял его в свои объятья, как трепетная невеста жениха, и Михеев неожиданно кончил, освобождаясь от груза, который таскал на себе все эти дни.
Муть, которая бывает на лобовом стекле при неработающих дворниках, плыла перед глазами. Но Михеев точно знал, что никакого стекла нет. Просто он приходил в себя, пытаясь раздвинуть узкие щели между ресницами. Мышцы век плохо справлялись с этой задачей, пришлось помогать им руками.
Когда туман рассеялся до минимальной плотности, в нём проявился белый потолок и булькающая капельница - явный перебор, если учесть, что даже обычные синяки не поощрялись командованием. Придётся врать, как он свалился с крыши, куда залез, чтобы поправить черепицу. Объяснять, почему следы падения равномерно распределены по всему телу. Ничего не поделаешь - не записываться же в стукачи. Это последняя ступень падения честного солдата.
Первым узрел пробуждение больного санитар. Во взгляде его сквозил нескрываемый интерес, который боролся с обязанностью бежать на доклад. Победило любопытство. Михеев дал пощупать пульс и в благодарность сообщил про крышу, после чего лишился персонального ухода.
Врач заглянул на минуту, но к больному не прикасался. Его сменил толстый майор с прокурорскими лычками. Тот самый. Трудно сказать, насколько маленькими были интервалы между всеми перечисленными событиями - время из непрерывного превратилось в дискретное.
- Отличная работа! - заочно похвалил майор "дедов". - Значит, не я один заподозрил тебя в лжесвидетельстве. Но это так, лирика. А перейдём-ка мы с тобой к официальной части. Знаешь, чем она продуктивнее? Тем, что за каждое сказанное слово ты, паршивец, будешь нести ответственность согласно наших мудрых законов. Расклад ясен? Если не можешь говорить, моргни.
Михеев из вредности хотел щегольнуть прекрасной дикцией, но почему-то не сработало. Заклинили какие-то механизмы, приводящие в движение челюсть. А там может ещё выясниться, что и с языком не всё в порядке. Так что, пожалуй, действительно выпендриваться не стоит.
Он кивнул.
- Принимая во внимание твоё жалкое состояние, я готов облегчить тебе не только участь, но и саму процедуру. Я буду говорить, а ты моргай. Потом получишь бумажку на подпись. Уж этого мы от тебя добьёмся. Итак.
Даже интересно, что они на самом деле пронюхали.
- Сержант Ивашкин никуда не убегал и вообще не покидал пределов части. Ставить галочку?
Майор удобно расположился на стуле с планшетом на коленях и действительно собирался что-то там отмечать. Михеев не шевельнулся.
- Между сержантом Ивашкиным и рядовым Михеевым произошла ссора на почве неуставных отношений.
Напрасная пауза.
- Рядовой Михеев, находясь в состоянии аффекта (оцени), причинил тяжкие телесные повреждения сержанту Ивашкину, в результате чего тот скоропостижно скончался.
Отрезок тишины длиною в целую папиросу.
- Чтобы скрыть содеянное и тем самым уйти от наказания, рядовой Михеев торжественно предал тело убитого земле. Обряд продолжался несколько тревожных ночей. Собственно, вопрос-то у меня всего лишь один: где именно?
Версия, озвученная прокурором, больно ранила Михеева убогостью сюжета. Гораздо больнее, чем дедовские кулаки. Как будто обвинили его в подсматривании за девочками через дырочку, тогда как на самом деле они по обоюдному согласию играли в "успей спасти от карандаша глаз", тренируя реакцию.
- Требую адвоката, - прошептал Михеев, чтобы забить последний гвоздь в гроб выигранного поединка.
Майор удивился.
- Ты поправляйся, потому что в таком виде в здание трибунала тебя не пустят. На вот. - Он положил на тумбочку одинокий, начавший чернеть банан.
Гримёр трудился в поте лица. Он протёр остриженный наголо череп Михеева какой-то приятно пахнущей жидкостью и стал наносить клей изящной тонкой кисточкой.
- Не беспокоит? - уточнил он мимоходом.
Михеев показал одними лишь глазами, что всё в порядке, так как боялся случайным неловким движением помешать ювелирной работе мастера.
Дав клею подсохнуть, гримёр наложил парик и ловкими пальцами прижал его в нескольких местах, фиксируя. Мальчишка, ещё мгновенье назад смотревший из зеркала, исчез, а вместо него в кресле оказался молодой мужчина с ясным умным взглядом, волевым подбородком и едва заметным шрамом в левом уголке рта.
Поднялись розоватые облака пудры, ложившейся тонким слоем на щёки, мелкая одеколонная пыль бодряще защекотала ноздри. Гримёр снял с Михеева покрывало и галантно поклонился, отступая на шаг назад.
- Прошу вас, господин Старший Карабинер.
Михеев едва заметно усмехнулся - этим титулом его величали в последний раз. Через полчаса в мраморном зале Дворца Справедливости состоится церемония, после которой он станет Судьёй. Членом могущественного Совета, Кавалером Трёх Ветвей Власти.
- Благодарю за услугу.
Михеев нарочито медленно поднялся на ноги, стараясь соответствовать новому статусу, хотя по привычке хотелось вскочить и помчаться.
- Я отмечу ваши старания и аккуратность в Совете.
- Примите мои самые искренние поздравления!
У дверей его ждали два пажа, державшие наготове алый плащ с мантией из соболиного меха.
Венский вальс вился под куполами. Придворные дамы, нарядные и в меру кокетливые, обмахивались веерами. Карабинеры и прочая знать приветливо склоняли головы. Пройдя вдоль ряда белоснежных колонн, Михеев очутился в просторном зале, заканчивающимся ступенчатым возвышением. Все девяносто девять судей уже стояли там.
Самый старший из них вскинул вверх руку, и музыка тут же оборвалась. В звенящей тишине он сделал два шага вперёд, навстречу Михееву, и размашисто осенил его знаком ZIP. Тот опустился на одно колено и прижал правую ладонь к сердцу.
- Свершается! - хрипло прокричал старец.