Он шел быстро, чтобы решимость не остыла. Я должен сделать это, теперь или никогда, чего я боюсь, ребенком я боялся его побоев, но теперь я боюсь по старой привычке, он ничего мне не сделает, это я могу вставить ему, если захочу, он может только рассказать мне все, а правды я не боюсь.
- Габриель, это ты?
- Да.
- Уже вернулся? Хочешь кофе?
- Нет, спасибо.
Он сел за стол в маленькой гостиной. Солнце склонилось к западу и светило в северное окно, лучи упирались в портьеру.
- Я хотел спросить тебя.
- Спрашивай.
- Не чтобы ворошить старое, я спрашиваю только потому, что я, как ни странно это звучит, действительно не знаю, - почему я сбежал из дому?
- Давай не будем об этом. Забыли и забыли.
- Но я должен выяснить.
- Я пытался понять, как это могло произойти, в чем моя вина. Не думай, что я обвиняю во всем тебя одного.
- Давай не будем искать виноватых. Что ты имеешь в виду?
- Может, я слишком сильно любил тебя.
- Вот как ты на это смотришь.
- Или моя любовь была чрезмерно взыскательной.
- Ты хотел, чтоб я стал таким, как ты.
- Это обвинение?
- Я не хотел быть похожим на тебя. Если только в самом раннем детстве, не помню, но потом точно нет. Я называл тебя Авраамом.
- Авраамом?
- А себя Исааком. Сколько себя помню, я всегда боялся тебя, не только потому, что ты меня наказывал…
- Я никогда не наказывал тебя беспричинно.
- Я тоже так думал, поэтому всегда чувствовал себя виноватым и был слишком мал, чтобы отличить, где проступок, а где ощущение греховности.
- Это одно и то же.
- Нет. Почему мама чуть что краснела?
- Оставь свою мать в покое.
- Она в покое. Почему ты наказывал ее?
- Наказывал?
- Бил.
- Когда?
- Не знаю. Я видел это. Потому что она потакала мне?
- Габриель! Ты для этого приехал?
- Нет, нет! Мне не следовало приезжать.
- Тебе следовало приехать с другим настроем.
- Скажи мне, из-за чего я сбежал.
- Спроси об этом у своей совести.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты сбежал не с пустыми руками.
- Я знаю.
- Твоя мать никогда не оправилась от этого потрясения.
Габриель поднялся.
- Я вижу, мы не договоримся. Ты взялся за старое, ты опять играешь на моем чувстве вины и прикрываешься Господом Богом. Значит, ты никогда не наказывал меня беспричинно? А что считать причинами? У инквизиторов тоже были веские причины! Ты переживаешь, что любил меня слишком сильно? Меряй свою любовь часами, которые я провел взаперти в чулане на чердаке!
- Ты вправду думаешь, что я наказывал тебя с легким сердцем?
- Не знаю. Но ты делал это с чистой совестью.
- Да. А вот можешь ли ты сказать так о своих поступках?
- Нет. Зато могут палачи из концлагерей. Но разве это снимает с них вину?
- Все, Габриель, хватит. Ты наговорил больше, чем я позволил бы сказать любому другому человеку. Придет день, когда ты поймешь, что поступил со мной несправедливо. Я уже старый человек и могу и не дожить до этого, но однажды ты осознаешь…
- Замолчи!
- Имею я право сказать в своем собственном доме!
- Тогда дождись, пока я уйду!
Коридор, лестница наверх, меня трясет, хорошо, хоть я высказал ему все, его жалеть, еще чего, впредь я избавлю его от своего присутствия, куда чемодан запропастился, он меня не поборол, это точно, хотя что значит победа, в конце концов все мы терпим поражение, временные победы суть отсроченные поражения, но я-то приехал сюда не танцевать на костях, раз в жизни я хотел сдаться на милость победителя, на место ничего не повешу, это будет мой последний привет, БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ среди хлама - как раз то, что нужно, это было недолгое свидание, если только он сейчас сам… лестница вниз, но я не могу уйти не простившись, из страха?.. нет, не хочу, чтоб было похоже на бегство, пусть будет нормальное прощание, зайти или постучаться? - постучусь, я не дома больше, отец не отвечает, зайду, он должен был услышать, если только не в саду.
Отворил дверь. Отец сидел на стуле с высокой спинкой и смотрел на него.
- Я пришел проститься.
- Уезжаешь?
- Да.
- Все вышло не так, как я себе представлял.
- Не так.
- Я хотел бы понять тебя.
Он не ответил.
- Я так обрадовался, когда ты написал, что едешь.
- Мне жаль, что все так кончилось.
- Действительно?
- Что ты имеешь в виду?
- Тебе действительно жаль?
- Я же сказал. Я не хотел сражаться с тобой, не хотел обвинять тебя. Но ответь мне честно: если б я был тебе не сыном, а просто знакомым и ты знал бы обо мне все, что тебе известно сейчас, ты хотел бы, чтобы я приехал и жил с тобой под одной крышей?
- Это было бы совсем другое дело.
- Верно. И я бы ни за что не приехал, не будь ты мне отцом. Но разве это не доказывает, что нас связывает исключительно заведенный порядок вещей? Мы отец и сын, поэтому мы обязаны любить друг дружку, а если нет, нас начинает мучить чувство вины. Но почему? Нет ведь никаких причин считать, что в основе любви лежит генетика? От нас ведь не ждут любви к соседям или коллегам? Не знаю, понял ли ты меня.
- Вот как ты смотришь на это. Заведенный порядок вещей. Да простит Господь твои слова, Габриель. В один прекрасный день ты увидишь, как ты заблуждался.
- Вечно ты с этой присказкой. Сколько себя помню, всегда ты предсказывал наступление того прекрасного дня… Все было бы иначе, если бы ты не верил в Бога.
- Или если бы ты верил в Него.
- Наверно. Но все есть, как есть, и мы обречены мучить друг друга.
- Не обременяй Господа ответственностью за это.
- Не Бога, но идею о существовании Бога, неистребимый миф о том, что есть некая сила, способная освятить своим именем поступки и воззрения, которые в будущем будут считаться бесчеловечными. Ты полагаешь, что Бог это тот, в кого верят, но это не так, Бог - это сама вера и ничего кроме, поэтому Бог не вечен, он день за днем умирает.
- В тебе говорит дьявол.
- Отнюдь. Я человек будущего, которое откажется от такого наследства, не захочет горбиться под тяжестью вашего Бога.
- Иди с миром.
- Хорошо.
Он подошел к двери. Взялся за ручку. Потом оглянулся и в последний раз посмотрел на отца - тот неподвижно сидел на стуле с высокой спинкой, закрыв глаза и вцепившись в захватанные подлокотники.
Роза расцвела
Он согласился идти с ним на Сосновую гору. Ему не хотелось, но он уже дважды отказывался и на этот раз не смог отвертеться. Через два часа пути Малвину вступило в голову залезть на высоченную сосну, и, мало того, находясь на высоте пяти метров над землей, он с криком "I'm the Good God!" - он был моряком - стал крутить гимнастические пируэты. Богом живым он не был и поэтому неожиданно рухнул вниз. Сначала Якоб подумал, что он убился, но оказалось - нет, и пришлось тащить его на себе вниз, к людям. Один раз Якоб запнулся и упал, но Малвин этого не заметил. Якоб прислонил его к лестнице крестьянского дома. Хозяев не было. Малвин застонал. Дверь была не заперта. Якоб втащил его внутрь и положил на полу в кухне. А сам отправился искать телефон.
- Ты уже? - просипел надтреснутый старческий голос. Якоб пошел на звук и очутился в крохотной комнатенке, из груды на кровати выступало ссохшееся женское лицо.
- Где телефон?
Она молчала.
- На полу в кухне умирает человек.
- Иосиф?
- Кто такой Иосиф?
Она не ответила. Малвин застонал и зашелся в крике. Якоб вернулся и подложил ему под голову два полотенца.
- Чего ты забыл на этой сосне? - спросил он.
- Воды, - попросил Малвин.
Якоб достал из буфета чашку.
- Вот. - Он был зол, он не выносил беспомощности. Он вышел на двор и заглянул в хлев.
- Есть тут кто-нибудь?
- Что надо? - отозвался мужчина, наверно, Иосиф.
- Со мной умирающий, он лежит на полу в кухне.
- Откуда он?
- С Сосновой горы, он упал с дерева.
Иосиф вытер руки о штаны, первым вышел из хлева и пошел на кухню.
- Здесь он оставаться не может, - сказал он.
- Ближайший телефон далеко?
- Да. Пока надо перенести его к теще.
Так они и сделали.
- Вы его здесь не оставите? - спросила она.
Иосиф не ответил.
- Я не могу слышать его крики, - сказала она.
- Я пошел за доктором, - сказал Якоб.
- А он тем временем перекинется? Нет уж, я схожу.
- Как хочешь. Но времени в обрез.
Иосиф ушел. Малвин застонал.
- Малвин, ты меня слышишь?
- А что с ним такое? - проскрипела теща.
- Упал с дерева.
- А за чем он туда лазил?
- Малвин, ты меня слышишь?
- Его зовут Малвин?
- Да. Черт, что же нам с ним делать?
- Не ругайся: мне умирать скоро, да и этому тоже.
Якоб чертыхнулся, на этот раз про себя, потому что он не знал, как ему быть, и потому еще, что его выводили из себя завывания Малвина. Черт всех дери, подумал он, не нанимался я это слушать, пойду на воздух. Он вышел и сел на лестнице. День только перевалил за середину. Якоб не сидел на лестнице крестьянского дома с детства, хотя, может, и тогда не сидел наверняка он не помнил. Лестница укрылась под сенью раскидистого векового дерева, на нем ни листок не шелохнулся, так было тихо. Вселенская неподвижность, за вычетом мух и прочей мошки. Вот она, крестьянская жизнь, подумал он. И тут он все же заметил некоторое шевеление: на самом краю поля, не дальше броска камня, то и дело мелькала рука. Он должен был разведать, кто это. Наверняка жена Иосифа, хотя и ведет себя так, будто здесь никого чужих нет. Ничего себе размеры, ей бы лучше лежать, а не ходить.
- Ты хозяйка здесь?
- Я?
- А кто?
- Нет.
Она разогнулась.
- А ты кто?
- Я жду, когда Иосиф приведет врача. Я здесь с приятелем, он умирает в спальне.
- А что с ним?
- Упал с дерева.
- Ничего не понимаю. А кто тогда Иосиф?
- Ты разве не здешняя?
- Здешняя.
- Значит, я ошибся. Я думал, его зовут Иосиф. Он был в хлеву.
- Это Конрад, сестрин муж.
- А женщина в спальне, которая говорит, что скоро умрет - твоя мать?
- Да. А чего ты так на меня смотришь?
- Ничего. Пойду проверю, как там дела.
Она встала и пошла за ним. Смерть и муки, подумал он, она не из слабонервных.
Он пропустил ее вперед. Малвин стонал и метался, но слов было не разобрать.
- Он тянет из меня жизнь, - сказала теща.
- Мама, потерпи, ты же вечно жалуешься, что все одна да одна.
- Вы только и мечтаете, чтоб я умерла. Я тоже.
- Любишь ты все преувеличивать.
Малвин застонал, захрипел, дернулся и затих.
- Умер, - сказал Якоб.
- Так ужасно.
- Он умер? - спросила теща.
- Смотри, он открыл глаза. Да, он умер. Он лежит и таращится на нас.
- Закройте ему глаза, быстро, нельзя, чтоб он смотрел на вас.
- Предрассудки, - сказал Якоб, закрывая ему глаза.
- Надо помолиться за него, - сказала теща. - Он был хороший человек?
- Мне так кажется, я его мало знал. Он был очень ребячлив и любил розыгрыши. Например, позавчера он высыпал два пакетика перца в зонтик фру Стафф, она чуть не лопнула от чиха, у нее стала такая красная рожа, будто она хорошенько разговелась на Пасху. Но я не думаю, что он поступил так со зла.
Теща сложила руки, закрыла глаза и заговорила:
- Господи, Ты все видишь, Ты видишь и этого мужчину, что лежит здесь. Возьми его в Свое царствие, не по нашему желанию, а по Твоему. Во имя Христа. Аминь.
Якоб вышел и снова сел на лестнице. Ну вот, умер, подумал он. Зачем он полез на это дерево, ведь не мальчишка. Наверняка ему не пошло на пользу, что я пер его вниз, как бы они не повесили вину на меня. Тогда я спрошу их: вы думаете, это было легко? И я волочил его на своем горбу два километра, чтобы уморить?
Старухина дочь вышла и села рядом с ним.
- Отмучился, - сказала она.
- Доктора долго ждать?
- Как получится. У него есть родственники?
- Нет, насколько я знаю. Здесь, по крайней мере. По правде говоря…
- Что?
- Его нужно будет похоронить.
- Конрад идет.
Тот не торопился. Он пылил по дороге, вздымая серые клубы.
- Он умер, - сообщил Якоб.
- Я так и думал. А теща?
- Она говорит, что не вынесет, чтобы он там лежал. Она утверждает, что смерть заразна. Давай перетащим его?
- Я не стану, - сказал Конрад. - Не буду я дотрагиваться до мертвеца: если смерть заразна, значит, заразна. Увидим.
- Тебе бы это понравилось, да?
- Не твое дело.
Он прошел мимо и скрылся в доме.
- Он не то чтобы обожает ее, да?
- Ничего странного, она лежачая, ни на что не годная. Валяется так уже пять лет и проваляется еще пять, самое малое. Она просто-напросто не желает умирать, ни за что. Не так-то это приятно.
Он взглянул на нее:
- Как тебя зовут?
- Роза.
Ой, изумился он, я б ее так не назвал. Очевидно, в день крестин она выглядела иначе. Роза. Так ведь только коров кличут, разве нет?
- Я первый раз слышу такое имя.
- Это все мой отец. Он был помешан на цветах. Мою сестру зовут Ирис. Хочешь посмотреть наш сад?
Следом за ней он обошел вокруг дома и колодца. Цветов почти не было видно среди сорняков.
- А чего ты так на меня смотришь? - спросила она.
- Ничего.
- Нет, скажи.
Роза, подумал он. Вот роза расцвела. All right!
- Из-за тебя я позабыл товарища.
- Роза! - крикнул Конрад.
Они его не видели.
- Роза!
- Теперь не отстанет. Тюфяк тюфяком, но если ему что в башку втемяшится, не успокоится.
- Роза!
- Я вернусь, - сказал Якоб. - В следующее воскресение жди на том конце поля.
Они повернули к дому. Конрад стоял у колодца.
- Я показывала ему сад.
- Он что, садовник?
Ему не ответили. Они различили шум мотора. Потом увидели огромное облако пыли, затем рассмотрели машину. Это была карета "скорой помощи". Она подлетела к самой лестнице. Рядом с шофером сидел мужчина в белом, он стремглав выпрыгнул наружу.
- Он умер, - сказал Якоб.
- Где он?
Они все, и шофер тоже, поспешили в дом, вместе с тещей и покойником набралось семь человек. Каморка не была на это рассчитана.
- Не напирайте! - крикнул мужчина в белом и набросился на тело. Похоже… К сожалению, он мертв.
- Он умер почти час назад, - сообщил Якоб.
- Отлично. Где бы я мог осмотреть его?
Они вышли наружу и стали ждать.
- Вы его заберете? - спросил Конрад шофера.
- Мы возим только больных.
- Он не может лежать тут. Мы его вообще не знаем.
- Послушайте, - сказал Якоб. - Вы обязаны отвезти тело в морг. Родственников у него нет.
- Морг по воскресеньям закрыт.
Они стали ждать доктора.
- Вот, возьмите, - сказал он, помахивая свидетельством о смерти. Якоб взял бумагу. - Насколько я понял, он не здешний. Хотите, мы транспортируем его домой?
- У него нет родственников.
- Но он ведь где-то жил?
- Безусловно. Снимал комнату на улице Эвре Хавнегате.
Они сходили в дом и вынесли его на носилках. Якоб устроился внутри в машине, вместе с Малвином. Роза стояла на крыльце и махала, он махнул в ответ в заднее стекло. Малвин был закрыт простыней. Хоть до дому довезут, подумал Якоб.
Машина остановилась у въезда на Эвре Хавнегате. Шофер выяснил номер, проехал еще сотню метров и затормозил у дома 82. Якоб порылся у Малвина в карманах и нашел ключи. Он жил на третьем этаже, вход со двора. Лестница была крутая и узкая, им пришлось прикрутить его ремнем к носилкам.
- Кто там? - спросил пожилой женский голос. Квартирная хозяйка.
- Это Мартин Хансен, - ответил Якоб. - Он умер.
- Вы, надо надеяться, не собираетесь тащить его сюда?
- Живет он здесь? - сказал шофер. С него лил пот.
- По-вашему, я должна сдавать квартиру трупу?
- Только одну ночь. Морг открывается в восемь утра. Больше его девать некуда.
- Везите в больницу. Куда угодно, только не сюда.
- Он заплатил за свое жилье, верно?
- Но он мертв. Вы не имеете права… я одинокая старая женщина, я с ним одна не останусь.
- Я побуду с ним, - вызвался Якоб.
Они внесли его и положили на кровать. Уходя, шофер забрал простыню и носилки. Якоб нашел в шкафу пиджак и закрыл Малвина по бедра. Хозяйка исчезла. Он сел в старое кресло-качалку спиной к стене. Надо покушать, подумал он, я не ел семь часов. Он вышел в коридор и постучал к хозяйке.
- Я ненадолго выйду поем. Я не ел уже восемь часов.
- Я вас накормлю. Заходите. Я быстро. Садитесь. Нет, не сюда, это место моего покойного мужа, он умер шесть лет назад, хотя был моложе меня, - удар. Видите, вон он, над синей лампой. Он был прекрасный человек, а теперь я одна как перст. Хорошо, пойду принесу вам поесть.
Он сел у окна и посмотрел на улицу. Изредка проедет машина, а так - ни души. Шесть вечера. Хозяйка сновала из кухни в комнату.
- Пожалуйста, присаживайтесь к столу.
Несколько минут он спокойно ел, потом она заговорила:
- Значит, Хансен умер. Вот как бывает, и молодые под Богом ходят. Не подумайте, что я плохо к нему относилась, но я многажды говорила сама себе: нельзя так шутить с жизнью, это добром не кончится, Господь дозволяет нам добрый смех, но иной раз хочет, чтоб мы умылись слезами. Как это случилось?
- Он упал с дерева.
- Вот-вот. Да вы ешьте, пожалуйста.