– Это верно, – согласился Петров. – И они нам очень даже полезны, потому что своими действиями, без всякой нашей подсказки, настолько дезорганизуют церковную жизнь не только в городе, но и в некоторых районах области, как и специально завербованные агенты не смогут сделать. Тем более, что и управу мы на них нашли опять же из церковной среды: они этого сумасшедшего алкаша Льва Александровича боятся до смерти. А все вместе это создает внутри епархии такую атмосферу, что многие люди от Церкви отшатываются. Но речь не о них, а о Феодоре.
– Что же мы сможем с ним сделать?
– Когда он едет на Собор? – неожиданно жестко спросил Петров.
– Открытие 28 мая, – немного растерянно сказал уполномоченный. – Он говорил мне, что у него еще есть дела в Патриархии, и он уедет 26 мая.
– Сегодня 15-е. Вызовите его к себе 26-го.
– Но это же день отъезда, он будет возражать.
– Придумайте серьезный повод, скажите, что председатель облисполкома лично срочно запросил его собственноручно заполненную анкету. Но только не вздумайте проворонить, а то проблемы будут уже у вас!
– Николай Ильич, – вконец растерялся Тимофеев, – ты же знаешь, какой он непредсказуемый человек! Он возьмет и назло уедет.
– Хорошо, – смягчился Петров. – Вызывайте на 25-е, но прямо завтра же, и чтобы никаких отговорок!
– А что нам это даст?
– Завтра к вам придут наши специалисты и обработают кресло, на котором я сижу, специальным составом. Ваша задача – чтобы Феодор просидел на этом кресле все время, пока будет заполнять развернутую анкету собственноручно. После этого ни на какой Собор он ехать не сможет. А пока – будете принимать посетителей в соседнем кабинете, с облисполкомом мы согласовали. Кресло придется уничтожить. И, кстати, – Петров пристально посмотрел на Николаева, – если ты хоть сколько-то дорожишь здоровьем, до кресла после обработки не касайся.
Глава 11.
Архиепископ Феодор не попал на Поместный Собор. Он добросовестно заполнил предложенную анкету, сидя на придвинутом ему кресле. После этого он три недели лечился от ожогов тела, из них две – на постельном режиме. Лука Иванович говорил, что его отравили химикатами, применявшимися во Вторую Мировую войну. Но после того, как Лев Александрович выбил ему зуб, Лука Иванович стал говорить, что обознался.
Собор прошел гладко. Идеи архиепископа Феодора, правда, озвучил архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин), но мнение "буржуев" никого не интересовало.
Патриархом избрали владыку Пимена, и опять потому, что владыка Никодим мог иметь свое мнение, отличное от мнения Советской власти, и стать в тысячу раз более страшным Патриархом, чем владыка Феодор, потому что любил Бога и Церковь и был способен системно изложить свое мировоззрение в рамках существующей государственной политики.
Между тем отец Анатолий мучился в соборе жутко. Он много раз писал архиепископу Феодору прошения, чтобы он отправил его на сельский приход, где он не мог бы испытывать тех внутренних терзаний, которые испытывает на существующем месте служения. И тем не менее владыка не удовлетворял его просьб. Ему нравилось мучить священника, который, вопреки всем внешним обстоятельствам, не имея даже поддержки своего архиерея, пользовался любовью не только паствы, но и "внешних".
…Через год архиепископ Феодор был вынужден покинуть Петровскую епархию. Под давлением местных властей Совет, наконец, настоял перед Патриархией на его переводе. Он ехал, и у него было время задуматься о том, что же принесло его служение в Петрово. Неожиданно архиерей понял, что издевался над настоящими верующими людьми, которые несли его оскорбления как свой крест. Или над теми, кто был беззащитен. Но ни одного настоящего подонка – нет, ни Льва Александровича: он всегда был искренне убежден в правоте своих деяний; ни Петра Борисовича, ни даже отца Георгия Грицука он не обличал в глаза так, как должен. А ведь они могли бы измениться. Владыка Феодор прибыл в новую епархию с надеждой исправить ошибки, совершенные ранее, и начать все сначала.
Но он был слишком стар душой, и если что-то не получилось, это не его вина – он очень старался. Владыка Феодор умер года через два от болезней, вызванных изношенностью организма. Но группа Кувина, пользуясь недоступностью информации, не преминула провозгласить, что он " умер за веру", что на новом месте архипастырского служения его "с пытками" замучили КГБшники.
После отъезда из Петрово архиепископа Феодора "кувинцы" попытались сделать еще одну гадость настоятелю собора. Однажды к отцу Анатолию после службы подошла молодая девчонка, вся в слезах, и рассказала, что она – нищая мать-одиночка. Жабова давала ей сто рублей, чтобы она своего ребенка, нагулянного неизвестно от кого, бросила после Литургии к ногам отца Анатолия и сказала: "Забирай своего ребенка". Но она увидела отца Анатолия и испугалась греха, поэтому не бросила ребенка, а покаялась перед батюшкой. Поражённый услышанным, архимандрит Анатолий спросил: "Учитывая связанность со мною обстоятельств вашей исповеди, вы разрешите познакомить конкретно с этими фактами тех, кого необходимо?". Девушка была не против.
Отец Анатолий рассказал Александру Береникину. Тот был жесток:
– Может, сейчас пусть Лев Александрович бутылки две выпьет, а потом не дадим ему опохмелиться, и он с ними разберется?
Но отец Анатолий не был так жесток. Его вполне устроило то, что девочка не оказалась негодяйкой, а в отношении "группы Кувина" он просил только оградить его от их новых нападок. История умалчивает, какие именно доводы нашел Лев Александрович, но настоятеля собора "кувинцы" с тех пор навсегда оставили в покое. С новым архиереем у него сложились самые добрые отношения. Но это уже другая страница истории собора.
СВЕТ, ТЬМА И ТЕНЬ
Глава 1.
Лев Александрович с трудом повернулся с боку на бок и неожиданно проснулся. Голова раскалывалась, жутко тошнило, все тело ломило, во рту было так противно, как будто он поужинал дохлой крысой. "Воды", – застонал несчастный. Но подать воду было некому.
Лев Александрович, помощник старосты Богоявленского собора города Петрова, совершенно один жил в прекрасной по тем временам двухкомнатной квартире на первом этаже построенного несколько лет назад пятиэтажного панельного дома. За какие такие заслуги он сумел получить такое роскошное государственное жилье взамен той убогой халупы, в которой жил, пока не начал работать в соборе, и которая каким-то таинственным образом попала под снос, никто не знал. Нет, конечно, ответственные лица в горисполкоме, которым позвонили еще более ответственные из облисполкома, знали. Знали уполномоченный по делам религий, знали в КГБ. Именно эти структуры дали Льву Александровичу характеристику как незаменимого работника в деле контроля над религиозной ситуацией в городе, жилищные условия которого необходимо улучшить.
И вот его домишко, который и сам по себе через полгода развалился бы, так как хозяин никогда его не ремонтировал, вдруг попал в зону сноса, так как на этом месте якобы планировалось строить какой-то важный объект. А помощник старосты, никогда не стоя ни в каких очередях на улучшение жилищных условий, получил двухкомнатную квартиру. Дали ее вместо какой-то слишком уж языкастой ткачихи, матери-одиночки с тремя детьми, которой полезно было еще несколько лет пожить с ними в комнате коммуналки, чтобы научилась почтительнее разговаривать с секретарем фабричной партийной организации, а не разевать рот на заслуженных людей, передовиков производства. А важным объектом, который так необходимо было возвести, через пару лет оказался гараж для бывшего соседа Льва Александровича – председателя жилищной комиссии горсовета, который был несказанно счастлив одним махом избавиться от буйного и непредсказуемого соседа, прибрать постепенно себе его участок, да все это еще на "законных" основаниях, при поддержке областной власти. А уж с ткачихой помощнику старосты совсем подфартило: шумная и неспокойная, за несколько лет до того она начала возмущаться, почему ее сменщицу наградили орденом Трудового Красного Знамени и дали ей отдельную однокомнатную квартиру, а у нее ни мужа, ни детей, и лет только двадцать с небольшим, а заслуг-то всего, что хорошо умела ублажать секретаря фабричного парткома. Ну как такой "антисоветчице" жилищные условия улучшать? Наказать бы ее нужно было, да все же трех детей жалко, да и потом баба глупая, а все же и на работе, и в коммуналке на людях, – может, коллектив и перевоспитает. Поэтому очередь ее получать квартиру подошла, но вместо нее туда вселился заслуженный человек, имеющий правительственную награду (Лев Александрович был награжден медалью "100 лет со дня рождения В.И. Ленина").
… Поняв, что воду никто не подаст, помощник старосты тяжело встал с дивана и медленными неуверенными шагами по заблеванному ковру подошел к столу. На нем стоял стакан с какой-то прозрачной жидкостью. Лев Александрович дрожащей рукой поднял его и поднес ко рту. От стакана несло чем-то противным. "Что за дерьмо!", – в сердцах воскликнул помощник старосты и с размаху выплеснул стакан на пол. Но тут в его голову пришла мысль, от которой он как-то сразу протрезвел. В стакане была водка, более того, это был последний стакан водки, который оставался в доме. Он вдруг отчетливо вспомнил, как вечером налил этот стакан, чтобы утром было чем опохмелиться. "Водка! – застонал Лев. – Водочка моя!" Он упал на колени и попытался ртом собрать драгоценную влагу с грязного ковра. Но ничего не получилось.
Огорченный и разозлившийся помощник старосты с трудом встал и огляделся. В комнате валялось десятка три пустых бутылок из-под водки. Он начал судорожно осматривать их, не осталось ли где хоть капельки. Но одним из предметов особой гордости Льва было то, что после него остается только пустая посуда. Он окончательно протрезвел и недовольно посмотрел на загаженную комнату. "Нужно кого-то из уборщиц прислать навести порядок", – промелькнуло у него в голове. Однако более важная мысль сразу же вытеснила эту и заполнила все его существо: "Необходимо срочно выпить!" Но в квартире не было не только выпивки, кончились и деньги. "Придется идти в собор", – вздохнул "ответственный работник". Он прошел на кухню, открыл кран с холодной водой и долго пил ее, не в силах утолить мучившую его жажду. Затем, покачиваясь, прошел в туалет. Когда он встал с унитаза и дернул за цепочку смывного бачка, то из унитаза раздался пронзительный крик. Лев вздрогнул. "Неужели белая горячка?" – в страхе подумал он. "Что же делать?"
В этот момент в дверь его квартиры кто-то сильно застучал. "Левка, открывай, скотина!" – услышал он голос, который показался ему знакомым. "Ты кто?" – на всякий случай спросил помощник старосты, подойдя к двери. "Кто? Я-то Митрич, а вот ты …" – и дальше последовал поток матерной брани. Лев Александрович совсем успокоился: он узнал голос старенького сантехника из ЖКО Николая Дмитриевича, с которым нередко вместе выпивал и который по его протекции вошел в состав "двадцатки" собора. Помощник старосты как был – в майке и трусах – открыл дверь. И тут же на него с кулаками набросился красный от гнева старичок-слесарь, по голове которого стекали экскременты. Лев силой усадил сантехника на подставку для обуви, стоявшую в коридоре, и потребовал объяснений.
А случилось вот что. Накануне в доме засорилась канализация. На двери подъезда было вывешено объявление, чтобы сегодня, с девяти до двенадцати туалетами не пользовались. Митрич не спеша разобрал трубы в подвале. И надо же было ему заглянуть в выходившую прямо на его лицо трубу как раз в тот момент, когда Лев дернул цепочку смывного бачка…
Лев Александрович свою вину признал, хотя и не совсем: кто же читает всякие дурацкие объявления. Он предложил Митричу отмыться, что тот сразу же начал делать, и обещал в качестве моральной компенсации занести ему вечером две бутылки водки. Тот требовал четыре, в результате сошлись на трех. Проводив сантехника, помощник старосты нашел под столом свои рубашку и костюм, в котором за несколько дней до того валялся в луже. Пришлось лезть в шкаф и искать в куче хлама запасную одежду. Его внимание привлек фрак, который он однажды по пьяни выиграл в карты у какого-то оперного певца. Как потом певец оправдывался за пропажу реквизита, Льва не волновало. А вот фрак пришелся ему впору, и он надевал его всегда когда кончалась вся чистая одежда. Появление помощника старосты в соборе во фраке означало, что его квартира требует постороннего вмешательства. Несколько соборных уборщиц ехали к нему домой, убирались, стирали и гладили вещи, мешками выносили мусор, разбирались в шкафах. А потом Лев вновь оставался в квартире один до того момента, пока вновь не появлялся в соборе во фраке…
На дворе стоял 1975 год. В Петровской области был уже новый уполномоченный – Евгений Алексеевич Иванов. Его назначили вскоре после того, как в Петровскую епархию был назначен новый управляющий – митрополит Исайя. Прежний уполномоченный – Тимофей Иванович Николаев – справил свое шестидесятилетие и был отправлен на пенсию. Но вот куратор в КГБ у религиозных организаций области остался прежний – теперь уже полковник Николай Ильич Петров, которому до пенсии оставалось еще два года. Сегодня он встречался с новым уполномоченным для обсуждения положения дел в епархии. Накануне полковник участвовал в одном мероприятии, связанном с обильным застольем, поэтому на работе или, тем более, в облисполкоме показываться ему не хотелось. Несмотря на слабое сопротивление уполномоченного – мягкого и интеллигентного человека – встречу он назначил на одной из разбросанных по городу квартир, где сотрудники комитета встречались со своими осведомителями.
Евгений Алексеевич, естественно, осведомителем себя не считал. Он и так обязан был всю имеющуюся у него информацию передавать сотруднику комитета. Ему не нравилось само место встречи – какой-то обшарпанный двухэтажный домишко на окраине города, в котором жили одни алкаши, а в одной из квартир открыто торговали самогоном. Что характерно, торговлю никто не прикрывал. Наоборот, она служила своего рода прикрытием для посетителей используемой комитетом квартиры – ведь в дом таскались ежедневно десятки разных людей, поэтому на новые лица внимание никто не обращал.
Уполномоченный брезгливо поморщился, войдя в вонючий подъезд, подошел к знакомой двери с ободранной черной обивкой, потянулся было к звонку, но вспомнил, что тот еще в прошлый раз был кем-то обрезан, и постучал. Дверь ему сразу открыл Николай Ильич.
– Заходите, Евгений Алексеевич, спасибо, что согласились здесь встретиться, – хриплым голосом сказал он, жестом приглашая посетителя зайти в комнату.
В квартире было достаточно прилично – настолько, насколько может быть прилично в подобном доме.
– Вы уж извините, что попросил здесь встретиться, мне сегодня в облисполкоме лучше не появляться, а к нам в управление вам лишний раз ни к чему ходить, – добавил Петров.
– Да, конечно, – сказал он. – Тем более, что за два года вы лишь третий раз попросили меня сюда подойти.
На покрытом скатертью с кистями круглом столе стояла отпитая бутылка коньяка, тарелка с тонко порезанным лимоном и пустая рюмка.
– Выпьете? – предложил полковник.
– Нет, – отказался Иванов. – Вы же знаете, что я совсем не пью.
– Завидую я вам, – вздохнул Петров. – А мне придется…
Он быстро налил и залпом выпил одну за другой две рюмки, после чего положил в рот дольку лимона. Постепенно его лицо начало приобретать нормальный вид.
– Так о чем вы хотели со мной поговорить? – нетерпеливо спросил уполномоченный. – Может быть, все могло потерпеть и до завтра, встретились бы спокойно у меня в кабинете?
Полковник выпил еще одну рюмку и с грустью понял, что могло потерпеть еще хоть неделю. Просто вчера его размягченный алкоголем мозг руководствовался совсем иной логикой. Тогда он позвонил уже в десять вечера домой Иванову, уверяя в том, что им завтра необходимо встретиться. Но вслух свою ошибку признавать не хотелось.
Поэтому он в который уже раз завел разговор о том, что пора бы престарелому митрополиту Исайе на пенсию, тем более биография его подмоченная: во время реализации антицерковной политики Хрущева Н.С. он отбыл несколько лет заключения по надуманному обвинению в сокрытии доходов и уклонении от уплаты налогов. Правда, через некоторое время после смены руководства в стране его реабилитировали (уже после отбытия срока), и он смог вернуться к архиерейскому служению. Однако мнение как о неблагонадежном у властей о нем осталось. Но старый и больной архиерей на самом деле не представлял никакой угрозы в плане противостояния советской атеистической политике. К тому же с ним приехали два человека (об этом ниже), которые очень активно сотрудничали и с уполномоченным, и с полковником. Сейчас они занимали в епархии видное положение, но при смене управляющего могли быть передвинуты на другое место и утратить значение в качестве информаторов и лиц, проводящих внутри епархии ту политику, которая диктовалась им Ивановым и Петровым. Да и каким еще может быть новый архиерей? Поэтому разговоры о смене управляющего Петровской епархией носили скорее ритуальный характер и проводились, когда говорить было больше не о чем.
Уполномоченный тяжело вздохнул, сожалея, что напрасно потерял полдня.
В 1960 году был осуждён на три года заключения архиепископ Иов (Кресович) за то, что активно пытался противодействовать закрытию церквей в епархии. Он разъезжал по сёлам и призывал паству твёрдо стоять за свои храмы. Архиепископ Иов был обвинён в неуплате налогов и в сокрытии доходов. В беседе с архиепископом Брюссельским Василием (Кривошеиным), состоявшейся в июле 1960 года, митрополит Николай (Ярушевич) объяснил: "Согласно с установившимися правилами архиереи платят налог со своего жалования. Кроме того, они получают на представительство (куда часто входят содержание машины, секретаря, поездки и т.д.). Эти суммы налогами не облагаются и в инспекцию не заявляются. А вот к архиепископу Иову придрались, что он эти суммы на представительство скрывал, налогов с них не платил. Но даже в этих случаях, когда кто-нибудь скрывает доходы и не платит налогов, не сажают сразу в тюрьму, но предлагают уплатить недостающий налог, и только в случае отказа могут подвергнуть наказанию. Архиепископ Иов предложил всё уплатить, что с него требуют. Тем не менее его приговорили к трём годам".
Число арестованных и осуждённых священнослужителей составляло тогда несколько сот, среди них были и "повторники", уже отсидевшие за то, что во время войны служили на оккупированных территориях.