- Не только. Это вот тоже они: "Загадай желанье и закрой глаза, до рассвета. До утра осталось три часа и конфета. Где-то мчит по улицам она. Королева. Снежная. Нежная…"
- Знакомо, - кивнула Ирина Николаевна. - Из серии: "Может, с толстыми ляжками, тайно придет "она", и ты будешь читать свою дохлую томную лирику…"
Моршанцев понял, что с поэзией пора завязывать, и предложил перейти в соседний зал. Попутно рассказал о том, как мучился Сергей Довлатов во время работы экскурсоводом в Пушкинском заповеднике под Псковом, придумывая "связки" для логичных переходов из одного музейного зала в другой, и наконец придумал универсальную: "Друзья мои! Здесь, я вижу, тесновато. Пройдемте в следующий зал!"
- Сегодня бы эта связка не сработала, - пошутила Ирина Николаевна, намекая на малое количество посетителей.
В общении сама собой установилась неожиданная легкость. Они обращались к друг другу на "вы", но, словно сговорившись, избегали имен и отчеств, как не совсем уместных в разговоре двух молодых людей. Когда же у Моршанцева вдруг сорвалось с языка: "Ирина Николаевна", то в ответ он услышал:
- Мы с вами не на работе, поэтому предлагаю на время забыть об официозе и обходиться без отчеств.
На словах "на время" было сделано ударение.
- Хорошо, Ирина Ни… - Моршанцев оборвал себя на полуслове, - так действительно проще. На время.
Уже через пять минут он из Дмитрия превратился в Диму, но заведующую неукоснительно называл Ириной, не скатываясь до фамильярного "Ира". Опять же, Дмитрий - немного тяжелое для произношения имя, два блока сдвоенных согласных, поэтому Дима - это не столько фамильярно, сколько удобно.
К концу осмотра Моршанцев освоился настолько, что пригласил начальницу продолжить обсуждение выставки в каком-нибудь заведении.
- Уточните, Дима, какое заведение вы имеете в виду? - потребовала Ирина Николаевна. - Заведения бывают разные, некоторые даже с номерами.
Моршанцев покраснел от смущения (все-таки манера общаться у начальницы всегда оставалась шокирующей), от смущения же стал многословным и начал путано, с запинками, объяснять, что имел в виду сугубо "едательные" заведения, и ничего более…
- Перекусить где-нибудь поблизости я не прочь, - ответила Ирина Николаевна и сразу же уточнила: - Только каждый платит за себя и чтобы была нормальная еда, а не суши с роллами.
- Не любите японскую кухню?
- Терпеть ненавижу. Хотя понимаю, почему эта мода на суши так старательно насаждается рестораторами.
- Почему? - полюбопытствовал Моршанцев.
- А вы попробуйте дорого продать порцию риса с куском селедки. Вряд ли получится. Но если взять и навертеть понтовых колобков, да подать их на дощечке с горсточкой имбиря… Вот маринованный имбирь я люблю, вкусная штука. А васаби - пакость и мерзость.
- Я, собственно, тоже не любитель азиатской кухни, - честно признался Моршанцев. - Суши предпочитаю пиццу или чебуреки.
- Я тоже люблю пиццу, а чебуреки как-то не очень…
В пиццерии, на которую они наткнулись случайно и быстро, Моршанцев замешкался с выбором напитков.
- Я буду вино, - сказала Ирина Николаевна. - Раз уж выбралась в центр своим ходом, то надо получить от этого максимум удовольствия.
- Красное? - уточнил Моршанцев.
- Кьянти, вернее, то, что здесь так называют. Хотя бы в названиях должна быть гармония.
Себе Моршанцев заказал пиво. Официант настойчиво советовал попробовать нефильтрованное бочковое из собственной пивоварни, но опытный Моршанцев предпочитал знакомые марки не поймешь чему.
- Пицца и пиво совершенно не сочетаются друг с другом, - прокомментировала Ирина Николаевна.
- Могу поспорить. Пиво превосходно сочетается с колбасами, анчоусами, ветчиной, то есть со многими компонентами пиццы, а следовательно…
- Убедили, сочетается, но с вином все равно вкуснее. Пиво больше подходит к тяжелым, жирным блюдам, всем этим баварским "швайнехаксе" и "швайнбратенам". Хотя вот сало хорошо только под горилку, с пивом оно не идет…
- Все зависит от стереотипов.
- Да, вы правы, - согласилась Ирина Николаевна. - Стереотипы - основа мироздания. Взять, к примеру, наш институт… Извините, я нечаянно. В выходные нельзя разговаривать о работе, тем более с теми, с кем вместе работаешь. Да еще за едой.
- Я не против, - ответил Моршанцев.
- Ценю вашу деликатность, но я точно против. Лучше расскажите мне, как вы любите отдыхать?
- По-разному, - пожал плечами Моршанцев. - Главное - делать что хочется. Хочется валяться перед телевизором - надо валяться перед телевизором, хочется рвануть на лыжах по Лосиному острову - надо рвануть. Летом люблю уезжать куда-нибудь далеко на велосипеде. Без определенной цели, куда глаза глядят…
- Почему так? - удивилась Ирина Николаевна. - Разве не лучше составить маршрут заранее? Чтобы избежать неопределенности…
- В жизни и без того много планирования. Иногда просто хочется от него отдохнуть.
- Я не люблю случайности и всячески стараюсь их избегать.
- Случайности бывают разные. Против приятных я ничего не имею. Вот, например, наша встреча - приятная случайность. Сам бы я никогда бы не подумал пригласить вас на выставку…
- Почему?
Официант принес кьянти и пиво, давая тем самым Моршанцеву возможность обдумать ответ.
- А когда будет пицца? - поинтересовалась Ирина Николаевна.
- Скоро. Мы ее готовим, а не разогреваем, - с достоинством ответил официант и ушел.
- Как он меня уел, а? - Ирина Николаевна пригубила вино и уважительно подняла вверх брови. - О, винцо неплохое, определенно неплохое. Так почему же вы, Дима, никогда бы не подумали пригласить меня на выставку? Я произвожу впечатление недалекой особы, не интересующейся ничем, кроме работы? Или я такая мегера, что даже страшно подумать…
- Ну что вы, Ирина! - запальчиво перебил Моршанцев. - Вы производите очень хорошее впечатление, и никакая вы не мегера! И вообще с вами очень интересно, только если предположить, что я бы… если бы я хотел, то есть собирался бы… - Моршанцев сделал глубокий вдох, собираясь с духом, и выдал концовку: - Вы бы решили, что я подхалим.
- Почему? - вроде бы непритворно удивилась начальница.
- Ну как же? - в свою очередь удивился Моршанцев. - Подхалимы же так себя ведут.
- А вы не такой?
- А разве я давал повод заподозрить меня в подхалимаже? - вопросом на вопрос отвечать не очень-то вежливо, но иногда приходится.
- Нет, - покачала головой Ирина Николаевна. - Но вы же первый заговорили о подхалимаже, вот я и развила тему. Ладно, давайте замнем, не будем портить вечер. Мне с вами тоже интересно, во всяком случае - не скучно. Если бы вы еще не держались так скованно…
- Я?
- Да, вы. Ну если не скованно, то напряженно. Я же чувствую. Вы меня боитесь или вас просто смущает сам факт нашего общения вне стен института?
- Ну да, - признался Моршанцев. - Немного непривычно.
- Почему? Мы же знакомы не первый день?
- Знакомы мы достаточно давно, но мы же общались чисто по работе, а не вот так. Это немного непривычно. И… - Моршанцев поколебался секунд десять, но все же договорил: - И вы, Ирина, вне стен института другая.
- Лучше или хуже?
- Просто другая.
- Я вас совсем замучила, - Ирина Николаевна улыбнулась, и в улыбке ее, как и в изменившемся выражении лица, Моршанцеву почудилось что-то виноватое. - Есть у меня такая отвратительная, но в то же время очень полезная привычка во всем докапываться до корней, все препарировать… Скажите, Дима, вам не кажется, что приготовление пиццы они начинают с выращивания пшеницы? Сколько можно ждать?
- Кажется, мы уже дождались, - ответил Моршанцев, увидев официанта, спешащего к ним с подносом, на котором дымилась большая пицца, заказанная одна на двоих…
От галантного предложения проводить ее до дома Ирина Николаевна наотрез отказалась, заявив, что время еще совсем детское и живет она около метро.
Проснувшись утром в воскресенье, Моршанцев подумал о том, что вчерашний день прошел хорошо, и совсем не жалел о сорвавшейся встрече с приятелями.
В понедельник он получил от заведующей отделением хороший нагоняй за пропавшее из истории болезни описание проведенной пациенту эхокардиографии. Описание пропало за выходные, когда Моршанцева не было в отделении, но виноватым, то есть крайним, всегда оказывается лечащий врач.
- Я почему-то сразу обратила внимание на то, что нет "эха", стоило мне только открыть историю! - выговаривала Ирина Николаевна в своем обычном резком стиле. - А первым должны были заметить это вы, Дмитрий Константинович!
Моршанцев по достоинству оценил то обстоятельство, что заведующая отделением не стала отчитывать его прямо в ординаторской, где, собственно, и обнаружилась пропажа, а пригласила в кабинет и высказала все с глазу на глаз.
Кстати, что касается глаз, - он, считавший себя очень наблюдательным, только сегодня заметил, что Ирина Николаевна носит на работе контактные линзы.
Чертова дюжина
Патологоанатомическое отделение и архив уважал практически весь институт. Ну, с патологоанатомами все ясно - как-никак последняя инстанция, оценивающая качество проведенного лечения в тех случаях, когда это самое качество вызывает определенные сомнения. "Хорошо лечили бы - был бы жив" - кому не знакомо это расхожее выражение?
Патологоанатом может многое. Может заметить, а может и не заметить. Может вникнуть, а может и не вникать. Может истолковать, а может и не истолковывать. Короче говоря, патологоанатом может погубить любую репутацию, ибо в человеческом организме при желании всегда можно найти к чему придраться, совсем как в юриспруденции, а может и наоборот - спасти.
Роль работников больничного архива скромнее. Им всего лишь положено бережно хранить документацию, порученную их заботам, и выдавать ее по первому требованию тем, кому положено требовать - в первую очередь администрации, а во вторую - органам, ведущим дознание и следствие (те, кто думает, что дознание и следствие - это одно и то же, сильно ошибается). Согласно порядку, установленному аж в далеком 1949 году приказом Министерства здравоохранения СССР, истории болезни хранятся в медицинском архиве в течение двадцати пяти лет. По окончании этого срока истории сдаются в макулатуру или просто выбрасываются, но отдельные, особо ценные в научно-практическом значении истории болезни (бывают и такие!) могут храниться до тех пор, пока сохраняется их ценность. Можно представить, что такое архив крупного стационара, в котором ежемесячно пролечивается две-три тысячи человек. В НИИ кардиологии и кардиохирургии архив не ютился в подвале, как это нередко бывает, а занимал отдельное двухэтажное здание. Точнее, здание занимал организационно-методический отдел института, частью которого был архив.
Согласно давней, родившейся чуть ли не одновременно с институтом, традиции, если руководство требовало чью-то историю болезни, то об этом сразу же сообщалось заведующему отделением, в котором лечился пациент или пациентка. "Praemonitus praemunitus", - говорили древние римляне, - "Кто предупрежден, тот вооружен". Вскоре после затребования истории болезни из архива в девяносто девяти случаях из ста следует вызов на ковер, а на ковер приятнее идти, будучи в курсе того, о чем пойдет речь. Поэтому сотрудников архива в институте любили, им никогда не отказывали в маленьких, совершенно невинных просьбах, таких как обследование или госпитализация кого-то из родственников, их поздравляли с праздниками, заваливая столы конфетами и заставляя бутылками различного достоинства и калибра. Ничто не ценится столь высоко, как хорошее отношение…
- Ирина Николаевна, здравствуйте, дорогая моя, - в прошлом году двоюродному брату заведующей архивом Сорокиной в отделении интервенционной аритмологии установили кардиостимулятор, и с тех пор Ирина Николаевна стала "дорогой", - Валерия Кирилловна затребовала историю болезни Барчуковой…
- Барчукова… Барчукова… - фамилия была знакомой, но не более того. - Полина Сергеевна, а диагноз, возраст и лечащий врач?
- Лечащий врач Довжик, возраст семьдесят один год, "а-вэ" блокада второй степени, сопровождающаяся синдромом Морганьи-Адамса-Стокса…
- Теперь припоминаю.
- Я вам сняла ксерокопию, Ирина Николаевна. Присылайте кого-нибудь, а то мне сейчас передать не с кем.
- Сейчас пришлю, Полина Сергеевна, спасибо вам огромное.
- Ах, ну что вы, дорогуша, мы же свои люди. Валерия Кирилловна была немного не в духе…
- Валерия Кирилловна до обеда всегда не в духе.
- Но сегодня что-то особенно. Удачи вам, Ирина Николаевна.
За историей пришлось отправить Аллу Анатольевну, других более-менее свободных кандидатов на роль гонца под рукой не оказалось. Алла Анатольевна, понимая важность и срочность поручения, не возражала. Те, кто склонен возражать заведующим отделениями, в старших сестрах надолго не задерживаются, такая вот специфика у этой должности.
Отправив Аллу Анатольевну за ксерокопией, Ирина Николаевна разыскала в палатах Довжик, делавшую обход, и пригласила к себе. В предчувствии неприятного разговора (ради приятного никто с обхода сдергивать не станет, тем более - заведующая отделением) Довжик сразу же напряглась, покраснела ушами, стиснула губы в ниточку и всем своим видом выразила готовность к обороне. На стул села не как обычно - вразвалочку, а на краешек и спину держала прямо.
- Что такого могло произойти с вашей Барчуковой, Маргарита Семеновна? - Слово "такого" Ирина Николаевна произнесла с нажимом, вложив в него особый смысл. - Валерия Кирилловна затребовала историю из архива.
- Так спросите у нее, Ирина Николаевна! - Довжик демонстративно пожала плечами.
То, что Маргарита Семеновна не стала изображать провалы в памяти и долго, с симуляцией мыслительного напряжения, вспоминать, кто такая Барчукова, заведующая отделением расценила как плохой признак. Знает кошка, чье сало съела. Так и Довжик знает, что там такого с Барчуковой…
- Я спросила у вас, Маргарита Семеновна, и давайте, пожалуйста, не будем валять Ваньку. Рассказывайте…
- Там нечего рассказывать! - страдальчески вздохнула Довжик. - Легла, установили, выписалась. Коробку конфет мне подарила на прощанье. Если весь этот кипиш из-за конфет, я верну деньгами…
- Что вы там напортачили и как я это пропустила?! - Ирина Николаевна так и не вспомнила чего-то проблемного у Барчуковой. - Признавайтесь! Я все равно же узнаю, но тогда…
"Тогда" прозвучало крайне угрожающе, и Довжик пошла на попятный.
- Ничего я там не напортачила, возилась, как с родной бабушкой… - О том, что ее родная бабушка, позабытая дочерью и внучкой, умерла в доме престарелых под Черниговом, Маргарита Семеновна, разумеется, никому не рассказывала. - Если лаборатория напортачила в анализах, что я назначила перед выпиской, так я тут ни при чем!
- Что было в анализах?! - Ирина Николаевна, раздраженная тем, что из Довжик приходится вытягивать буквально каждое слово, повысила голос едва ли не до крика. - Ну, говорите же!
- Да ничего особенного - увеличение креатинина, моча не совсем в норме. При поступлении ничего такого не было, клянусь вам! Вот я и подумала, что лаборатория ошиблась!
- Ага, ошиблась! - с издевкой поддакнула заведующая отделением. - Одновременно и в "биохимии" ошиблась, и в анализе мочи. Да так, чтобы почечная недостаточность…
- Жалоб у нее не было! - перебила Довжик. - Никаких! В истории все написано!
- Ах, оставьте вы, Маргарита Семеновна! - скривилась заведующая отделением, прекрасно знавшая не только то, что в историях болезни часто пишется не как было, а как надо, но и то, сколь стремительны и поверхностны обходы Маргариты Семеновны.
Довжик входила в палату, громко здоровалась и утверждающим тоном задавала вопрос: "Все в порядке?" Если все больные дружно кивали, Маргарита Семеновна шла в следующую палату. Измерения давления удостаивались лишь те, кто готовился к операции или к выписке. Если же кто-то предъявлял жалобы, то Маргарита Семеновна недовольно фыркала и устраивала "осмотр" - пару раз тыкала пациента в грудь головкой фонендоскопа, изображая выслушивание легких и сердца, касалась двумя пальцами запястья, вроде как оценивая пульс, и мерила давление. Капанадзе шутил, что Маргарита Семеновна достойна внесения в Книгу рекордов Гиннесса в номинации "скоростное измерение артериального давления". Лишь раз в неделю, во время совместного обхода с заведующей отделением, Довжик осматривала своих пациентов как положено. Результатами анализов, которые сестры регулярно подклеивали в историю болезни, Маргарита Семеновна интересовалась редко, в основном - во время тех же совместных обходов или же перед выпиской.
Но при всех своих недостатках Маргарита Семеновна Довжик умела "работать" с пациентами, выколачивая деньги из их кошельков, умела делиться и, зная свое место и предел своих возможностей, никогда всерьез не подкапывалась под Ирину Николаевну. Любила, конечно, порассуждать в ординаторской на тему: "Эх, вот если бы я была заведующей…", но дальше рассуждений дело не шло. А еще Маргарита Семеновна, если требовалось, могла подтвердить то, чего на самом деле не было, или отрицать то, что было, и вообще почитала интересы отделения наравне со своими. Перечисленные достоинства перевешивали ее недостатки. Если Ирина Николаевна в сердцах грозила Маргарите Семеновне увольнением, то обе они понимали, что эта угроза так и останется угрозой, а воплощать ее в жизнь никто не собирается.
- Да нечего мне оставлять! - огрызнулась Довжик. - Ну вылезли у бабки перед выпиской почечные проблемы, что теперь?
- Искать причину!
- Легко сказать - трудно сделать. Это ж надо обследовать, а вы меня постоянно торопите с выпиской…
- Вы еще скажите, что я виновата! - возмутилась Ирина Николаевна. - Никто вас с выпиской неясных больных никогда не торопил, скажите лучше, что самой неохота было возиться!
- А кому охота? - удивилась Довжик. - Я свое дело сделала, установила кардиомонитор, дальше пусть нефрологи разбираются. У нас вообще-то кардиологический институт!
- Так перевели бы ее в городскую сеть, Маргарита Семеновна! Основания же имеются - у нас узкоспециализированные койки, очередь… Вам бы никто не стал препятствовать.