Тоска водопроводчика
Водопроводчик приезжает в понедельник утром, под синим комбинезоном у него скрываются сильные мышцы, в карманах - инструменты, на голове - светлые, всклокоченные волосы, темные брови над темно-синими глазами, одежда и руки перепачканы маслом. Она замочила грязные простыни в больших цинковых раковинах в подвале. Пахнет подполом, сыростью, гнилью, яблоками, он оттаскивает большую машину от стены, - мускулы вздуваются под белой, светящейся в темноте футболкой с длинным рукавом, - заползает за нее. Потом появляется снова. Потом опять заползает за машину. Потом открывает дверцу и в открытый люк вытекает старая вода, пахнущая отнюдь не лужайкой.
- Мама?
Это зовет Агнес.
- Я в подвале.
- Как это пишется?
- Что пишется?
- Бренне.
- Посмотри в одной из книг.
Она стоит на лестнице с дощечкой в руках и спускается на пару ступенек.
- С двумя "н"?
- Да, - говорит водопроводчик. По лбу стекает капля пота и останавливается у правой брови, он поднимает руку и проводит ей по бровям, лбу и волосам, вздыбливая их.
- Без "д", - добавляет он, протягивает руку за машину, смотрит сосредоточенно и в то же время отсутствующе на Нину, выискивая что-то внутри, она наклоняется и встречается с ним взглядом. Он заползает еще глубже за машину, половина туловища исчезает, и она остается наедине с его бедрами, ногами и ступнями в белых носках и коричневых ботинках, они далеко, но в то же время близко, потому что их хозяин отсутствует, и она может делать с ними что угодно.
- Часто в это время года ломаются стиральные машины?
- Что?
- Часто стиральные машины ломаются?
- Что?
- А вы обычно находите поломку?
Он высовывает голову, она отступает на шаг назад.
- Хотите кофе?
- Что?
- Потом? А что вы сейчас ищете?
- Ну вот, - говорит он.
- Что там?
- Вам надо менять стиральную машину.
- Всю машину?
- Всю машину.
- Всю машину!
- Похоже на то.
- Ну да. А это дорого?
- У меня есть со скидкой.
- То есть?
- Я продаю большую стиральную машину со скидкой.
- Но это же замечательно!
Он вылезает, встает, отряхивает комбинезон. Поворачивается лицом к машине и смотрит на нее, будто ждет от нее ответа. Снова опускается на колени, широко раздвинув ноги, наклоняется вперед, засовывает руку глубоко внутрь машины, синие бретельки натягиваются на спине и плечах. Она тоже садится и вглядывается в темноту, он крутит рукой, закрывает глаза, разочарованно качает головой. Встает, поднимает ключ с пола и закрепляет его за штрипку на бедре.
- И что это значит?
- Что?
- Ее надо менять?
- Во всяком случае, ее не починить.
- Ой-ой-ой.
Он улыбается:
- Так бывает.
- Да, и со многими вещами, - говорит она, - они ломаются, их нельзя починить, и надо покупать новые, в этом есть какое-то облегчение. Скидки и новые возможности появляются в самый нужный момент, вы говорили, что вы можете продать со скидкой.
Он складывает инструменты. Ну да. Большая машина с сертификатом от поставщика для новой фирмы-продавца, по которому она может получить скидку в тридцать пять процентов.
Это замечательно. Что она и говорила. Из четырех водопроводчиков в справочнике она выбрала именно его. Кто-то там, наверху, следит за тем, чтобы все было хорошо. Водопроводчик уже на лестнице.
- Хотите кофе? Или пива?
Он оборачивается, улыбается, качает головой, завтра он вернется.
В холле сидит Агнес на табурете за стойкой и царапает что-то на дощечке. Нина машет рукой автомобилю, на котором написано "Сантехник Бренне", вот, значит, как все связано.
Как много поводов для радости. Как много поводов для благодарности. Эвенсен появляется с мелкой треской в белом ведерке, и Нина готовит из нее суп. Он варится на плите всю вторую половину дня и слабо пахнет морем и сладкой морковью. К вечеру, когда солнце припекает сильнее, потому что ветер стихает и кажется, будто мир спит послеобеденным сном, они едят суп в тени липы за металлическим столом, обнаруженным Ниной в подвале, когда там был сантехник, стол стоял под стопкой старой черепицы. Они подняли его по лестнице, оттерли и покрасили, а теперь едят за ним суп, такой перченый, что пот проступает на лбу и освежает.
Если бы стиральная машина не сломалась, думают они, они бы не обнаружили стол, к ним бы не приехал водопроводчик Бренне, наверное, сын Осхильд Бренне, которого завтра можно будет удивить библиотекой в честь покойной матери.
Он приезжает в три часа. Его ждали. Эвенсен заходил с рыбой, новый суп стоит на плите и булькает. Они испекли пирожные, которые становятся только вкуснее, если долго стоят в холодильнике. Машина останавливается задом ко входной двери, их двое, молодой человеки Бренне в синем комбинезоне и белой футболке с длинным рукавом, они открывают багажник и вытаскивают блестящую серебристую стиральную машину на тележке, выкатывают ее из автомобиля, она похожа на какое-то украшение, Нина радуется от одного ее вида. Проходят прихожую, она придерживает двери, вниз по узкой и крутой лестнице в подвал.
- Помочь?
Они не отвечают, они постанывают, дают короткие указания и качают головой, Бренне вот-вот пропадет в темноте подвала, Нине не протиснуть руку, чтобы зажечь свет, помощник придерживает машину веревкой, шаг за шагом они спускают машину, пот струится со лбов, капает с бровей на ступеньки, оставляет мокрые пятна на полу, пахнет сыростью, каменными стенами и мылом. И вот машина стоит внизу - серебристая, новая, блестящая, они вытаскивают старую, она тяжелее, в ее матовом усталом глазке что-то блестит, они раскачивают ее, придают ускорение, толкают, качают, пихают от края к краю в сторону лестницы, она уже свое отслужила. Нина бежит вниз, как только освобождается лестница, подметает пол под старой машиной и находит шпильку и две монеты - пять эре пятьдесят девятого года и один эре двадцатого года, возможно, очень ценных, как застрахованная жизнь, ей сегодня повезло! Медленнее, так же точно, шаг за шагом они поднимают старую машину по лестнице, кивают, стонут, произносят односложные слова, останавливаются в прихожей, выдыхают, проводят рукой по лбу и прислоняются к стене. Нина приносит два холодных пива, они берут его и садятся на ступеньки.
- Будете суп?
Она открывает дверь на кухню, и запах рыбного супа устремляется наружу, эстрагон, немного зеленого лука из огорода и морская соль. Снаружи кричат чайки.
Агнес накрывает на стол, и вскоре они едят суп на кухне, сантехник Бренне и его помощник соглашаются на второе пиво. Сванхильд и Уле забегают посмотреть на чудо в подвале, оно сверкает так, что лучи согревают ноги на кухонном полу, да, кажется, оно просто живое.
- Значит, хотите навести здесь порядок? - спрашивает Бренне.
- Да, в этом все дело. Надеюсь, все будет хорошо. С та-кой-то машиной в подвале. Выпьем за нее!
Сантехник благодарит за третье пиво.
- Как суп?
Да, суп вкусный и сытный. Время на кухонных часах приближается к пяти, и кажется, стрелки ползут еле-еле. Сантехник выглядит все тоскливее и тоскливее, ведь его мать только что умерла, и настала пора показать ему библиотеку.
Нина берет дощечку и показывает ему. Агнесс выжгла имя красивым шрифтом. Он тяжело встает, качается и хватается за край стола.
- Мы собрали ее книги, - торопливо говорит Нина, кажется, он смущен. - Нашли на блошином рынке в выходные и собрали в библиотеку пансионата рядом со столовой на радость гостям, тем, кто не может уснуть прохладными осенними вечерами перед печкой, тем, кто нуждается в утешении, несчастным в любви.
Она закрывает рот. Бренне отвернулся и смотрит через кухонную дверь, сквозь холл в гостиную, где на полках стоят книги, красные отдельно, синие - отдельно, рядом с бирюзовыми и фиолетовыми, отталкивает стул и заходит в гостиную, они встают и идут следом.
Он останавливается посередине комнаты, переводит взгляд от зеленых к красным и коричневым, подходит ближе, вынимает одну книгу, открывает, смотрит на подпись на титульном листе и роняет ее на пол, вынимает еще одну, открывает на титульном листе, видит подпись и роняет книгу. Он открывает четыре книги и роняет их все, а потом опускается в глубокое кресло с испорченными пружинами, оно ломается под его весом, и он оказывается на полу, с коленями, задранными к подбородку, и не делает никаких попыток подняться. Осхильд Бренне - его жена, рассказывает он, заикаясь, она вовсе не умерла, а живет в Америке, куда внезапно отправилась в среду три месяца и шестнадцать дней назад вместе с его тогда еще лучшим другом. Ничего не оставила, только записку на кухонном столе, в которой сообщала, что покидает его, с кем покидает, новый адрес, и просьба послать туда книги, поскольку отъезд случился несколько неожиданно. В конце она желала ему хорошего лета. Он пытался сжечь их, но огонь их не брал. Через несколько дней он начал паковать книги в мешки для мусора, но это требовало немало времени и к тому же изрядно утомляло, надо было перебирать каждую книгу, а некоторые стояли так высоко на полках, что приходилось вставать на стул, чтобы дотянуться до них, у него заболела правая рука, и он бросил это занятие. Потом он прочел объявление в местной газете, что школьный оркестр собирает предметы для блошиного рынка, в тот же день они приехали и сделали всю работу за час, он не думал, что снова увидит книги, да они теперь на себя и не похожи, сказал он.
- Мы сняли суперобложки.
Он протягивает руку и берет ближайшую книгу с пола, она открывается сама по себе, и на первых строках страницы видны жирные линии. "Как хорошо: есть еще бревна на свете, и лесные склады еще есть. В бревне ведь могучий покой и такой большой свет, что озаряет все напролет вечера каждое лето".
Он захлопывает книгу и всхлипывает:
- Вот это я помню, она мне это читала, и я даже понял!
Он кидает книгу об стену, потом неожиданно начинает смеяться.
- Она бы наверняка интересовалась мной больше, если бы я был персонажем в книге.
Он снова всхлипывает.
- Но, между прочим, - заикается он, - она теперь этих книг не читает.
Он громко смеется, Нина смеется вместе с ним, Уле тоже смеется и с облегчением хлопает в ладоши, но смех водопроводчика скоро переходит в рыдания и всхлипы, и в библиотеке становится тихо, Уле закрывает лицо руками, чтобы ничего не видеть.
Те разы, когда она читала ему вслух, говорит Бренне, она смотрела на него поверх очков из глубины дивана, и спрашивала, не помешает ли.
- Нет, - отвечал он тогда и прекращал свои дела, смотрел на нее, хотя не всегда был одинаково внимателен, особенно в последние годы, потому что примерно знал наперед, что случится. И она читала вслух. А он никогда не понимал, почему она читала именно эти строки, а не те, что перед ними или после. Она спрашивала: "Правда, замечательно?" Или: "Как точно!" Или: "Смешно ведь?" Он кивал, но на самом деле думал, что вовсе это не замечательно, не точно и не смешно. А теперь, когда она уехала, он искал среди книг какие-нибудь прочитанные ею отрывки, чтобы расшифровать их и понять, что она хотела ему сказать, когда просила почитать вслух в гостиной и появлялась из своего угла на диване, из-за очков, приближаясь к нему именно с этими словами, ни до них, ни после. Но он ничего не выяснил, она осталась тайной, и труднее всего было освободиться от ее слов.
Удивительный день. Сванхильд опускается на колени рядом с креслом и шепотом рассказывает водопроводчику, как ее бросил отец Уле, чтобы он понял, что есть люди, которым еще хуже.
Он сомневался всю ее беременность, говорит она, и она ходила в вечном страхе, что он исчезнет, иногда он пропадал по нескольку суток. Когда начались схватки и она должна была ехать в больницу, его тоже не было дома, она оставила сообщение на автоответчике, где она, и положила на свою половину двуспальной кровати записку, где было написано скорее шутки ради: "Забронировано для Сванхильд Энгельсгор". Когда она вернулась домой с ребенком, записка лежала на плите, там она и оставалась в течение трех дней, а на четвертый день, когда она пришла домой, сделав какие-то дела, записка была приколота булавкой к самому Уле. Больше она его не видела, только слухи доходили, что ее половина кровати часто посещалась в те дни, когда она лежала в послеродовом отделении. Алиментов она никогда не получала.
Они признают, что история такая же гнусная или даже похуже, но непонятно, насколько она может облегчить нынешнее несчастье сантехника.
- Более того, - все не унимается Сванхильд. Теперь она любит женатого мужчину. Они вместе уже десять месяцев. В первый месяц он говорил, что очень скоро разведется. Но этого до сих пор не произошло. Он появляется на выходных раз в две недели, пока жена и дети думают, что он на рыбалке. И только несколько недель назад она прочла в местной газете, что у него родился еще один сын, в газете была фотография всей семьи, улыбающейся в больничной палате у роженицы. И тем не менее она не смеет говорить что-либо или спрашивать, когда он появится, потому что он появляется как всегда, будто бы ничего не произошло, а она так боится, что он перестанет появляться и исчезнет, как отец Уле; с каким удовольствием она начала бы новую жизнь в Америке, если бы только кто-нибудь ее туда позвал.
Сванхильд рыдает в объятиях Бренне:
- На улице весна, а в душе у меня - осень!
Да, возможно, немного помогло, Бренне забеспокоился.
Времени уже почти семь. Снаружи собирается гроза, которой никак не разразиться, похоже, грозы так и не будет, старая стиральная машина стала тяжелее, Бренне стал слабее, все толкают, тянут вперед, и назад, и в сторону, чтобы подвинуть ее, даже Сванхильд. Они дотаскивают ее до крыльца, тогда она переворачивается, и внезапно Бренне с криком оказывается под машиной. Они пытаются столкнуть ее, но только сильнее на него наваливаются, он пищит как-то странно и все странней, а потом вовсе замолкает. В отчаянии они говорят в один голос, в конце концов собираются с одной стороны, считают до трех, хватаются за машину изо всех сил, будто раскатывают его по гравию, с грохотом переворачивают машину, и Бренне остается лежать, распластавшись перед ними. "Скорая помощь" уже выехала, Сванхильд проверяет пульс и утверждает, что он жив.
Бригада "скорой помощи" забирает его на носилках, помощник едет вместе с ними. Служебный автомобиль сантехника остается на парковке, стиральную машину тоже никто не трогает, несколько дней она лежит на гравии, приезжает местная газета и пишет о производственной травме в Трепане. Бренне сломал обе ноги и три ребра, в газете - его фотография в больнице с загипсованными ногами, поднятыми кверху, и перевязанной грудью. Фотография Нины тоже есть в газете. По чьему-то поручению приезжает фотограф, снимает стиральную машину и Нину, стоящую рядом, одной ногой на машине - она как раз собиралась завязать шнурок. Агнес тоже попала в кадр, может быть, они чересчур широко улыбаются, но это от волнения, не каждый день их фото публикуют в газете. И кроме того, никто не может не признать, что все в порядке, могло быть намного хуже. В последующие дни они получают кучу звонков и обращений, кто-то бронирует номер, кто-то хочет знать, можно ли отмечать в пансионате юбилеи, свадьбы и поминки. Эдмунд Юхансен, брат Ольги Юхансен, только что упокоившейся с миром в больнице в центре города, заказывает поминки с закусками и сладким в Грепане для тех, кто хочет помянуть покойную после отпевания в ближайшую среду в двенадцать часов в старой каменной церкви.
Похороны
Она бежит по кладбищу. Трава под ногами сминается, газоны здесь непредсказуемо неровные, изгибаются, вздымаются и меняются день ото дня, час от часу, прорастают листья на буке, свежие цветы блестят, а земля вывернута, темная и влажная, и пахнет осенью даже по весне: вот я бегу, живая, а подо мной лежите вы!
День настает слегка облачный, острова парят, а море кажется воздушным. Она стоит за каменным ограждением и смотрит на пришедших, восемнадцать бледных мужчин в сером и женщин с палками и ходунками, рука об руку, с букетами цветов. Они здороваются, помогают друг другу подняться на пять ступенек, и вот, все зашли, Нина берет кремовый благодарственный листок от церковного служащего, на нем - фотография покойной, она держит у лица ребенка, видна только одна его ручка и круглая, гладкая щечка, прижавшаяся к морщинистой, покрытой пятнами коже покойной, взгляд у нее погасший, седые волосы, на лбу - глубокая морщина, напоминающая улыбку. Церковь узкая, холодная, темная, гроб - аккуратненький, маленький, белый, покрытый белыми гвоздиками, тюльпанами и ветреницей из темных лесов, расположенных под горкой от центрального прохода. Одинокая скрипка играет Баха, красиво, мысли воспаряют к зажженным свечам, к камням в кладке, к ярким, светящимся краскам витражей.
- Дорогие близкие покойной. Все, кто знал и любил Ольгу Юхансен. Мы собрались здесь сегодня, чтобы проститься с ушедшей от нас Ольгой Юхансен.
Священник говорит тихо. Старики наклоняются вперед, чтобы расслышать, потом сдаются, откидываются назад и сутулятся.
- Ольга Юхансен почила с миром в больнице нашего города. Давайте помолимся.
Он закрывает глаза, молится, и пока расслышавшие его слова складывают руки и собираются открыть рот, священник заканчивает молитву, и органист начинает играть псалом "Жизнь - это любовь", который прихожане должны петь вместе. Шуршат кремовые листки, полученные при входе, прихожане достают очки и натягивают их на нос. Губы шевелятся, но голоса не слышны, она различает собственный голос, он дрожит и надламывается высоко, словно она вот-вот заплачет, остается только скрипач, он касается четвертым пальцем самой темной струны, и звук отражает небо и распахивает двери, но все слишком быстро заканчивается, глухой голос священника возвращает их на землю и сужает жизнь Ольги Юхансен до сухой прозаической черты.
- Мы собрались здесь сегодня, чтобы проститься с дорогой всем нам Ольгой Юхансен. Она выросла здесь и работала все эти годы секретарем в почтовом банке и приняла Йоргена Хаттемакера в качестве своего царя Соломона.
Все, что было уникального, особенного и драматического в жизни Ольги, исчезло, потому что сейчас ее превозносит скрипучий голос священника, опустошающий не только жизнь Ольги, но и витражи, и старую кладку, языки пламени, все, в чем есть хоть капля поэзии, он высосал так, что остались только малоинтересные, тривиальные детали.
- Потом она купила красный дом у поворота, - монотонно продолжает он и быстро с неподвижным лицом упоминает общество сестер милосердия и хор, указанные в его шпаргалке. Бедняга наверняка уже отчитал три заупокойных службы за эту неделю, это непросто, понятно, и очень по-человечески, он такой человеческий, едва ли можно поверить, что его связь с Богом теснее, чем у остальных.
Была ли у Ольги Юхансен библиотека, думает Нина. И как она выглядела?