Речь священника об Ольге закончена, теперь он читает из книги и подает знак, что надо встать. Снова подходит к ближайшим родственникам, кивает им печально, шесть мужчин в черном идут к гробу, легко поднимают его и выносят. Все следуют за ними, будто в каком-то слишком замедленном фильме, а снаружи - свежий воздух, широко открывающийся вид и возможность думать.
Ей надо ехать домой и готовиться, но что-то ее притягивает, раскачивающийся на солнце гроб, сутулая, спотыкающаяся, одетая в темное процессия между надгробий и крестов, следующая к яме в земле, которую она видела, пробегая мимо. Завершающие процессию еще не успели дойти до могилы со своими палками и ходунками, а гроб уже опустили, священник кинул землю с лопаты. Из земли мы вышли. Землей и обернемся. Те, кто успел дойти, наклоняются посмотреть. Земля стучит по крышке. Из земли мы вновь восстанем. Если кто-нибудь толкнет их в спину, они упадут, такие они слабые. Солнце светит сквозь листья березы и создает дрожащий кружевной узор вдалеке на газоне. Священник проходит мимо подошедших под конец церемонии и торопливо скрывается в боковой двери церкви, одеяние его подлетает, и видны брюки, белые носки и ботинки.
Внизу, у могилы, они медленно поворачиваются, скелет уже начал в них разрушаться и превращаться в пыль, опускающуюся в ступни и утяжеляющую походку. Нина взмахивает руками и бежит сквозь струящийся из живой изгороди аромат черемухи, оборачивается и смотрит на них, а они становятся все меньше и меньше. Как она рада, что жива, и как отчетливо она это понимает! Взмахните руками, люди, возможно, существует только этот миг и, может быть, еще следующий. А больше ничего, единственное, что существует в мире наверняка, - это сейчас!
Она быстро подбегает к церковной стене и натыкается на фотографа из местной газеты, она чуть ли не сталкивается с ним. Тушуется, улыбается, машет, а потом чувствует легкое раздражение, которое она не в состоянии описать. Потом вспоминает свою фотографию с ногой на старой стиральной машине, а потом опять все быстро забывает.
Стол украшен ветками бузины и белыми салфетками с черной траурной рамкой. Ада и Агнес одеты в черные юбки и черные туфли, в волосы вплетены черные ленты в честь покойной.
Бутерброды с креветками возвышаются на кухне розовыми пирамидами с домашним майонезом и укропом из огорода, торчащим зелеными перьями на верхушке. Бутерброды с лососем, желтком и зеленым луком, белое вино открыто, только одно нажатие кнопки - и заработает кофеварка.
В машинах приезжают по четверо, самые здоровые везут самых немощных, помогают друг другу выйти. Столы составлены вместе в один длинный стол на двадцать человек, торец обращен к открытой двери в сад, над которой медленно развевается штора, воздух наполнен запахом цветов. Зажигаются свечи, их пламя дрожит в такт шторам на двери в едва заметном сквозняке, Эдмунд Юхансен приветствует всех и дает слово любому желающему. Вносят блюда. Дрожащими руками они складывают креветочные пирамиды на тарелки, ножи слабо царапают фарфор, гости разливают вино, но очень мало кто пьет, раздается бормотание и причмокиванье, и кажется, будто все заснули, сгорбившись, открыв храпящие рты и полуприкрыв глаза.
Кажется, никто не желает выступать с речью, даже сам Эдмунд Юхансен зевает за своим концом стола. Тогда Нина стучит но бокалу и просит внимания. Что-то случайно вздрагивает в одной и другой руке, у некоторых в глазах, они поднимают взгляд и понимают, что она хочет что-то сказать.
- Добро пожаловать, - говорит она так громко, чтобы все могли слышать, и так медленно, чтобы их мысли успевали уловить суть. - Добро пожаловать на эти поминки по Ольге Юхансен.
Она поднимает бокал и подносит его к губам таким движением, чтобы все поняли: надо последовать ее примеру. Так все и поступают, и когда бокалы снова стоят на столе, она дает указание Аде и Агнес наполнить их снова.
- Дорогие близкие и знакомые Ольги Юхансен, вы знали, что она любила в этой жизни. Я не была с ней знакома, но я знаю, что она выросла у этого моря, у которого она, вероятно, стояла и на которое много раз смотрела. И я уверена, она еще запрокидывала голову и смотрела на это необъятное небо. Мир так велик, друзья мои, Земля - ничто по сравнению с солнцем, а солнце - только одна из миллиардов звезд в нашей галактике, которая сама - только одна из миллиарда галактик, собирающихся в множества и супермножества галактик, плывущих друг от друга на невероятной скорости. А здесь внизу на Земле живем мы, люди, и здесь все исчезнет. Когда солнце погаснет, - а через несколько миллиардов лет оно погаснет, - умирая, оно поглотит ближайшие планеты, включая Землю. Но все время рождаются новые звезды, планеты, все находится в движении. Меня не пугает мысль о величии мира, наоборот, я чувствую себя защищенной. Потому что в такой перспективе сходство людей бесспорно. Рожденные под этой луной, с уязвимыми телами, мы боимся одного и того же - боли, мы надеемся на одно и то же - на любовь. Ходим по земле и боимся, ходим и надеемся и время от времени чувствуем почти необъяснимую радость, нас переполняют великие чувства при встрече с тем или иным: с природой, музыкой, любимым. Такова жизнь, таковы условия человеческой жизни. Ходить по планете Земля, по земле, чесаться, испытывать голод, есть и иногда приподниматься над этой рутиной и чувствовать, что принадлежишь большому миру.
Она поднимает бокал и выпивает до дна. Да, такова жизнь. Остальные следуют ее примеру и вспоминают понемногу о чем-то из тех времен, когда Ольга гуляла у моря.
Агнес стоит в дверях с поминальным тортом, высоко подняв блюдо. Белая марципановая глазурь, имя "Ольга", написанное темным шоколадным соусом, и темная рамка по краю. Ада идет следом с кофе, распространяющим по столовой возбуждающий аромат, который заставляет ноздри гостей дрожать.
- Кофе! - бормочут голоса, и чашки звенят о блюдца.
- Сначала песня, - говорит Нина и запевает "Чудесна эта земля". Девочки ловят ее просящий взгляд и подхватывают. "Могущественно небо Господне. Прекрасна песнь души-пилигрима".
Теперь раздаются еще пара стареющих дрожащих голосов в хоре: "Через прекрасные царства земные идем мы с песней к столу".
Когда все разъехались, когда Агнес и Ада сбежали с остатками торта вниз в укрытие в шхере, наступил один из тех одиноких вечеров, что напоминают утренние сумерки. Она допивает оставшееся в бокалах вино за покинутым столом, и ее охватывают сильные противоречивые чувства: она счастлива.
На Земле, на железном стуле, засиженном до ржавчины, на каменистых тропинках, где пробивается трава, примятая, побитая множеством ног. Медный сосуд с отколотыми краями на столе. Вещи, которыми пользовались многие, измененные и улучшенные. Проржавелые швартовые на набережной, молящие о понимании. Старая стеклянная бутылка, найденная во время отлива, с нее счистили налипшую грязь и поставили с цветами на лестницу, таким образом Нина наградила ее новой жизнью и владеет вдвойне. Всякая судьба просит об особой милости: выжить.
Свечи догорают, углы выметаются, и комната расширяется, поглощая лужайку. В определенные часы в ясных сумерках перед темнотой кричат пугливые птицы. Ночь наступает быстро или медленно, в зависимости от времени года, в голове гнетущая или легкая печаль.
В больнице
Сантехник не лежит в кровати, задрав ноги, как на фотографии в газете. Он сидит перед входом в больницу в кресле-каталке, вытянув ноги вперед. Костлявые фигуры с катетерами, прикрепленными к рукам и носу, и с металлическим штативами, на которых висят капающие мешки, плетутся мимо.
- Вы хорошо выглядите, - говорит Нина, - две ноги.
- Да, да, - он кашляет и выуживает сигарету из нагрудного кармана, - давно так не выглядел.
У нее с собой кусочек торта имени Ольги Юхансен. Ему нравится. Он съедает немного и немного курит, на коленях у него целая стопка газет.
- Не так уж паршиво сидеть на солнышке в середине дня? А, Бренне?
Читать газеты в тишине и спокойствии вместе с людьми, с которыми иначе бы не познакомился, получать готовую еду, быть под наблюдением врачей, тем более что дома нет жены, которая могла бы ухаживать. Отпуск и перерыв в мыслях, и деньги по больничному капают. Бренне сухо замечает, что как частный предприниматель права на больничный он не имеет, к тому же не может вести дела в своей новой фирме с больничной койки.
- Все будет хорошо, - говорит Нина.
- Вы о чем?
Она запрокидывает голову.
- Все будет хорошо, - повторяет она, кладет несколько книг ему на колени и уходит. Книги в обложках, а имя жены стерто с титульного листа. Кажется, ему неинтересно, но когда она снова приходит через два дня, он сидит на каталке перед входом в больницу в стороне от остальных курильщиков в инвалидных колясках, одиноко укрывшись в тени большого дуба, чтобы резкий свет не мешал чтению, которым он так поглощен, что не слышит, как она его зовет. Она вынуждена подойти совсем близко и ущипнуть его за плечо. Стыдясь чего-то, он захлопывает книгу. Она принесла новых книг, в обложках, со стертой с титульного листа подписью, еще у нее с собой чертежи летнего домика и заказ фирме на проводку воды и канализации до лета. Он подавленно благодарит и объясняет, что едва может уложиться вовремя, ему нужно провести в больнице дольше обычного, поскольку дома помочь некому.
- Все будет хорошо, - говорит Нина. - Можете пожить у нас, в Грепане.
Дорога назад такая же прямая, как всегда, через поля, пахнущие цветами и летом, а может быть, даже прямее. К морю, простирающемуся впереди, призывно гладкому и блестящему, но в этот раз она едет не слишком быстро.
Портрет
Звонит все тот же журналист из местной газеты и спрашивает, можно ли взять у нее интервью-портрет для субботнего приложения. Поводом является вновь открывшийся богатый традициями Грепан. Она не знает, что ей рассказать. Она никогда раньше не давала интервью. Субботнее приложение, за которое дерутся за завтраком и потом погружаются в чтение на все выходные. Оно дойдет до куда большего количества людей, чем скромное объявление, стоящее денег. В этом весь смысл, это, вероятно, возможность, от которой не стоит отказываться. Она может рассказать, как нашла дом, как она привела его в порядок, покрасив в более светлые цвета и повесив тюль, какими солнечными стали комнаты в солнечные дни, как они буквально вынуждают горожан, мучимых стрессом, подарить себе отдых среди будничной суеты и беспокойства, перенестись телом и душой в пансионат, располагающий к медленным мыслям и настоящим чувствам. Да, об этом она и может рассказать.
Она обсуждает интервью с Агнес. Агнес соглашается. Они убирают большие камни с пляжа. Иногда что-нибудь находят, красивые ракушки, старинный игрушечный автомобиль, серебряную брошь в форме розы с жемчужиной посередине. Агнес крепко сжимает ее в руке, а вечером чистит специальным средством до снежной белизны.
Все происходит иначе, чем она полагала. Они приезжают в назначенное время на машине с названием газеты на борту. Она стоит на крыльце, приглашает их зайти, узнает журналиста, который писал про несчастный случай со стиральной машиной, в этот раз он приезжает с художником, оба молчат. Она предлагает кофе, они качают головами. Она предлагает провести экскурсию, они пожимают плечами. Она показывает им пансионат, рассказывает, что сделала и что планирует. К летнему домику будет проведена вода и канализация, как только сантехник встанет на ноги. Журналист ничего не записывает, художник не рисует, может быть, они ждут возвращения в тишину и покой редакционных кабинетов.
Она ведет их вниз, к пляжу, мимо цветущей сирени и рассказывает о недавно найденной броши. Она рассказывает о пристани, которую они собираются расширить, о том, что они мечтают купить катер к следующему лету, если все будет хорошо. Они надеются, что все будет хорошо. Банк тоже верит в проект, говорит Нина. Она показывает им зеленый металлический стол под липой, на нем стоит темно-зеленая ваза с кроваво-красной геранью. Она показывает им второй этаж и библиотеку Осхильд Бренне. Ее рассказ о библиотеке был бы еще восторженней, если бы Осхильд умерла, а библиотека была полной, если бы она не уехала так жестоко от Бренне и не сделала бы его таким несчастным и беспомощным. Правда, она слышала историю только с одной стороны, уточняет она, к тому же трудно поверить, что человек с таким литературным вкусом, как у Осхильд Бренне, может быть таким жестоким, как рассказывает ее бывший муж. Честно говоря, ее оценка литературного вкуса Осхильд Бренне необъективна, потому что он удивительно схож с ее собственным, и в этом вся соль, потому что, надо признаться, она сама может быть бездумной и импульсивной. Мораль отсюда такова, что по книгам нельзя сказать ничего о человеке. И тем не менее Осхильд Бренне не безнадежна, ее даже жаль, потому что "нечто непознанное разрывает и изнуряет ее сердце". Опять же, с другой стороны, человека с интересом к мировой литературе надо жалеть осторожно.
Она переводит дыхание. Газетчики стоят по-прежнему молча в дверях библиотеки.
Агнес зовет, шиферный столик накрыт, кофе готов.
- Кто вы по гороскопу? - спрашивает журналист.
Он не улыбается.
- Рак, - медленно отвечает она.
- А вы бы хотели родиться под другим знаком?
Они не улыбаются. От этого она теряется. Еще медленней, слегка сомневаясь, она говорит, что Водолей - очень оригинальный знак, может быть, он бы ей подошел.
Художник достает блокнот и внимательно рассматривает ее. Она рассказывает о новой стиральной машине в подвале, которая греет пол на кухне, поэтому они никогда не замерзнут, больше ей ничего в голову не приходит. Художника ничто не вдохновляет. Он не рисует. Он кивает на панаму Антонсена на крючке и просит ее надеть. Легко. Он просит ее поджать ноги на стуле и сесть по-турецки, ей нетрудно, хотя неприятно. Теперь он рисует, но каждый раз, когда он встает, чтобы принести еще кофе или пирожного и проходит мимо, он прижимает блокнот к себе, чтобы она не видела. Она немного нервничает.
Она нервничает и после их отъезда. Она говорит себе, что не о чем беспокоиться. Она вспоминает их визит, свои слова, насколько она помнит, ничего неверного или компрометирующего она не говорила. Может, ее преследует неприятное ощущение от неожиданно увиденной фотографии с ногой на злополучной стиральной машине. Да, скорее всего. И вообще, лучше подготовиться к худшему, чтобы потом приятно обрадоваться, чем радоваться заранее, а потом разочароваться, увидев обложку.
Она удивляется, когда видит обложку. Просыпается от чудесного утреннего света, в котором все предметы светятся сами по себе, изнутри. Включает кофеварку и идет босиком под каштанами к почтовому ящику по колее с мягким песком, уже тепло. Она достает газету и несет ее под мышкой к шиферному столику, садится спокойно за столик, перед ней стоит кофе и расстилается море, которое Ольга Юхансен считала таким успокаивающим.
"РАССЧИТЫВАЕТ НА РАЗРЕШЕНИЕ ПРОДАВАТЬ АЛКОГОЛЬ" - вот заголовок.
Возможно, она упомянула это вскользь. На первой странице - фотография главы местной администрации и подпись: "Шумиха в связи с лицензией на алкоголь", с указанием на разворот внутри приложения, там - еще более крупная фотография обеспокоенного главы администрации за большим столом в кабинете. У него есть комментарии по данному вопросу.
Не следует опережать решение администрации, подчеркивает он, это может привести к серьезным последствиям. Каждое дело должно рассматриваться строго, безотносительно предыдущих решений по данному заведению. Личность нового владельца должна быть внимательно рассмотрена, "образ жизни владельца" - написано в газете, и ей начинает казаться, что в ее образе жизни сомневаются. Под ее портретом, на котором она сидит, очевидно напряженная, сутулая, в узком плетеном кресле, в криво надетой на голову панаме, написано: "Так расслабляется хозяйка пансионата в своем богемном кресле".
Интервью начинается с броши, найденной в песке Агнес. Возможного владельца призывают звонить в газету, чтобы затем связаться с нашедшими брошь. Дальше коротко рассказывается о новой стиральной машине в подвале, у которой, по мнению хозяйки, есть душа, побольше написано о старой стиральной машине и о несчастном случае с едва выжившим водопроводчиком, проскальзывает намек на то, что перед происшествием он принимал алкоголь. По ходу все время даются указания на то, что Нина говорит "нервно", "суетливо", "безостановочно", и особенно подчеркивается, что она хотела бы быть Водолеем, а не Раком. Водолеи - умны и сдержанны, в то время как Раки импульсивны и бездумны. Также много написано про библиотеку Осхильд Бренне и не меньше о смущении сантехника Бренне, его печали и огорчении в связи с разрывом.
Читая, Нина начинает злиться, но внутренний голос успокаивает: Бренне наверняка этого не прочтет, учитывая его неподвижность и отсутствие жены, которая могла бы принести субботний номер газеты. К тому же, напоминает она сама себе, у него в распоряжении много интересных книг, и шансы, что он забеспокоится по поводу столь недолговечного газетного материала, тем более такого тупого и поверхностного, приближены к нулю.
Она так много раз повторяет это себе, читая интервью и после, очищая последний дальний угол пляжа от камней, - она грузит их в тележку на колесиках и везет за дом, где планирует выстроить стену вдоль границ участка, - что в конце концов успокаивается. Газету она пихает глубоко в мусорный ящик, его вывезут в понедельник. Песок прибран, она свободно ходит по лужайке, выкапывает темные, постоянно попадающие под ноги камни из земли, где они пролежали столетиями, носит, и возит, и строит, пока время движется к воскресенью, когда все субботние газеты уже устаревают и умирают. Кто-то звонит, она снимает трубку рукой в негнущихся грязных рабочих перчатках, говорит "алло", а потом узнает номер Бренне, содрогается, отбрасывает от себя телефон в кусты и бежит прочь.
В ту же секунду над морем начинает собираться непогода. Собаки воют, чайки кричат, небо тяжелеет от влаги. Она вбегает в густой прохладный лес без тропинок и бежит, пока не добегает до опушки. Земля темная от мха, упавших веток и прошлогодней листвы, похожей на позолоченные кусочки газетной бумаги. Она садится на камень, напоминающий островок в море мха, и прячет лицо в руках. Пряный запах распространяется от весенней почвы. Сквозь пальцы она видит, как новая трава пробивается наружу своими острыми стебельками. Почки разбухают на ветках кустов и вот-вот выпрыгнут с громким воплем. Она закрывает глаза и втягивает воздух, целую пригоршню, каплю влажного вечера. Снова открыв глаза, она видит, что темная лесная земля усыпана ветреницами. Они светятся между деревьев, и вдруг ей приходит в голову, что она сама разбросала их здесь, чтобы украсить печальную темноту.
Она выходит из леса, идет через парковку. Теплые капли дождя падают с неба. Агнес и Ада лезут в кусты за ее телефоном и застревают надолго. В недоступных для других местах дети находят свои лисьи норы и неожиданные пещеры, где можно прожить в тяжелые времена. Редкие капли, доходящие до них, прожигают дыры в травяном занавесе и освещают маленькое пространство.