Без картона сад внезапно опустел. Мы с Никола остались одни. Он дорисовывал гвоздику, которую держала дама, стоя ко мне спиной и не оборачиваясь. Я приметила, что из левой его руки тоже торчит гвоздика. Непохоже на Никола. Обыкновенно он не упускает случая поболтать с женщиной наедине, пусть даже та в летах и замужем.
Он держал спину и голову очень прямо, точно у него одеревенел позвоночник. Злится, поняла я, слегка пораскинув мозгами. Я уставилась на его пальцы и белую гвоздику, зажатую в них. У Алиеноры гвоздики росли по соседству с розами. Скорее всего, он ходил сорвать цветок и слышал, как мы с Жоржем шушукались в глубине сада.
- Не думай, что мы дурные люди, - мягко обратилась я к его спине. - Это для ее же блага.
Никола ответил не сразу. Его кисть замерла, не достигнув холста. Он больше не рисовал. Рука застыла в воздухе.
- Что-то мне поднадоел Брюссель. Уж больно тоскливые у вас обычаи. Пожалуй, пора трогаться в путь-дорогу.
Он бросил взгляд на гвоздику, затем отшвырнул ее прочь и раздавил ногой.
В этот день он писал допоздна. Летом светло до самой вечерни.
ЧАСТЬ 3 ПАРИЖ И ШЕЛЬ
Пасхальная неделя, 1491 год
НИКОЛА НЕВИННЫЙ
Вот уж не предполагал, что опять увижу свои эскизы и сотканные по ним ковры. Миниатюры, гербовые щиты или витражи остаются у меня перед глазами, только пока я корплю над ними. Дальнейшее меня не касается. Как только поступает новый заказ, я и думать забываю о прошлых работах. С женщинами то же самое: поразвлечешься с одной, потом, глядишь, другая появилась. Не люблю оглядываться назад.
Тут, пожалуй, я лукавлю. Об одной женщине я думаю постоянно, хоть между нами ничего такого и не было.
Брюссельские ковры тоже довольно долго не шли у меня из головы. О них напоминали самые неожиданные вещи: букетик фиалок на одном из лотков, что вытянулись вдоль улицы Сен-Дени, запах сливового торта, вдруг долетевший до меня из распахнутого окна, пение монахов в соборе Парижской Богоматери, чеснок, плавающий в миске с тушеной говядиной. Один раз я был с женщиной, и вдруг ни с того ни с сего мне подумалось: не слишком ли львы на "Осязании" смахивают на собак? Естественно, мое хозяйство тут же сморщилось, точно увядший салат.
Как правило, я быстро забываю свои работы, а вот картоны помню отлично. Особенно кое-какие детали: платье служанки с ниспадающими оранжевыми рукавами, обезьянку, теребящую цепочку на шее, взметнувшееся точно от дуновения ветра головное покрывало, черноту в зеркале, обступающую отражение единорога.
И все-таки я трудился не зря. Леон-старик теперь относится ко мне с почтением, почти как к равному. На хлеб я по-прежнему зарабатываю миниатюрами, но с недавних пор через старого торговца ко мне стали обращаться знатные семьи, желающие обзавестись коврами. Эскизы Леон под неким вымышленным предлогом оставил. Он показывал их всяким знатным сеньорам, те рассказывали другим сеньорам, и в итоге кто-нибудь соблазнялся и делал заказ. Рисовал я и охоту на единорогов, и одиночных зверей в лесу, бывали и сцены с дамами, но я тщательно следил за тем, чтобы новые дамы отличались от тех, что были на шпалерах Ле Виста.
- Видишь, какой успех! - ликовал Леон. - То ли еще будет, когда люди попадут в дом Ле Виста и увидят там настоящие ковры в большом зале. Тебя обеспечат работой до гробовой доски.
"А тебя - деньжатами", - подумалось мне. Но все равно я был счастлив: если дело так пойдет, отпадет нужда малевать гербы и разрисовывать повозки.
Однажды Леон позвал меня к себе, чтобы обсудить очередную серию ковров - на сей раз с соколиной охотой. У Леона был большой дом на улице Розье и даже собственный кабинет, набитый всякими заморскими вещицами. Чего там только не было: серебряные блюда с замысловатыми письменами, филигранные коробочки для пряностей, пушистые персидские ковры, тиковые сундуки с перламутровыми инкрустациями. Покуда я озирался по сторонам, мне вдруг представились голые стены моей каморки над "Золотым петухом", и настроение у меня испортилось. Небось он и в Венеции побывал. Небось объездил весь свет. Не беда - заработаю денег и тоже куплю красивые безделушки.
Пока мы толковали о заказе, я набросал крылья сокола и хвост. Затем положил уголек и откинулся на спинку стула.
- Вот разделаюсь с эскизами и, пожалуй, махну куда-нибудь, когда погода установится. Надоело в Париже.
Леон-старик тоже развалился на стуле.
- И куда же ты нацелился?
- Не знаю. Может, совершу паломничество.
Леон закатил глаза. Он знал, что я нерадивый прихожанин.
- Я серьезно. Двину на юг, заверну в Тулузу и Лурд. Может, и до Сантьяго-де-Компостелы доберусь.
- И что ты рассчитываешь найти?
Я пожал плечами.
- То же, что и все остальные паломники. - Я смолчал, что ни разу не ходил по святым местам. - А тебе, поди, и невдомек? - Мне хотелось его поддеть.
Леон пропустил насмешку мимо ушей.
- Паломничество - это долгое путешествие. А в чем барыш? Ты бы сначала слегка пораскинул мозгами. Прикинул, сколько заказов уйдет на сторону, и ради чего? Ради того, чтобы поглазеть на незначительную часть большого целого?
- Какого еще целого?
- Ну, реликвии. Если память мне не изменяет, в Тулузе хранится щепка от креста, на котором был распят Спаситель. Что говорит о кресте кусочек деревяшки? Боюсь, ты будешь разочарован.
- Не буду, - заупрямился я. - Странно слышать подобное от такого примерного христианина.
Я потянулся к серебряной коробочке для пряностей. Филигрань хитроумно изгибалась, образуя дверцу с петличками и замком.
- Откуда эта вещица?
- Из Иерусалима.
Я приподнял бровь и заявил:
- Вот туда и двину.
Леон оглушительно расхохотался:
- Хотел бы я посмотреть, как у тебя это получится. Кстати, о путешествиях. Дороги между Брюсселем и Парижем просохли, и намедни прибыла весть о твоих коврах. Знакомый торговец по моей просьбе заглядывал к Жоржу в мастерскую.
Минуло уже несколько месяцев с тех пор, как я последний раз справлялся о коврах. С началом Рождественского поста из-за распутицы сообщение с Брюсселем замерло. В отсутствие новостей любопытства у меня поубавилось. Я поставил коробочку перед собой.
- И что рассказывает твой приятель?
- Две первые шпалеры готовы. На Крещение, с небольшим запозданием, они приступили к двум следующим - самым большим. Кое-кто из домочадцев сильно хворал.
- Кто именно?
- Жорж-младший и один из наемных ткачей. Сейчас все вошло в колею, однако драгоценное время потеряно.
Услышав, что болела не Алиенора, я испытал облегчение. Странно. Я опять взял уголь и пририсовал соколу голову с клювом.
- Так что со шпалерами?
- Жорж показал ему "Слух" и "Обоняние". Торговец говорит, красота неописуемая.
Я добавил соколу глаз.
- А что следующие две? Докуда они дошли?
- На "Вкусе" - до собаки, которая сидит на шлейфе. А на "Моем единственном желании" - до служанки. Естественно, видно только узкую полоску, - ухмыльнулся Леон. - Незначительную часть большого целого.
Я напрягся, восстанавливая в памяти эскизы. Еще недавно я способен был нарисовать их с закрытыми глазами. И как это собака на шлейфе выпала у меня из памяти?
- Леон, достань рисунки. Хочу на них взглянуть.
- Давненько ты не изъявлял подобных желаний, - хмыкнул Леон, однако снял ключ с пояса и отомкнул тиковый сундук. Достал рисунки и разложил на столе.
Я разглядывал собаку и прикидывал в уме, как скоро ткачи доберутся до лица дамы. Лица Клод.
Я не видел Клод Ле Вист уже несколько месяцев. После возвращения из Брюсселя мне не представилось случая побывать в доме на улице Фур. Семейство отдыхало в замке под Леоном и до по поры до времени не нуждалось в моих услугах. На Михайлов день до меня дошел слух, что они вернулись, и я стал иногда захаживать в Сен-Жермен-де-Пре и караулить Клод возле церкви. Однажды я все-таки ее подстерег, но не там, а на улице Фур. Она куда-то шла с матерью и камеристками. Я двинулся следом, по другой стороне, в надежде, что она обернется и заметит меня.
Она и впрямь заметила. Остановилась как вкопанная, точно на камень налетела. Камеристки обтекли застывшую фигуру, и на улице не осталось ни души. Клод махнула камеристкам и присела на корточки, якобы поправляя обувь. Я бросил монетку так, чтобы кругляш подкатился к ногам Клод, и шагнул на дорогу. Пока я шарил в пыли, мы во все глаза глядели друг на друга. Я не посмел к ней притронуться - мужчина моего сословия не прикасается к девушкам ее сословия посреди улицы.
- Я по тебе скучала, - шепнула Клод.
- Я тоже. Придешь ко мне?
- Я бы с радостью, но…
Но прежде чем она успела договорить, а я - объяснить, где меня искать, к нам подлетела Беатрис, по пятам за ней семенил еще один слуга.
- Убирайся, - прошипела Беатрис, - пока госпожа Женевьева не видит!
Слуга сгреб меня в охапку и пихнул на обочину, а Клод сидела на корточках и следила за мной своими ясными глазами.
Потом я видел ее мельком - раз или два, но, наверное, против судьбы не попрешь. Как ни крути, она знатная дама, нам нельзя вместе показываться на людях. Сколько бы я ни мечтал затащить ее в постель, существовало препятствие в виде камеристок, не спускающих с нее глаз, препятствие, одолеть которое было, скорее всего, мне не по силам. Я гулял с другими женщинами, но ни одна не приносила мне удовлетворения. Всякий раз от свиданий оставался горький осадок, ощущение такое, будто ты пивная кружка с недопитым пивом. Сейчас при виде дамы на "Вкусе" у меня возникло схожее чувство. Чего-то ей явно недостает.
Леон привстал и потянулся собрать рисунки.
- Un moment. - Я придержал эскиз "Моего единственного желания". Дама казалась застывшей, точно соляной столп, в руке - драгоценности. Надевает она их или снимает? Я так и не разобрался до конца.
Леон прищелкнул языком и скрестил руки на груди.
- Ты даже не взглянешь?
- Чего я тут не видал, - пожал плечами Леон.
- Скажи честно, они тебе не нравятся, несмотря на все твои похвалы.
Леон переставил коробочку для пряностей обратно на полку к другим безделушкам.
- Ковры нынче в цене. Потом, они вполне отвечают своему назначению - придать большому залу Жана Ле Виста торжественный вид. Что же до твоих дев - нет, они меня не прельщают. Я предпочитаю более полезные вещи - блюда, сундуки, подсвечники.
- Ковры тоже полезны - от них в комнате теплее, светлее и шероховатости на стенах не видны.
- Верно. Но мне ближе простые узоры - наподобие этого. - Он указал на небольшой настенный ковер с мильфлёром. - Я не охотник до дам, обитающих в мире грез, но вполне допускаю, что для тебя они существа из плоти и крови.
Если бы, подумалось мне.
- Ты мыслишь слишком приземленно.
Леон склонил голову набок.
- Таков закон выживания - для меня и для всего моего рода. - Он принялся укладывать эскизы. - Ты, в конце концов, будешь работать или нет?
Я наскоро доделал рисунок - мужчины и женщины следят, как соколы нападают на цаплю, по нижнему краю бегут собаки, фон заполняет мильфлёр. Я уже достаточно поднаторел в эскизах, благо изготовил их кучу. А благодаря Алиеноре и ее саду даже освоил мильфлёр.
Леон смотрел, как я рисую. За художниками любят наблюдать. Для многих это зрелище сродни выступлениям фокусников или ярмарочных артистов. Мне всегда легко давалось рисование, хотя многие, взявши уголек, водят им, словно горящей свечкой.
- За эти месяцы ты многому научился, - сказал Леон.
Я только передернул плечами:
- Я тоже умею быть приземленным.
Ночью мне приснилась полоска ковра, а на ней лицо Клод. Пробудившись, я обнаружил под собой липкую лужицу. Давненько такого со мной не случалось. На следующий день я отправился в Сен-Жермен-де-Пре, где у меня жил приятель, разбирающийся в соколиной охоте. На самом деле любой из обитателей улицы Сен-Дени просветил бы меня не хуже, но тогда отпал бы предлог пройтись по улице Фур и взглянуть на дом Ле Вистов. Я уже порядочно не появлялся в их краях. Ставни на окнах стояли наглухо закрытыми, хотя только-только минула Пасха, так что перебираться в Лион казалось еще рановато. Я подождал, но никто не входил и не выходил из дверей.
Приятеля дома тоже не оказалось, и я ни с чем поворотил обратно. Войдя через ворота Сен-Жермен, я стал прокладывать себе дорогу через толпу, лавируя между скучившимися под городской стеной лотками, когда мой взгляд упал на старую знакомую, которая торчала возле лотка зеленщика и хмуро взирала на пучки молодого латука.
Она заметно спала с тела.
- Мари Селест. - Имя вырвалась у меня само собой, я даже не подозревал, что оно отложилось у меня в памяти.
Девушка обернулась и взглянула на меня без всякого удивления:
- Что тебе?
- Ну-ка улыбнись.
Мари Селест что-то буркнула себе под нос и, повернувшись ко мне спиной, принялась перебирать салат.
- У этого все листья в пятнах, - сказала она зеленщику.
- Возьми другой. - Тот равнодушно пожал плечами.
- Ты для кого покупаешь - для Ле Вистов?
Мари Селест, поджав губы, продолжала рыться в пучках.
- Я там давно не служу. Мог бы и знать.
- Почему?
- Отлучалась к матери рожать. Клод обещала замолвить за меня словечко. Я возвращаюсь, а у них уже другая служанка, я - к хозяйке, а та и слышать ничего не желает.
При имени Клод меня затрясло от желания. Мари Селест взглянула на меня с подозрением, и я отогнал низменные мысли.
- Как дитя?
Пальцы Мари Селест на миг замерли, затем опять затеребили салатные листья.
- Отдала ее на воспитание монахиням. - Она встряхнула пучок.
- Как отдала? С какой стати?
- Думала выйти на службу, у меня все-таки мать на руках. Она старая и больная, и нянчиться с младенцем ей не по силам. В общем, что сделано, то сделано. В ту пору у меня даже места не было на примете.
Я ничего не сказал, только подумал: вот и спровадили мою дочь к монашкам. Кто бы мог ожидать?
- Как ты ее окрестила?
- Клод.
Я наотмашь ударил Мари Селест по лицу - она даже салат выронила.
- Эй, ты! - заверещал торговец. - Уронила - плати!
Мари Селест разрыдалась. Подхватила корзинку и бежать.
- Ну-ка подбери! - не унимался торговец.
Я поднял латук - с него опадали листья, - шваркнул его на прилавок поверх груды зелени и припустил следом. Когда я нагнал Мари Селест, она была вся пунцовая - от бега и от слез.
- Почему ты так ее назвала? - заорал я, хватая девушку за руку.
Мари Селест замотала головой и попыталась высвободиться. Вокруг стали собираться зеваки, на рынке любое происшествие - развлечение.
- Погоди ее колотить, - куражилась какая-то женщина. - Сейчас дочь подойдет, ей тоже охота полюбоваться.
Я поволок Мари Селест из толпы в узкий проулок. Лоточники устроили здесь свалку - повсюду на земле валялись гнилая капуста, протухшая рыба, лошадиный навоз. Из-за кучи гнилья на нас выскочила крыса.
- Почему ты так назвала мою дочь? - повторил я уже более спокойно. Было чудно произносить слово "дочь".
Мари Селест подняла усталые глаза. Она уже не плакала. Ее рыхлое лицо напоминало сдобную булочку с двумя вдавленными смородинами, темные пряди волос выбились и неопрятно свисали из-под чепца. И как я мог на нее позариться!
- Я думала сделать Клод приятное, - сказала она. - Отблагодарить за доброту. Но, верно, она запамятовала про меня, хоть и сама вызвалась замолвить словечко перед хозяйкой. У меня был разговор с госпожой Женевьевой, и та побожилась, что ей ничего не передавали. Она подумала, что я сбежала, - вот и весь сказ. Так что дитя наречено Клод за просто так, а я ли барышню не лелеяла все детство. Еще хорошо, подвернулось пристойное место - у Бельвилей, на улице Корделье. Они не такие богачи, как Ле Висты, но на достаток не жалуются. Даже Ле Вистов у себя принимают.
- Значит, Ле Висты бывают в доме, где ты служишь?
- Я стараюсь не попадаться бывшим хозяевам на глаза. - Мари Селест окончательно успокоилась. Она обвела взглядом проулок, и на лице ее заиграла слабая улыбка. - Вот уж не думала не гадала, что мы опять с тобой свидимся в грязном закутке.
- А кто именно бывает? Только госпожа Женевьева или дочери тоже?
- Она частенько приводит Клод. У Бельвилей дочь ей ровесница, и барышни дружат.
- И часто они гостят?
Мари Селест насупилась и стала похожа на свой портрет в старости.
- Тебе-то какое дело?
- Просто любопытно, - пожал я плечами. - Я делал одну работенку для монсеньора Ле Виста, ты ведь знаешь, и меня разобрала охота взглянуть на его женское окружение.
На лице Мари Селест появилось лукавое выражение.
- Небось хочешь меня навестить?
У меня челюсть отвисла: неужто она заигрывает? И это после всего, что произошло! Хотя, если хорошенько подумать, этот флирт мне очень кстати. С улыбкой я смахнул с ее плеча перышко.
- Почему бы и нет?
Она подалась вперед и положила ладонь мне между ног, мой член сразу затвердел, и лицо Мари Селест показалось не таким уж рыхлым и блеклым. Но тут она отдернула руку.
- Мне пора. Заходи.
Она описала, как найти дом на улице Корделье.
- Пожалуй, я загляну, когда будут Ле Висты, - добавил я. - Заодно удовлетворю свое любопытство.
- Как хочешь. En fait, их ждут послезавтра. Я слышала хозяйкин разговор.
Уж больно все гладко получается. Мари Селест удалилась, покачивая на ходу корзинкой, и я призадумался: ей-то на кой ляд это приключение, на что она рассчитывает, помимо минутного удовольствия между ног? Но тревоги недолго занимали меня. Увижу Клод, а там видно будет.
Все оказалось на удивление просто: Мари Селест решила со мной расквитаться.
Дом Бельвилей выглядел действительно поскромнее, чем особняк Ле Вистов. У него было два этажа, и в некоторых окнах даже поблескивали настоящие стекла, но дерево изрядно подгнило, и жилье, затертое между домами соседей, казалось каким-то неказистым. Поджидая Мари Селест напротив, я пялился на фасад и гадал, не покажется ли Клод. Как перехватить ее наедине? Наверняка мать с Беатрис постоянно будут крутиться вокруг. Я все ломал голову, когда появилась Мари Селест. Хочешь не хочешь, придется ее отделать, иначе она не отстанет. План так и не вырисовывался. Что ж, тогда буду действовать по обстоятельствам. На худой конец улучу подходящую минутку и назначу Клод встречу. На этот случай я даже припас записку. В отличие от меня, Клод грамотная и разберет, что в ней нацарапано. Тип из трактира, которому я диктовал письмо, глупо хмыкал над каждой фразой, однако написал все как надо. Люди и не такое проделают за пару монет.
Мари Селест отперла парадную дверь, высунулась наружу и помахала рукой. Я быстренько перебежал улицу и скользнул внутрь. Мы пересекли одну комнату, затем другую - она была вся в коврах, но я мало что различил в полумраке - и оказались на кухне. Возле горящего очага сидел повар и что-то помешивал в горшке. Он подозрительно покосился на меня.
- Вы там потише, - предупредил он. - А то неприятностей не оберешься.