- Эти Ле Висты - важные сеньоры?
- Думаю, да, раз заказывают такие шпалеры. Дама выбирает драгоценности из ларца и в следующей сцене их надевает. Потом идут три шпалеры, где дама подманивает единорога. В конце концов он положил передние ноги ей на колени и смотрит на свое отражение в зеркале. И на последней - она ведет его, держа за рог.
- А какая дама самая красивая?
- Та, которая кормит попугая. Это означает вкус, одно из пяти чувств. У ее ног сидит обезьянка и что-то грызет. Дама тут выглядит наиболее живой. Ветер треплет покрывало на ее голове. А единорог…
Алиенора облизала языком нижнюю губу:
- Она уже мне не нравится. Расскажи о других чувствах.
- Единорог смотрится в зеркало - это зрение, дама, касающаяся его рога, - осязание. Пока вроде ясно. Потом идет слух - дама играет на органе. А это… - Я вгляделся в рисунок. - Наверное, обоняние: обезьянка сидит на скамейке и нюхает цветок.
- А какой? - оживилась Алиенора. Она любит цветы.
- Не знаю. Похож на розу.
- Взгляни сама, красавица. - Никола стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на нас. Он выглядел свежим и отдохнувшим, несмотря на вчерашнюю пьянку. "Небось в Париже не вылезает из таверн", - подумал я со злорадством. Вразвалочку он вошел в мастерскую.
- Ты, говорят, выращиваешь цветы, так что отличишь гвоздику от розы. Мои рисунки достаточно разборчивые. Не так ли, красавица?
- Не называй ее так, - не выдержал я. - Она дочь lissier и требует к себе почтительности.
Алиенора залилась краской - не то из-за фамильярности Никола, не то из-за моего заступничества.
- Как тебе мои картины, кра… Алиенора? - допытывался Никола. - Чудесные, n'est-ce pas?
- Эскизы, - поправил я. - Это эскизы ковров, а не картины. Кажется, ты забываешь, что они всего-навсего образцы, а окончательную работу будут выполнять другие - отец Алиеноры, ее брат, наемные ткачи. Не ты. На коврах сцены будут выглядеть иначе.
- Так же красиво? - хмыкнул Никола.
- Лучше.
- Я не вижу, что здесь можно улучшить. А ты?
Алиенора поджала губы. Скромность была ей больше по вкусу, чем бахвальство.
- Что ты знаешь о единорогах, красавица? - Лицо Никола приняло лукавое выражение, которое меня насторожило. - Рассказать?
- Они очень сильные, - ответила она. - Так сказано в книге Иова и во Второзаконии: "Роги его, как роги единорога; ими избодет он народы все до пределов земли".
- А мне больше по нраву псалом: "А мой рог Ты возносишь, как рог единорога". - Никола мне подмигнул.
Алиенора, казалось, его не слушала.
- Фу! - наморщила она нос.
Я тоже почувствовал тошнотворный запах, а следом за мной и Никола.
- Dieu au ciel, что это? - воскликнул он. - Бочка с мочой?
- Это Жак Буйвол, - пояснил я, - красильщик, - делает краску из вайды.
- Вайда такая вонючая? Никогда не знал. У нас в Париже их красильни стоят за городской стеной, там, куда никто не ходит.
- У нас тоже, просто временами он наведывается в город. Запах въелся ему в кожу, но человеку ведь не запрещено заниматься своим ремеслом. Не волнуйся, он ненадолго.
- Эй, девчонка! - прогрохотал Жак Буйвол снаружи.
- Жоржа нет дома, - донесся до нас ответ Кристины. - Приходи в другой день.
- Мне нужен не он, а она - на минутку. Она в мастерской? - Жак Буйвол просунул косматую голову в дверь. От вони у меня заслезились глаза. - Привет, шельмец. А где дочь Жоржа? Она что, прячется от меня?
Алиенора юркнула за станок.
- Ее нет. - Никола наклонил голову набок и скрестил руки на груди. - Пошла купить мне устриц.
- А ты, часом, не врешь? - Жак предстал перед нами во всей красе. Он здоровый и пузатый, как бочонок, борода торчит клоками, а руки посинели от вайды. - Ты, вообще, кто такой, чтобы давать ей указы?
- Меня зовут Никола Невинный. Я нарисовал эскизы для новых шпалер.
- Ага, парижский художник. - Жак тоже скрестил руки и привалился спиной к косяку. - У нас тут не больно жалуют парижан, верно, Филипп?
Мне не пришлось отвечать, поскольку Никола меня опередил:
- Я бы на вашем месте ее не ждал. Я наказал ей купить самых сочных устриц - парижане других не едят. Боюсь, ей придется побегать. У меня нет особой надежды на ваш рыбный рынок.
Я взглянул на Никола с недоумением. Как ему только не боязно дерзить человеку в сто раз его сильнее. Хочет распушить хвост перед женщиной? Алиенора заерзала в своем укрытии, но он даже не взглянул в ту сторону. Может, она думает вылезти, опасаясь, что Никола наболтает всякой ерунды?
Жак Буйвол явно был ошарашен. Вместо того чтобы броситься на обидчика с кулаками, он прищурился:
- Твое?
Пристроившись рядом с нами, он принялся разглядывать рисунки на полу. Я едва сдержал тошноту.
- Красного больше, чем синего. Жоржу не стоит попусту терять время.
Он ухмыльнулся, оскалив зубы, и занес башмак над рисунком, где единорог положил ноги даме на колени.
- Жак, ты что такое творишь? - произнесла Кристина резко, так что Жак Буйвол похолодел и нога его застыла в воздухе. Потом он сделал шаг назад, и на его большом лице появилось робкое выражение, выглядело это довольно смешно.
Кристина подбежала к нему:
- Дурацкие у тебя шутки. Я же сказала, Жоржа дома нет. Он зайдет к тебе на днях и скажет, сколько синей шерсти потребуется для этих ковров. Если, конечно, ты раньше не испортишь эскизы. А теперь иди - нам некогда.
Она распахнула входную дверь и посторонилась, освобождая проход.
Это напоминало, как пес гонит корову. Жак понурил голову и поплелся восвояси. Лишь оказавшись на улице, он опять сунул голову в окно:
- Передайте девчонке, что я ее искал.
Когда наконец он окончательно удалился и специфический запах перестал витать в воздухе, Никола перегнулся через станок и улыбнулся Алиеноре:
- Выходи, красавица! Чудовище сгинуло.
Он подал ей руку, она уцепилась за запястье и позволила вытянуть себя из укрытия. Уже стоя перед ним, она подняла к нему лицо:
- Благодарю, сир.
Впервые она посмотрела на него на свой обычный манер: ее глаза словно пытались, но не могли перехватить его взгляд. И улыбка сползла с лица Никола. У него был такой вид, точно на него налетел порыв ветра. "Наконец-то", - пронеслось у меня в голове. Не больно-то он наблюдательный для художника.
Алиенора почувствовала, что добилась своего и он все понял. Иногда она проделывает такие штучки. Она высвободила руку и склонила голову набок.
- Пойдем, Алиенора, - сказала Кристина, кинув на Никола сердитый взгляд, - а то опоздаем.
И она вышла через ту же дверь, что и Жак Буйвол.
- Скоро месса, - напомнила мне Алиенора и побежала вслед за матерью.
- Месса? - переспросил Никола. Он взглянул на солнце, припекающее через оконное стекло. - А не рановато ли?
- Это особая месса для ткачей в Нотр-Дам на Саблоне, - пояснил я. - Здесь неподалеку.
- Ткачи ходят на особую мессу?
- Ну да. Три раза в неделю. У них очень влиятельная гильдия.
Немного помешкав, Никола спросил:
- Она давно такая?
- С рождения, - пожал я плечами. - Поэтому легко не заметить. Для нее это естественно.
- А как она… - Никола махнул в сторону ковра "Поклонение волхвов", наброшенного на станок, на котором был выткан.
- У нее очень ловкие и чувствительные пальцы. Иногда мне кажется, будто она видит ими. По ее словам, красная шерсть на ощупь совсем не такая, как синяя. И еще - она слышит то, что мы не слышим. Как-то призналась, что различает людей по звуку шагов. Я так не умею, а она всегда заранее знает, кто идет, если, конечно, раньше слышала его шаги. Теперь она будет узнавать и тебя.
- Она еще девушка?
- Что ты имеешь в виду? - нахмурился я.
Мне вдруг расхотелось о ней говорить.
- А то ты не знаешь, - улыбнулся Никола.
- Оставь ее в покое, - отрубил я. - Только посмей ее пальцем коснуться, ее отец разорвет тебя на куски. Не поглядит, что ты художник из Парижа.
- У меня нет недостатка в девушках. Я забочусь только о тебе. Хотя, по-моему, ты должен им нравиться, у тебя красивые длинные ресницы. Девушки любят такие глаза.
Я молча пододвинул к себе мешок и достал бумагу и уголек.
- Вам обоим стоило бы послушать про единорога и его рог, - усмехнулся Никола.
- Сейчас не до того. Пора за дело. Нам нужно сделать хоть один картон, нельзя задерживать ткачей. - При слове "нам" я заскрежетал зубами.
- Ну да. Хорошо, что я прихватил с собой кисти. Брюссельские кисти не вызывают доверия. Рисуй я ими, единорог, вероятно, смахивал бы на лошадь!
Я опустился на колени возле эскизов - иначе точно бы не выдержал и растоптал их.
- Ты когда-нибудь делал картоны?
Глупая ухмылка исчезла с губ Никола. Ему не нравилось напоминание, что он не всеведущ.
- Картоны не обычные рисунки. Художники, далекие от этой области, этого не понимают. Они считают, что достаточно увеличить эскиз - и его уже можно перевести на ковер. Но ковер не картина, мы смотрим на него совсем по-другому. Картины обыкновенно невелики по размеру, и их можно охватить одним взглядом. Их не рассматривают вблизи, а отступают на один-два шага, точно перед священником или учителем. А к коврам, наоборот, подходят как к другу. И видят только один какой-то кусок, причем необязательно самый выигрышный. Поэтому мелкие детали не должны выбиваться из общей композиции, им важно складываться в узор, который радует глаз в любой точке пространства. Твои рисунки не слишком удачные для шпалер. Мильфлёр несколько спасает дело, но все равно придется кое-что поменять.
- А как? - спросил Никола.
- Для начала дорисуем фигуры. Пусть даме прислуживает камеристка - подносит гвоздики для венка в "Обонянии", раздувает мехи органа в "Слухе", держит чашу с кормом, из которой клюет попугай во "Вкусе". В "Моем единственном желании" служанка подносит ларец с драгоценностями. На всех остальных рисунках дама обходится без прислуги.
- Это сцены соблазнения, и ей положено быть одной.
- Камеристкам не возбраняется при этом присутствовать.
- Тебе-то откуда это известно. Ты соблазнил хоть одну знатную даму?
Я стал пунцовым как рак. Очутиться в покоях знатной дамы - такое мне и во сне не снилось. Я нечасто пересекаюсь со знатью даже на улице, что уж там говорить о помещениях, где они бывают. Лишь на мессе мы дышим одним воздухом, да и то они сидят отдельно, на передних скамейках. Под конец службы они выходят в первую очередь, лошади уже оседланы, и не успеваем мы добраться до церковного крыльца, как их уже и след простыл. Алиенора уверяет, вельможи пахнут мехом, которым оторочена их одежда. Сам судить не берусь, поскольку никогда не стоял от них достаточно близко. У Алиеноры более тонкое обоняние, чем у меня.
Никола наверняка бывал в обществе знатных дам. Он, верно, все о них знает.
- Чем пахнет от знатных дам? - вырвалось у меня невольно.
- Чесноком, - расплылся в улыбке Никола. - Чесноком и мятой.
А Алиенора пахнет мелиссой, которая растет у нее в саду. Она вечно на нее наступает.
- Знаешь, какие они на вкус? - добавил он.
- И знать не желаю.
Я схватил уголек и принялся копировать "Обоняние". Несколькими штрихами я набросал лицо женщины, покрытые покрывалом волосы, ожерелье, лиф, рукава, платье.
- Крупные участки одного и того же цвета нам ни к чему. Желтое платье дамы хорошо бы разрисовать какими-нибудь узорами. На "Вкусе" и "Моем единственном желании" по парче идет гранатовый рисунок. Давай такой же сделаем здесь, для разнообразия цветовой гаммы.
Никола стоял у меня за плечом и наблюдал, как треугольник заполняется листьями и цветами.
- Alors, по бокам у тебя лев и единорог держат знамена. Между ними скамейка, на ней - дама, единорог и обезьянка с гвоздиками. Отлично. А что, если между дамой и львом поместить служанку? Положим, она держит блюдо с цветами, из которых дама сплетет венок. - Я набросал контуры служанки, стоящей боком. - По-моему, уже куда лучше. Фон будет заткан мильфлёром. Здесь я не буду его рисовать, только на картоне. И Алиенора поможет.
Никола покачал головой.
- Интересно чем? - Он показал на глаза.
Я нахмурился.
- Алиенора всегда помогает отцу с мильфлёром. Она ухаживает за садом и прекрасно разбирается в растениях, знает, как что использовать. Вот дойдем до картонов, тогда с ней и посоветуемся. А еще, по-моему, стоило бы добавить животных. - Я рисовал, объясняя по ходу. - Скажем, собаку как символ верности. Охотничьих птиц, поскольку дама охотится за единорогом. У ее ног прикорнул ягненок - напоминание о Деве Марии и Христе. И конечно, одного или двух кроликов. Это личная метка Жоржа - кролик, прикрывающий лапой мордочку.
Я закончил, и некоторое время мы смотрели то на набросок, то на старый рисунок, висевший рядышком.
- Опять не то.
- Что ты предлагаешь?
- Деревья, - немного подумав, произнес я.
- Где?
- Позади знамен и штандартов. Они будут оттенять красный гербовый щит, иначе он пропадет на красном фоне. И еще внизу - между львом и единорогом. Здесь как раз поместятся четыре дерева как обозначение частей света и времен года.
- Целый мир на картине, - прошептал Никола.
- Точно. И синего цвета стало больше. Жак Буйвол будет доволен. Не то чтобы мне хочется его порадовать. Скорее наоборот.
За штандартами я изобразил дуб - символ лета и севера. За знаменем - сосну, символ осени и юга. За единорогом - остролист. Это будет зима и запад. За львом - апельсин. Весна и восток.
- Мне уже нравится, - сказал Никола, когда я закончил. В голосе его звучало удивление. - А мы имеем право менять рисунок без согласия заказчика?
- Мы это называем verdure. Ткачам позволяется разбрасывать по фону растения и животных. Единственное, что нам запрещено, - это трогать фигуры людей. Несколько лет назад в Брюсселе по этому поводу издали специальный закон, чтобы между ткачами и заказчиками не возникало разногласий.
- И между художниками и картоньерами тоже.
- Твоя правда.
Он взглянул на меня:
- Между нами есть разногласия?
Я присел на корточки.
- Нет.
"В том, что касается работы", - добавил я про себя. У меня не хватило духу произнести это вслух.
- Отлично. - Никола отложил "Обоняние" и придвинул "Вкус". - Теперь давай этот.
Я внимательно изучал даму, кормящую попугая.
- Мне кажется, ее лицо выписано тщательнее других.
Никола играл с угольком, без всякого смысла тыкал им то туда, то сюда, растирая черную пыль пальцами, пока она не посерела.
- Я пишу портреты. Почему бы мне не сделать женщин похожими, если это в моей власти?
- Она чересчур выделяется. И дама на "Моем единственном желании" тоже - слишком печальная.
- Пусть останутся как есть.
- Ты с ними знаком. Верно?
- Это знатные женщины. - Никола дернул плечом.
- Но ты с ними на короткой ноге.
- Не то чтобы на короткой, - покачал головой Никола. - Виделся несколько раз, но…
К моему удивлению, он поморщился, точно от боли.
- Последний раз я видел их на празднике весны, - продолжал Никола. - Она, - он показал на "Вкус", - танцевала вокруг майского шеста, а ее мать наблюдала. Они были одеты в похожие платья.
- Из парчи, украшенной гранатовым узором.
- Да. Я не мог подойти к ней. Ее служанки были настороже. - Воспоминание заставило его нахмуриться. - Все-таки, по-моему, служанки на коврах излишни.
- Но даме нужно сопровождение, иначе это выглядит неприлично.
- Только не в тот миг, когда она занята соблазнением.
- Хорошо. Давай везде дорисуем служанку, кроме шпалеры "Зрение", где она приручает единорога. Ну тот, на котором он положил ноги ей на колени.
- И еще "Осязание", - добавил Никола, - где она держит его за рог. В такие минуты свидетели без надобности. - Он хитро улыбнулся. Вся его грусть внезапно улетучилась, и он опять вернулся в обычное расположение духа. - Рассказать тебе про единорога и его рог? Тебе это будет полезно.
Но прежде чем я ответил, в окне, где еще недавно торчала лохматая шевелюра Жака Буйвола, появилась головка Алиеноры. Мы с Никола аж подскочили.
- Мы здесь, Алиенора, - крикнул я. - Возле станка.
- Знаю, - отозвалась она. - Мы с мамой уже вернулись. Из-за Жака Буйвола мы припозднились, и, пока искали, куда присесть, месса уже кончилась. Хотите пива?
- Мы сейчас, - откликнулся Никола.
Алиенора вошла в дом, а Никола повернулся ко мне;
- Ну не хочешь про единорога, давай расскажу тебе кое-что другое.
- Не надо. - Меня покоробил запанибратский тон, которым он говорил с Алиенорой.
Он оскалил зубы.
- От женщин может нести чесноком, но на вкус они как устрицы, - все-таки сказал он.
АЛИЕНОРА ДЕ ЛЯ ШАПЕЛЬ
Мужчины нашли меня в саду. Я там пропалывала землянику. Я посадила кусты на некотором расстоянии друг от друга, чтобы было где присесть, когда пойдут сорняки. Я отношусь к землянике не совсем как к растению - цветки ее не пахнут, а листья и не мягкие, и не колючие, и не тонкие, и не мясистые. Зато плоды божественные. Сейчас раннее лето, и уже появились первые ягоды, но они еще совсем крошечные, твердые и не очень-то душистые. Больше всего на свете я люблю пору, когда земляника уже зрелая. Так бы и сидела с утра до вечера возле грядок и разминала пальцами сочные ягоды, ощущая их вкус и аромат.
На тропинке между грядками послышались шаркающие шаги Филиппа - на ходу он приволакивает одну ногу, - а за ними - подпрыгивающие Никола. Когда Никола в первый раз попал ко мне в сад, он воскликнул:
- Святая Дева, это настоящий рай! Ничего подобного не видел в Париже. Там кругом дома и нет ни одного свободного клочка земли, разве что выкроишь место под грядку капусты, да и то, если очень повезет.
Впервые из его уст прозвучало, что Брюссель чем-то превосходит Париж.