- Вы - не-ве-роят-ный бабник. В деревне все знают, что ни одна миловидная женщина, зашедшая к вам в дом, не может чувствовать себя в безопасности.
- А вы думаете, свободные бабенки часто заглядывают в мой дом?
- Почему свободные? А что приключилось весною с женой датчанина, который разводит тюльпаны?
- Злые языки плетут небылицы. Все было иначе. Он напился до потери сознания в ресторане, и Дэвид уложил его в постель, а она заявила, что спать не хочет. И это была великолепная ночь. А что я мог поделать?
- Но в чем здесь дело, Морис? Почему вы так настойчиво хотите переспать со мною, например?
- Естество берет свое, так я думаю.
Я знал, что мои слова ни в коей мере не соответствовали тому душевному настрою, в котором она находилась все три года, что мы знакомы. Мрачно я старался подыскать какой-нибудь другой, неожиданный и свежий, ответ вместо общепринятого - репродуктивная потребность организма, энергетическая разрядка, демонстрация собственной потенции (чуть было не ляпнул, но тут же раздумал), внутреннее беспокойство, любопытство, склонность мужчины к полигамии, а женщины к моногамии (хоть и старая наживка, а вдруг клюнет) и прочая мешанина, которую придется изрядно сдобрить эротикой и лестью. Однако едва я принялся за эту черную работу, как сама Даяна, указав на дорогу, дала мне лазейку, чтобы от нее улизнуть.
- Куда мы едем? Вы везете меня обратно в деревню!
- Объезжаю деревню. Через минуту мы пересечем центральное шоссе и за холмом поднимемся наверх, совсем рядом со стройкой.
- Но это почти напротив "Зеленого человека".
- Не совсем. Вас оттуда никто не увидит.
- Все равно - почти напротив.
Впереди показался крестьянский грузовик, и "Гардиан" снова пошла в ход Когда мы разминулись, она продолжала:
- Морис, это что, составная часть авантюры? Она придает остроту вашим ощущениям? Вам нужно все выставить напоказ?
- Ничего не собираюсь афишировать, говорю я вам, никто вас не увидит.
- Однако… - она опустила газету. - Знаете, что еще меня ужасно озадачивает?
- Что?
- Почему вы не проявляли ко мне никакого интереса практически до последних дней? Мы познакомились сразу же, как я с Джеком переехала в Фархем, но вы относились ко мне чисто по-дружески, и вдруг, откуда ни возьмись, такой потрясающий напор. Я все время себя спрашиваю; почему… такая перемена?
Пока что это был самый осмысленный вопрос, во всяком случае, ответа на него я дать не мог ни сейчас, ни впоследствии. Я ляпнул первое, что пришло в голову.
- Думаю, понял, что становлюсь стариком. Времени осталось в обрез.
- Это полная чушь, Морис, вы и сами прекрасно знаете, дорогой. Живота у вас нет, волосы не поредели, я просто не могу понять - вы сильно пьете, а выглядите так, будто вам не больше сорока четырех - сорока пяти лет, поэтому перестаньте нести ерунду.
Ей ничего другого не оставалось, как сморозить что-нибудь в этом роде, потому что признаться в необъяснимой и позорной любви к престарелому, но цветущему пенсионеру означало ощутить себя не просто интересной личностью, но еще и глубоко порочной. Хотя, что ни говори, слышать это было приятно.
Мы успешно пересекли центральное шоссе неподалеку от старого, заросшего зеленью кладбища, где был похоронен Томас Андерхилл, и поехали вверх по петляющей дороге; подернутое дымкой солнце начало клониться вниз, спускаясь за разбросанные группами тополя. Сразу же за гребнем холма я вывел грузовик на поворот, такой узкий, что кустарник царапал дверцы машины с обеих сторон. Через две минуты мы въехали на поляну, почти замкнутую высоким откосом вздыбленной земли в форме неровного полукруга, поросшим ежевикой и отгораживающим нас от центрального шоссе. Я выключил мотор.
- Это здесь?
- Почти. Есть великолепная небольшая ложбинка за кустами, которую отсюда вам просто не разглядеть.
- Там безопасно?
- Я никогда никого по пути не встречал. Дорог в этих лесах почти не осталось.
Я начал ее целовать, не оставляя времени на размышления по этому или любому другому поводу, который может поразить ее воображение. Единственная реальная польза от коротких юбок заключается в том, что мужчина может спокойно прижаться рукой к бедру женщины, вплоть до колена, не рискуя услышать требование не лезть под юбку. Я от души этим воспользовался. Даяна задвигалась так энергично, словно решила доказать, что ее недавнее равнодушие бесследно исчезло. Но вскоре, воспользовавшись моментом, когда ее губы освободились от моих, спросила, будто действительно нуждалась в ответе.
- Морис, а вы не думаете, что нам надо выяснить кое-какие вещи?
Я представить себе не мог, что это за вещи, но сказал не без уныния:
- Давайте забудем об этом сейчас.
- О нет, Морис, об этом ни в коем случае нельзя забывать. Мы не должны.
В некотором смысле я чувствовал то же самое, меня это беспокоило раньше и будет беспокоить впредь, но не настолько, чтобы сдавать позиции. По-настоящему меня волновало другое - смутное, но твердое чувство, что она еще не все сказала - вернее, спросила - и ни за что сейчас не откажется от тех выгод, которые имеет, еще не уступив своего товара; и, не откладывая реализацию этих преимуществ на будущее, постарается использовать их как можно раньше, пока я не уложил ее на спину. А что если ей подыграть; и хотя, с учетом прошлого, особой охоты к этому я не испытывал, возможно, тогда уменьшится поток слов или, по крайней мере, сократятся интервалы между его отдельными порциями. Стоит попробовать.
- Вы правы, разумеется, - сказал я, выпуская ее из объятий, взяв за руку и устремив проникновенный взор куда-то мимо, за кусты. - Мы взрослые люди. И не должны с закрытыми глазами пускаться в такую опасную авантюру.
- Морис.
- Да? - спросил я хрипло, чтобы подчеркнуть свои мучения.
- Морис, почему вы вдруг так переменились? То соблазняете меня с упорством, на которое способны только вы, то сразу же идете на попятную, говоря, что мы должны отдавать себе отчет в своих действиях. Что у вас на уме?
- Ничего, - произнес я торопливо, - конечно же, ничего, но вы сами сказали, что нам надо выяснить кое-какие вещи, и это напомнило мне о хмм…
- Вы уверены, что действительно так думаете? - В ее тоне сквозило подозрение, и я понял: считать, что лицемеры, несущие вздор в силу привычки или из желания произвести впечатление, не способны вывести на чистую воду себе подобных - ошибка.
Она продолжала:
- Когда такие вещи говорите вы, ничего, кроме смеха, это вызвать не может.
Я на лету схватил ее мысль: весь вздор, что будет звучать сегодня вечером, нужно отдать на откуп ей.
- Хм, я… - пробормотал я и свободной рукой выписал в воздухе нечто затейливое. - Просто я был…
- Морис, - сказала она, вновь обретя уверенность и уставившись на меня широко раскрытыми карими глазами, - разве не предосудительно свое удовольствие ставить выше всего прочего, выше счастья других людей?
- Возможно, не знаю.
- Разве вы не согласны с тем, что наиболее типичный образ жизни, которому сегодня следуют все, - это жизнь по собственным законам?
- Вы недалеки от истины.
- Но меня беспокоит, правильно ли это. Вы же не станете утверждать, что мы просто животные, не правда ли?
- Нет.
- Морис… вам не кажется, что сексуальное влечение - самая непредсказуемая, необычайная и абсолютно сумасшедшая вещь на свете?
Тут мне стало немного веселее. То ли Даяна, сама того не сознавая, нащупывала свой следующий, сто шестьдесят четвертый вопрос, ту финальную порцию вздора, которая стала бы пробным камнем, определяющим, позволю ли я ей выиграть состязание, то ли у нее просто иссякла изобретательность.
- Я никогда этого не мог понять, - смиренно сказал я.
Но разве не правда, что люди, не обращающие внимания на зов инстинкта, непременно замыкаются, отгораживаются от мира и становятся просто невыносимыми?
К этому времени я дошел до такого состояния, словно много недель подряд не обращал внимания на зов инстинкта и уже никогда на него не откликнусь, но тут, чтобы подчеркнуть свои мысли о дурных наклонностях и о пренебрежении ими (а это еще вреднее), она так наклонилась вперед, что я смог разглядеть у левой груди полоску обнаженного тела, открывшуюся под чашкой бюстгальтера. Я отключился, но когда через пару секунд пришел в себя, то оказалось, что у меня с языка уже сорвались слова: "Ну, так давайте докажем, что мы люди другой породы", - и постарался открыть дверцу со своей стороны.
Она схватила мою руку, надула губы и нахмурилась. Еще до того, как она открыла рот, я понял, что, преодолев целый ряд небольших, но в совокупности важных преград, упустил из виду главную опасность. Но, как в любой игре, имеющей принципиальное значение, а именно такую игру мы вели с Даяной, один-единственный удар, попавший в цель, может вернуть потерянные в прежнем туре преимущества и даже их приумножить.
- Морис.
- Да?
- Морис… может быть, когда два человека по-настоящему хотят друг друга, в этом и нет ничего дурного. Вы действительно хотите меня?
- Да, Даяна, я действительно хочу вас. Я говорю это совершенно серьезно.
Она снова посмотрела на меня. Возможно, решила, что я сказал правду; господи, любой мужчина, который со смехом не отказался участвовать в этом спектакле и готов, если понадобится, разыгрывать его и дальше, без всякого сомнения и в прямом смысле слова хочет женщину. Наверное, в этой сексуальной игре я произнес, наконец, необходимую формулу убедительным гоном и обнаружил хорошие манеры. Видимо, и в самом деле есть какая-то разница между тем, как действительно хотят женщину и хотят без лишних слов, подумалось мне. Во всяком случае, последняя преграда осталась позади или, по крайней мере, мне так показалось.
- Давай займемся любовью, дорогой, - сказала Даяна.
Обозначилась новая проблема - помещать ей делать слишком много замечаний, пока не наступит момент, когда слова станут излишними. Я вышел из грузовика, обошел его и помог ей спуститься.
- Летом, - сказала она, глядя в небо, - под мягким солнцем…
- Да, на погоду нам грех жаловаться, - пробормотал я, увлекая ее за собой. Еще одна такая рулада, и силы мои иссякнут.
- Позднее обещали дождь, но разве можно верить прогнозам? Просто гадание на кофейной гуще.
Я первым спустился в ложбину и перенес ее на три-четыре фута вниз. Здесь было так же чисто, как накануне, когда я делал разведку, ни малейшего следа влюбленных парочек в глаза не бросилось. Вероятно, в Фархеме им недоставало энергии для ухаживаний, и из стеснения они сразу же вступали в брак, точно так же, как при случае брали деньги в долг или впадали в старческое слабоумие.
- Морис, я уверена, все будет удивительно красиво с…
Я закрыл ей рот поцелуем. Не отрываясь от ее губ, расстегнул блузку и лифчик. Грудь была упругой на ощупь, почти твердой. Это открытие сразу же подействовало, и я потянул ее за собой на землю. Она освободилась и отступила в сторону.
- Я должна раздеться. Ради нас я должна быть обнаженной.
Она сняла блузку, и я сразу же оценил ее стиль и утонченность. Если ей хотелось, чтобы я со всей искренностью признал ее интересной, то сейчас она нашла куда более надежное средство, чем раньше. Грудь у нее оказалась высокой, налитой и упругой, с острыми сосками, а еще через пару секунд я смог оценить, с каким тонким мастерством она выточена, каким стройным и длинноногим было ее тело. За тот короткий промежуток времени, пока она раздевалась, лицо у нее изменилось, только теперь исчез острый прямой взгляд и раздвинулся плотно сжатый рот, взор томно затяжелел, губы вспухли и стали мягкими от сдерживаемого возбуждения. Не торопясь, откинув назад плечи и втянув живот, она расположилась на травяной подушке и, кажется, только тогда подняла на меня глаза.
- Разденься тоже, - сказала она.
Эта новая и не особенно удачная идея меня ошеломила. Раздетый мужчина теряет достоинство; более того, на открытом воздухе он чувствует себя незащищенным, и у него для этого есть все основания. С точки зрения постороннего наблюдателя обнаженная женщина - или солнцепоклонница, или жертва насилия, мужчина в том же виде - или сексуальный маньяк или законченный лунатик. Но я заставил себя сбросить одежду, почувствовав при этом, что воздух был приятным и теплым. Даяна сидела и ждала, не гладя в мою сторону, прижатыми к телу руками она ритмично с боков слегка сжимала грудь. Стало абсолютно ясно, что ей необходимо быть обнаженной не ради нас, не говоря уже обо мне, но ради себя самой. Неожиданно в ней обнаружилась черта, характерная, согласно определению, для людей, страдающих нарциссизмом, которым безразлично, находят ли их интересными окружающие или нет. В этом был некоторый парадокс, если вспомнить, как Даяна вела себя, когда была одета, но времени на размышления не оставалось: я совершенно искренне готов был признать, что ее тело имеет самодовлеющую ценность.
Вскоре, лежа рядом, я понял, что верхняя половина ее фигуры влекла к себе особенно сильно. В определенном смысле все сексуальные и эстетические достоинство преобладали именно здесь. Каким бы привлекательным ни было лицо одетой женщины, оно становится еще более манящим, если та обнажена; тогда и подчас только тогда, оно превращается в ее глазную прелесть. Шея, плечи, руки, не говоря уже о груди, - очень индивидуальны или, по крайней мере, своеобразны; ниже талии кончается эта специфическая прорисовка деталей и остается лишь некоторая совокупность анатомических органов. Отобрав главные точки ее тела, я какое-то время усиленно трудился над каждой, вызывая безусловное и часто шумное одобрение. Но неотвратимо наступала пора переходить к ускоренному ритмическому продвижению под анатомические своды, когда, в определенном смысле, уже не до деталей. Восторг Даяны сразу же спал.
И тут я понял, что у меня имеется выбор. Вероятно, есть еще время заняться тем, что доставляло ей невероятное удовольствие, забыв (правда, не до конца) о собственных нуждах; мои действия можно было бы назвать сексуальным эквивалентом ситуации, когда, исполняя сонату на фортепьяно, ты не забываешь подкрепляться сэндвичами с блюда. Или, чтобы не делать над собой никаких усилий, я мог забыть о Даяне и, что намного важнее, о себе самом. Ведь сегодня мне необходимо было расслабиться куда сильнее, чем обычно, но, с другой стороны, удовлетворенная и благодарная Даяна (если такое вообще возможно) мне нужна была больше всего остального. Поэтому я выбрал первый вариант, фактически его улучшенную версию, и, выражаясь метафорически, продолжал играть заказанную оду, украшая ее арабесками и трудными пассажами для обеих рук спустя долгое время после того, как исчез последний сэндвич (а сэндвичи были очень хороши, как любые сэндвичи, когда они кончаются).
Я слегка отодвинулся от Даяны. Она взглянула на меня. Лицо у нее горело, кожа вокруг глаз и рта припухла.
- О, боже, - сказала она, - милый, это такое пиршество. Как мне хочется все запомнить. Я просто не могу описать своих чувств.
- Ты очень хороша. Ты прекрасна.
Она улыбнулась и опустила глаза вниз, рассматривая собственное тело. Вскоре Даяна перестала потягиваться и облизываться, подняла подбородок, скрестила ноги и подтянулась на локтях, приняв полусидячее положение. Когда она снова посмотрела на меня искоса, ее припухшие глаза почти потухли, в них читалась ее обычная легкая нагловатая тоска.
- Морис, - сказала она, - это было со-вер-шен-но по-тря-са-юще. Я не знаю, как ты… этого добиваешься. А тебе самому понравилось? Ты, безусловно, заслужил свою долю радости.
- Все было великолепно.
Я обнял ее снова и быстро прошелся пальцами по тем главным точкам, на которые потратил недавно столько времени, но сейчас сделал это небрежно и спокойно, стараясь подчеркнуть, как она соблазнительна и желанна для меня. Через несколько минут я сказал:
- Даяна.
- Да?
- Даяна, тебе приходилось делить постель не с одним партнером, а с несколькими? Я имею в виду - одновременно.
- Действительно, Морис… Пришлось однажды. Много лет назад. До того, как я встретила Джека.
- Это забавно? Я предполагаю, ты была с двумя мужчинами?
- Морис… Да, это были мужчины, если их так можно назвать. Я думала, что все организовано ради меня, но они интересовались только друг другом. Каждый поочередно ложился посредине, и то, что они требовали от меня, радости не доставляло. Я абсолютно измучилась, выдохлась и просто-напросто сбежала. Это было так ужасно. Но…
- Не сомневаюсь. Но, думаю, все было бы иначе, если бы ты…
- Хочешь сказать, была бы с тобой и Джойс.
- Да, да. Она всегда…
- Морис, не злись на меня, я ведь знаю, что ты часто сердишься, но я должна тебя кое о чем спросить. Как такая мысль могла прийти тебе в голову? Ведь это никому не нужно. Возможно, ты действительно стареешь? Если позволишь, я задам еще вопрос.
- Спрашивай.
- Часто ли вы с Джойс занимаетесь любовью? В среднем?
- Не знаю. Раз в неделю. Иногда реже.
- Ты верен себе. Нуждаешься в острой приправе, чтобы подхлестнуть себя, да еще таким ужасным образом. У тебя очаровательная молодая жена, которая души в тебе не чает, но ты соблазняешь меня, и тут же выясняется, что и этого тебе мало.
- Прости, Даяна. Давай забудем. Я сделал ошибку. Думал, ты относишься к той категории людей, с которыми можно говорить на такие темы. Прости.
- О каких людях ты говоришь?
- Ну, жадных до новых ощущений, новых экспериментов. О тех, кто хочет расширить… свои познания. - Ее голова надежно покоилась у меня на плече, поэтому заглянуть мне в глаза ей бы не удалось. - О тех, кто ко всему проявляет интерес, кого увлекают многие стороны…
- Морис, разве я сказала, что мне неинтересно? Просто безумно хотелось узнать, откуда у тебя такие желания. Ты понял меня иначе?
- Прости. Конечно же, ты права. Разумеется. И знаешь, у нас все было бы совсем не так, как с теми парнями. Я буду делать все, что тебе нравится, понимаешь? Здесь я устроил мини-показ того, что имел в виду. Разве не так, дорогая?
- О да. Ты делаешь это замечательно.
- И Джойс считает, что ты самая потрясающая женщина, которую…
- Она так думает? Что она говорит?
- О, что стоит на тебя посмотреть, и становится понятно, как выглядят лесбиянки, что ей хотелось бы самой разобраться, так ли это. Посмотришь, дорогая, ты будешь в центре внимания. Честно говоря, мы с Джойс привыкли друг к другу, но с тобой мы оба…
- Ты говорил ей об этом?
- Еще нет.
- Хорошо, тогда и не надо, пока мы не вернемся к этому разговору. Морис…
- Да?
- А что еще Джойс говорит обо мне?