– Ты температуру воды проверил? – говорит он.
Все смотрят еще раз на чайник. Из носик вьется дымок (Митя полил жертву кипятком вместо холодной воды). Громила качает головой, идет на кухню, возвращается с вазой – хрустальная, наклейка крупно "GDR" – и, смачивая тряпочку, аккуратно, даже ласково, гладит ей по лицу Арона. Тот затихает. Громила вынимает у него изо рта тряпку.
Тишина секундная.
Задний шумовой фон – слабые крики девушки. Ну, той, которая дрочит, – крики слабо слышны во дворе.
– Что это там у вас? – недоуменно говорит Митя.
– Надька Шмейрзон,… та, что… Цилина дочка, – говорит Арон медленно.
– Поздний ребенок, – говорит он.
– Дурочка она, дрочит не стесняется, – говорит он.
– Не работает, не делает ни хера, целыми днями на подоконнике сидит, да мужиков поджидает, – говорит он.
– То дрочит, то в истериках, – говорит он.
– Девять абортов уже черт знает от кого, – говорит он.
– Больная… – говорит он.
– Мать мучается, а в дурку не сдает – говорит он.
– Говорит, жалко, – говорит он.
Потом вдруг плачет. Рыдает. Видно, что ему сейчас жалко и Цилю и Надю, и себя… Горе вообще облагораживает…
Тишина. Стоны – очень отдаленно, – девушки. Мужчины молчат, на всех маски, хотя, совершенно очевидно, Арон их всех знает. Наконец, громила прерывает молчание.
– Арон, мы не фашисты, – говорит он.
– Фашист это тот, кто плюнул на свой народ, – говорит он.
–… и отказался жертвовать своим отпуском ради того, чтобы найти денег для репатриации сотен тысяч семей, – говорит он.
– Знаю я вас, жлобы, – говорит Арон.
– Все себе хапнете, – говорит он.
– ОБХСС по вам всем плачет, – говорит он.
– Арон, ты не прав, – говорит Митя.
– Чем вам здесь плохо? – говорит Арон.
– Мы здесь такие же граждане, как и другие люди, – говорит он.
– Евреи везде, – говорит он.
–… даже Менделеев был еврей! – говорит он.
– Сын портного Менделя, а фамилию переделал, – говорит он.
– Вот видишь, – говорит мягко громила.
– Переделал фамилию… – говорит он.
– Налицо ущемление прав, – говорит он.
– Яков, если нам разрешают даже открывать таблицу Менделеева, то о каких ущемлениях мы можем говор… – говорит Арон.
– Мы не можем быть спокойны, пока у нас нет своей страны, – говорит Копанский.
– Она у нас уже больше десяти лет есть, и что? – говорит Арон.
– В конце концов, это ваше лично дело, эти сокровища долбанные, – говорит он.
И снова начинает плакать. Потому что прекрасно понимает, что это и его дело, которое таким быть очень скоро перестанет. Потому что он сам очень скоро перестанет быть.
– О-о-о-о-о… – раздается стон издалека.
Мужчины качают головой.
– Арон, тут все дело в том, что… – говорит один из них
– Мы не можем быть уверены в конфиденциальности… – говорит кто-то.
– Слово коммуниста! – восклицает Арон так же живо и с такой же глупой и идиотской надеждой, что и жертвы процессов 30-х годов.
– Я даю вам слово коммуниста, что нико… – говорит он.
– Арон, вас было трое, – деловито перебивает его Митя.
– Ты, Анатолий и Арик, – говорит Митя.
– Мы искали Арика, но он как в воду канул! – говорит Митя.
Его лицо меняется. Глаза горят, губа вытягиваются в ниточку, руки слегка подрагивают.. Он становится похож на публициста из РФ Дмитрия Ольшанского, который жалеет, что в мае 45-го русские не вырезали всех немцев, чтобы заселить Германию уцелевшими евреями, один из которых (к примеру, герр Ольшансхерр) в 2010 году напишет статью о славянских зверях, вырезавших европейскую нацию. Мы понимаем, что даже самый безобидный ботаник может быть смертельно опасен (особенно если он ищет 500 миллионов долларов и вы ему помешали – прим. В. Л.).
– Анатолий и ты в Кишиневе, – говорит он.
– А вот Арик исчез… – говорит он.
– Арик оказался умнее нас, – говорит Арон.
– Он понял, что вы банда убийц и насильников, – говорит он.
– Арон, ты что, мы же тебя еще не изнасиловали, – говорит Копанский.
Все заразительно смеются. Это беззаботный смех людей, не сориентированных в системе ценностей общества с давними тюремными традициями и обычаями. Мы понимаем, что эти мужчины узнали о ГУЛАГЕ только из книги "Архипелаг ГУЛАГ", что подтверждает некоторые черносотенные теории о национальном составе жертв репрессий 30-хх годов.
– Мы думаем, ты знаешь, где Арик прячется, – говорит Митя мягко.
– Я не знаю, где он, – говорит Арон.
– Честное слово коммуниста, клянусь Торой и своей мамой, – говорит он растерянно…
В комнате повисает молчание. Крупно – люстра…
Двор, мертвая кошка, над ней уже появилась муха. Потом еще одна. Еще… Постепенно над кошкой собирается целый рой мух, который слишком велик, чтобы мы не увидели в этом чего-то действительно Символического. В атмосфере появляется что-то дьявольское, мы буквально чувствуем прикосновение к коже жаркого кишиневского воздуха и незримое присутствие повелителя мух и прочей нечисти. В проеме окна появляется девушка, которая смеется. Она смеется и кричит.
– Повелитель, – кричит она.
– Повелитель!!!!!!! – кричит она.
За ее спиной показывается старушка-мать, которая спокойно дала дочери отдрочить, – и говорит ласковым голосом родителя шизофренички, – что-то успокаивающее.
–… повелитель! – кричит, смеясь, девушка.
– Наденька, не позорь меня перед соседя… – говорит старушка.
–..в елитель, – смеется девушка.
Крупно – рой мух над кошкой. План дома.
– Наденька, опять вызовут врачей, опять тебя заберу… – говорит старушка.
– ПОВЕЛИТЕЛЬ! – орет девушка истошно (это уже даже не горловой вопль, а откуда-то из диафрагмы, а то и желудка).
– ПОВЕЛИ…. – визжит она.
То, что у обычной женщины занимает несколько лет в браке – переход от ангела к ведьме, – совершается на лице девушки в считанные мгновения. Изменение моментально и страшно. Это как переночевать на кладбище в пустой могиле или присутствовать при жертвоприношении. Это ХТОНЬ.
Девушка на секунду умолкает, глядя во двор.
Потом ревет страшно, безо всяких слов, ревет как ослица или верблюдица… – дикий вопль. Крупно – фигура девушки в ночнушке.
На плечах – морщинистые руки матери, выглядит это тоже страшно – как будто что-то костлявое, старое, хватает девушку и тащит в комнату. Раскрытый рот девушки.
Общий план сверху крупно.
Машина скорой помощи в несколько кварталах от двора.
Дым, который поднимается из дома Арона…
***
Лестничная клетка – абсолютно как та, что перед квартирой Арона, – на которой стоит Митя. Он снова выглядит как безобидный ботаник, и это подчеркивает горшок с геранью, который он держит в руках.
–… то там? – раздается голос из-за двери.
– Это я, Митяй, – говорит Митя.
– Открывай, старичок, хочу оставить тебе свой цветок, чтобы ты о нем заботился, – говорит он.
– Командировка в Ленинград, – говорит он.
– Сейчас, сейчас, – говорит веселый, добродушный голос.
Шаркание… Крупно – напряженные фигуры на лестничном пролете внизу.
– Милицию не вызовет? – шелестящим шепотом спрашивает кто-то.
– Провод на всякий случай обрезал, – говорит, почти одними губами, верзила, показывая глазами на провода в подъезде.
Снова шаркание за дверьми.
– Сейчас, сейчас, старичок, – говорит весело голос.
– Собирался вот на Саяны, да ключи запамятовал где, – говорит голос.
Он очень похож на голос куплетиста-юмориста из советского кинофильма "Покровские ворота". Митя улыбается умильно, держит герань. Крупно – герань из глазка. Митя смеется.
– Старичок, ты думал, кишиневские грабители говорят голосом инженера "Счетмаш", Мити Ольшанкенштейна? – говорит он.
– Ха-ха-ха-ха, – смеется голос за спиной.
Звякание ключа в замке. Митя чуть вдыхает. И протягивает горшок с геранью в сторону двери. Та приоткрывается. Крупно – маски-чулки на головах бойцов засадного полка (такой был у Донского еще во время Куликовской битвы, так что евреи многому научились у русских, Солж был прав в монументальном труде про "200 лет вместе" – В. Л.). Вращаются глаза…
Лестничная клетка. От двери в сторону Мити стремительно несется что-то металлическое – это альпеншток, в Кишиневе 60-х вообще был очень развит туризм, – и втыкается прямо Мите в лоб.
Крупно – пораженное лицо Мити, который заваливается спиной вниз.
Еще крупнее – глубина, на которую альпеншток вошел в кость лба Мити. В голове несчастного – почти все острие. Это великолепный удар. Но именно он и губит обладателя альпенштока. Тот – сухонький, подвижный мужчина, больше похожий на подростка, – одним прыжком появляется из-за двери, и, ухватившись за альпеншток, выдирает его из головы несчастного Мити. Но так как орудие засело в голове жертвы очень глубоко, сразу сделать это у убийцы не получается.
Показан сухонький Анатолий, который стоит на карачках над камерой – мы видим его как бы глазами уже мертвого Мити, – и дергает изо всех сил рукоять альпенштока. У него выражение лица человека, который решил сыграть в лотерею на деньги, вырученные от продажи квартиры, и уже понял, что у него вряд ли что-то выгорит, но еще надеется на чудо…
Анататолий совершает два рывка, после чего мы видим множество рук, ухвативших его за плечи.
Лицо Анатолия моментально становится спокойным.
Он сам, без какого-либо принуждения, встает, поворачивается, идет в квартиру, – руки на нем, но видно, что просто контролируют, не понуждают, – заходит в комнату, берет табуретку, ставит под люстрой, идет в балкону (руки на нем все время) берет оттуда моток веревки, – видно, что человек реально собирался сбежать в Саяны, – делает петлю… Закидывает на люстру. Говорит в камеру (лицо крупно) :
– Уже можно?
Ему отвечают. В момент ответа выражение лица меняется с обреченно-стоического, как у Петрония, которого никто, впрочем, в момент смерти не видел, до протестующего – как у молодого человека, у которого нашли рак, причем не только нашли, но еще и сообщили об этом.
– Гуревич, не все сразу, – отвечают ему.
– Где Арик? – говорят ему.
…крупно – лицо девушки на больничной койке. Она осунулась, спит, но во сне вздрагивает…
…крупно – лицо Анатолия, оно все красное, кровь, синяки, раскрытый в беззвучном вопле рот без зубов вообще, один из людей с чулками на голове, держит в руках что-то типа клещей (с учетом того, что это НИИ, СССР, и т. п – пусть будут пассатижи – В. Л.).
…крупно – уже подсушенный, мумифицированный трупик кошки…
Ни одной мухи. Блестит глаз мертвого животного…
Блеск…
***
Камера отъезжает и мы видим, что это река, ночь, блестит отсвет Луны на воде…
По реке сплавляются несколько байдарок. Люди в них выглядят типичными туристами КСП-шниками, видны рюкзаки, гитары, у всех дебильные лица сотрудников НИИ, которые забили наконец на раздачу кур и обсуждение кто кому вдул – чем НИИ и занимались, – и поехали непосредственно вдувать на природу. Но женщин нет. Всего в байдарках 7 человек и это – все, кто убивал Ребе и Люсю. Тихий плеск весел, тьма. Потом – яркое пламя костра. Вокруг – все семеро. В руках Эфраима – гитара. Он берет аккорды.
– Сколько нам еще грести-то? – спрашивает кто-то.
– Три дня, чтобы полноценный туристический маршрут, – говорит Копанский, мрачно разглядывая кровавые пузыри на ладонях.
Ставит в огонь консервные банки. Показано, как сгорает, пузырясь из-за краски, обертка на банках. Буквы "Завтрак туриста", веселая рожица поросенка… По контрасту с ней лица у самопальных туристов грустные, усталые.
– Эх, ребята, вот жизнь будет, когда сокровища найдем! – говорит кто-то мечтательно.
– Уедем в Израиль, создадим кибуц, создадим настоящее социалистическое государство! – говорит другой.
– Да ну их, с их социализмом, – говорит кто-то.
– Не говори так, Иннокентий! – возражает Эрлих.
– Социализм это будущее мира, – говорит он.
– Я Ленина уважал, уважаю и буду! – говорит он, не прибавив, почему-то, "уважать" к слову "буду".
– Ну, старичок, – говорит кто-то.
– Ну, Ленин…
Все понимающе пожимают плечами. Ясен пень, как бы говорят лица собравшихся. Ленин здесь в авторитете, это очевидно. А что они хотят уехать из СССР, который он создал, так… это все не так пошло после смерти вождя.
– Гений Ленина создал СССР, – говорит Эрлих.
– Просто после смерти вождя не так все пошло, старички, – говорит он.
Все пожимают плечами все с тем же видом "ясен пень". Вот если бы Ленин не умер, говорят их лица.
– Споем? – говорит Копанский.
– Это обязательно? – спрашивает кто-то.
– Пусть крестьяне, – кивает Копанский в сторону, где, видимо, расположена деревня (слышится лай собак), – думают, что мы настоящие туристы.
Хор начинает петь. Причем двое держат в руках книжки. Это "Песенник туриста МССР".
– Точка, точка, запятая, вышла рожица кривая, – поют они.
– Ручки, ножки, огуречик, получился человечек! – неуверенно поют они.
Крупным планом лица, костер, огненные брызги его в ночи, звездное небо.
– Что увидят эти точки, что построят эти ручки, – поют они.
– Далеко ли эти ножки, уведут его, – поют они.
Камера показывает крупно лица по очереди, потом взмывает в небо – очень яркие звезды, – и постепенно хор семерых мужчин сменяется звенящим звучанием песни барда Кима в исполнении какого-нибудь детского ансамбля. Детские голоса ясные, чистые, песня звучит задорно. Камера возвращается после ретроспектив к костру, показывая поющих, после чего вновь поднимается в небо, и нам показывают очередную ретроспективу (под музыку "Человечка-огуречка").
Ретроспектива первая
Ночь, байдарки плывут одна за другой, мужчины очень неумело держат весла. Одна байдарка равняется с другой, и мужчина – кто он, разглядеть невозможно, – сильно толкает веслом другого. Тот, теряя равновесие, падает, и уходит на дно моментально (у него, какулоха,рюкзакнаспине-прим.В. Л.).
Снова костер, мужчины раскрывают рты в песне, саундтрек – детский ансамбль, только мужчин у костра уже восемь.
– Как он будет жить на свете
Мы за это не в ответе:
Мы его нарисовали,
Только и всего! – поет хор.
Ретроспектива вторая
День, мужчины карабкаются по известняковым холмам, широкая часть Днестра, север. Один стоит на камне, засмотрелся – пейзаж действительно красивый. Отец Натали с силой ногой толкает его вниз, тот, нелепо кувыркаясь – показать издали, – шмякается вниз. Суета, беготня, отец Натали разводит руками.
Ночь, костер, пятеро мужчин поют, мрачно глядя то друг на друга, то в песенники.
– Что вы, чтовы!Оченьважно,
Чтобы вырос онотважным,
Сам сумел найтидорогу,
Вычислить разбег.
Это трудно, этосложно,– поет детский хор.
Но иначе невозможно:
Только так изчеловечка
Выйдет человек! – звонко поет хор.
Ретроспектива третья
В лесу мужчины идут один за другим в след. Внезапно замыкающий колонну, – Яков Копанский, – со всей силы бьет топором по затылку впереди идущего. Тот падает, как подкошенный. Впереди идущие идут, не оглядываясь.
Ночь, костер, четверо мужчин поют. Детский хор гремит:
– Впрочем, знают дажедети,
Как прожить набеломсвете;
Легче этого вопроса
Нету ничего!
Просто надо бытьправдивым,
Благородным, справедливым,
Умным, честным, сильным,добрым -
Только и всего! – поет хор.
Ретроспектива четвертая
Четверо мужчин сидят в байдарках, стараются держаться друг от друга подальше. Неприязненно косятся на товарищей по путешествию. День. Вбивают колышки и вываливают в котелок тушенку из "Завтрака туриста". Один жадно набрасывается на еду, трое почему-то медлят. Спустя минуту один – тот кто ел, – катается у костра, попадает рукой в пламя, опрокидывает на себя котелок, хватает себя за горло. Остальные трое смотрят.
Ночь, костер, трое: Эрлих, Копанский, и отец Натальи. Поют. Хор гремит:
– Как все простоудается
На словах инабумаге,
Как легко нагладкойкарте
Стрелку начертить!
Но потом идтипридется
Через горы иовраги…
Так что прежде,человечек,
Выучись ходить! – поет хор.
Звенящая тишина. Потрескивание костра. Мужчины закончили петь. Секундная пауза. Переглядываются, после чего все бросаются к рюкзаку, из которого торчит топор. Быстрее всех – отец Натальи. Он выхватывает топор, и уже оборачиваясь, с размаху шмякает по макушке Копанского. Тот падает прямо в костер, и дергается в пламени. Пока идет сцена, где дерутся отец Натальи и Эрлих, на заднем плане Копанский машет руками ногами из огня. В это время отец Натальи делает выпады топором в строну Эрлиха. Тот отмахивается "Песенником туриста", отступает. Наконец, спотыкается о ногу горящего Копанского и тоже падает.
Мы – его глазами – видим, как на нас стремительно опускается лезвие топора.
Затемнение…
Палата больницы в Нью-Йорке. Мертвые тела отца Натали, матери, любовника-доктора, медсестры… Снова затемнение. Мутный свет.
Это открывает глаза Натали, которую молдаване напоили в автобусе. Показано, как девушка встает, шатаясь, с сидения, и выходит – скорее, выпадает, – из автобуса. Двери закрываются, и он уезжает.
Натали, с дикого похмелья, стоит одна на остановке в Кишиневе, у памятника Штефану Великому (центр города). К ней подбегает бродячая собака, помахивая хвостом, садится рядом.
Натали, покачиваясь, садится на скамейку, и, – жестом алкоголика, который вспомнил, что у него в кармане были деньги, – хватает себя за грудь. Вынимает из нагрудного кармана кошелек. Все на месте, украли только чемодан. Поднимает голову. Показан гигантский плакат, которыми изуродован весь Кишинев в 2000-х годах. На плакате изображен поезд, он мчится на всех парах к Солнцу, видны окна вагонов со счастливыми людьми, на плакате на трех языках – русском, румынском и английском – написано:
"Все вместе в Европу!!!"
Внезапно резко согнувшись, Натали начинает отчаянно блевать.
***
Экран дрожит. Резкий свист, потом гул. Мы видим аэропорт, над которым содрогается земля.