Актер выпрямился, стал как-то значительней, он вышел на подмостки. Внизу и вдаль, за сияющим туманом прожекторов - темные ряды, где сидят крепкие кочаны капусты, гладкие и взлохмаченные, - целое поле зрителей. И поле ждет, чтобы его окучили громкими словами, пропололи горячими чувствами и срезали под корень при общем энтузиазме.
- Высшая Сила играет нами, и весь смысл в самой игре, поскольку результат известен заранее. Рано или поздно спасутся все.
- Или не спасется никто, - посмел пискнуть червячок.
- Но откуда тогда такое движение, такой напор? Кусок мяса - и можно было бы успокоиться на этом. Но все хотят рая! Даже сюда, к "фонарщику", за этим ходят.
- У меня был настоящий рай, - вспомнили обломки меня.
- И теперь вас мучает воспоминание об утраченном, - сказал священник.
- Разве грех стараться его вернуть? - спросил я исповедальную кабинку.
- Но вы-то ищете Еву, не рай, - на меня торжествующе смотрел монах. Он все-таки сыграл свою роль.
После я неоднократно возвращался к нашему разговору в пенале. Может быть, действительно, я ищу свою утраченную Еву, а не рай.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Если подумать, был и другой вариант разговора. Начну снова, с самого начала.
Павел Афансьевич жил на Абельмановской, в старом московском доме, в довольно глубоком полуподвале. Верхняя часть окон верно показывала время суток и погоду, но сами рамы глубоко сидели в каменных карманах, и в квартире было всегда полутемно, как в старых Бутырках. Сие никому не мешало. И стучали сюда условным стуком: бом! бом! бом! - колотили по рваному дерматину в любое время дня и ночи. Павел Афанасьевич был лысоватый, неопределенных лет, лицо хитрым кукишем, и носил прозвище "фонарщик". Сам по-профессии художник-оформитель, когда-то в Суриковском институте он ставил на стол в аудитории волшебный фонарь и показывал студентам диапозитивы. Леонардо, Рембрандт - вот и стал не просто фонарщиком, а Учителем Жизни.
Компания, слипшаяся, как осиный ком, шумно приветствовала меня восторженными и сердитыми возгласами, но веселье было явно на излете. Под потолком витал синий призрак. Уже покурили.
- Где ты был? - осведомился "фонарщик".
- Разве не у тебя в пенале?
- Но у меня ничего серьезного и не было всю неделю. А что, плохо?
- Плохо.
- Значит, ты был в другом месте. Там и спрашивай.
- Если бы я знал, где спрашивать!
- Я и говорю: жизнь - бред…
- А мир - балаган! - подхватила компания.
Вокруг стола, мятая клеенка, литровая бутылка бельгийской водки, стаканы - и никакой закуски. Обычный набор: знакомый художник, полузнакомый художник, незнакомый бородатый - неизвестно кто, несколько миловидных девушек и довольно известный киноактер, как ни странно, я его знал по компании питерских поэтов. Учитель Жизни, обняв тоненькую в кудряшках, ерничал и был, как говорится, в ударе.
Вдруг хозяин скинул с себя розовую футболку и вышел на середину комнаты. Бронзовая лепка мышц в разворот плеч вызвала общий ах. Учитель жизни поиграл желваками мускулов и застыл в позе античной статуи. Раздались дружные аплодисменты. Затем он лег на нечистый коврик, раскинул руки и ноги и объявил:
- Девушки, топчите меня!
Я уже видел этот номер неоднократно.
Здесь я пропущу сцену попирания хозяина девичьими стопами и последовавший затем скандальчик, надеюсь, читатель помнит, и перейду непосредственно к интересующему меня разговору.
Я вышел из комнаты в другую - аппендикс без окон, пенал, как его называли посвященные.
Здесь уже сидел и курил довольно известный актер. Нет, он просто курил MARLBORO lights. Пачка сигарет и блестящая плоская зажигалка лежали рядом на журнальном столике. Надев очки, он просматривал пачку листков на машинке, видимо, свою роль.
- Мир - балаган, как говорит наш Учитель Жизни, - усмехнулся он мне. И на мгновение превратился в "фонарщика".
- Но смотреть одно и то же, хоть бы пластинку сменил, - в тон ему ответил я. Мы поняли друг друга.
Я тоже закурил, хоть делаю это редко. Я ощутил доверие к большим роговым очкам и рассказал ему все. Про Сингапур. Как ведро выплеснул.
- Верю, - сказали роговые очки. - Убедительно.
- В том-то и дело, - протянул я.
- Она там осталась, вас выкинуло, другого слова подобрать не могу, сюда. И дверца захлопнулась. А здесь никто ничего - комар носа не подточит, - полуквадратные очки в раздумье посмотрели на меня.
- Верно изложили.
- Пьеса может получиться - настоящее кино! Пишите, не раздумывая, - произнес решительный герой со светящегося экрана в зал.
- Но правда ли это? Или мне приснилось? Вот что мне жить мешает.
И тут на пиджаке появились узоры, как на кимоно. И японец глянул сквозь очки раскосым взглядом.
- А не все ли равно, явь или сон. Еще древние японцы это знали: снится ли мне желтая бабочка, за которой я гоняюсь с сачком, или желтой бабочке снится сачок, с которым я гоняюсь за нею, - продекламировал он, - это я приблизительно процитировал, не ручаюсь, что верно.
- Но сачок все-таки снится и бабочке, и вам.
- Я, верно, что-то перепутал…
- Нет, сачок снится обоим, и он же есть на самом деле.
- Я бы на вашем месте в парилку сходил, выпарил бы все это с водочкой, а потом по русскому обычаю - в храм, - и молодой купец в духе Островского потряс передо мной своим основательным кулаком.
- Вообще-то я верующий…
- Понятно, по праздникам.
Перед собой я увидел книгу "Н. О. Лосский. ИНТУИТИВИЗМ" - уже во второй раз, по-моему.
- Нет, я крещеный, но уж очень там все нереально. Царствие небесное, например. Кто же в него войдет с таким дремучим сознанием? Из миллионов единицы. Но если цепочка жизней…
- Просветление? Вы верите в эволюцию? - спросил мой собеседник, уже кутаясь в рясу иезуита.
- Иначе зачем все это.
- Не нашего ума дело.
- Гордыня? Понятно.
- Наоборот, разумный эгоизм. Надо принимать все как есть, - продолжал изворотливый последователь Лойолы.
- А если Сингапур появился, от него так просто не отмахнешься.
Окуляры врача блеснули:
- Тогда в баню или к психиатру. Пусть он разложит по полочкам ваш Сингапур.
- Нет уж, извините, рай превратить в лягушку под микроскопом! - и прямо из детства мне явилась распятая лягушка с веснушчатым вспоротым животом.
- Простите, у вас, по-моему, в семье неблагополучно, - продолжал напористый адвокат.
- А у вас благополучно? - вместо лягушки появилась Алла, млеющая на пляже под южным солнцем. И поманила меня рукой.
- Я развелся, - извинил сам себя мой собеседник.
- И я разведусь. Разве это решит мою проблему? Разве я не буду искать параллельной жизни?
- Верно. Идеальная любовь и есть ваша другая жизнь, - заключил актер словами финала какой-то пьесы, видимо, из той, которую сейчас просматривал.
- Но такой любви нет и быть не может.
- Вот я и говорю, вы ищете не свою женщину, а свой утраченный рай.
Было очевидно, он видит перед собой напряженно притихший зал, ожидающей его реплики, которая разразится, как гром, и поднимет зрителей шумной волной аплодисментов.
Так я с ним и не познакомился. По правде говоря, мне было бы напряженно продолжать общение на том же уровне и о том же предмете. Но я думаю, может быть, актер был прав в обоих вариантах. Ведь в обоих случаях он говорил почти одно и то же.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
После посещения "фонарщика" я решил навестить музей Восточных Культур: может быть, там я найду ответ на свои сомнения. Какой-нибудь глупый экспонат возьмет и прояснит, что же со мной случилось. И вовсе не нужно ученых разговоров.
На душе у меня была полная неразбериха, можно сказать, городская свалка. Там, погребенные под грудами прожитых и позабытых реалий памяти, лежали странные и будто бы ненужные воспоминания. Как, например, вот это.
Экскурсия по городу. Я и Тамара вместе с армянами и русскими киношниками. Так получилось. Едем мимо белых небоскребов, мимо банков, фирм, золотых букв, иероглифов, гигантских реклам, пестрых магазинчиков - ссать мне хочется нестерпимо.
Между тем, гида со шкиперской седой бородкой осаждают туристы, и по-русски, и по-английски, где туалет, не спросить.
- Здесь свои местные архитекторы? - интересуется ноздреватый нос. - Или приглашают из Европы?
- Я видела такое только в Бразилии, - кокетничают губы нашлепкой.
- Конечно, приглашают. И едут. Хорошие деньги дают, - говорит армянин по имени Рафик.
Шкипер ведет нас сквозь ряды китайского рынка. Кругом рушат дома (о милое Замоскворечье!). Торчат кучки штукатурки, целые стены, картон. Над всем эти развалом спокойно разворачиваются бетонные домины, как раскрытые книги. Поссать негде.
Рафик, между тем, рассказывает нам, как он с друзьями отправился на Армениан-стрит к Армянской церкви. Вернулись разочарованные. Церковь оказалась пуста. Старые памятники повалены, заброшены. Сторож - и тот индус.
- Здешние армяне делают мани!
- Где же туалет? - наконец спрашиваю я гида.
Он осматривается. И решительно ведет меня в недра китайской закусочной, что застряла здесь между строящимися великанами. За мной по инерции устремляется часть группы, но сразу же отстает. Апельсиновые, анилиновые напитки. Народ - за столиками, промельком, потому что уже невтерпеж. Дальше - закуток. Зеленая дверь. Наконец-то.
Если я помню такие подробности, то не в бреду я это видел - и Тамара тоже была.
В первом варианте к Арбату мне идти было совсем близко. А во втором я шел через Котельническую набережную к Солянке. Потом сел в метро и доехал. Всюду была Москва. Москва была и новая и старая. И родная и чужая. Ее снова подкрашивали и сохраняли, как прежде перестраивали и разрушали. Но поссать было негде, как в Сингапуре. Москва равнодушно смотрела окнами зданий в синее прохладное к осени небо.
- Я люблю свою, прежнюю Москву, - подумал я.
- Но ведь и каждый любит свою Москву, - словно проснувшись, возразил мне мой вечный спорщик, мой загадочный двойник.
- Что же их, несколько тысяч? - подзадорил я его.
- Как всякая древняя столица, она умеет обернутся тысячью разных лиц, - продолжал другой Андрей, не люблю его нравоучительного тона.
- Можно, правда, одолжить, - перескочил я мыслью.
- У кого? - спросил другой Андрей.
- У Татьяны. И купить тур, смотри, рифмуется, в Сингапур, - усмехнулся я ему.
- Интересная мысль, - не то одобрительно, не то сомневаясь, заметил мой незримый собеседник.
- Завтра же улечу! - объявил я.
- А как же виза?
- Были бы деньги!
- Без нее не можешь?
- И без нее и без Сингапура!
- Да ты больной, ненормальный!
- Зато ты у меня нормальный.
(Наступила пауза. Каждый из нас думал о своем.)
- А ты уверен, что прилетишь в тот самый Сингапур? - вдруг ядовито спросил меня другой.
- А в какой же еще? - обеспокоено ответил я, уже отшатываясь от той пропасти, которая разверзалась передо мной.
- Ты уверен, что вы были в том Сингапуре, в который летают отсюда лайнеры и ходят океанские пароходы? - продолжал другой Андрей, как будто даже обрадовавшись своей догадке.
- Но там было все, что бывает, даже черные морские ежи на рынке и колючие плоды, похожие на ежей, - земля продолжала уходить из-под ног.
- Ты уже сам знаешь, прилетишь и не найдешь Тамары. Потому ее там нет и не было, - произнес другой Андрей - и стушевался, пропал до поры.
"Надо искать путь в наш собственный Сингапур. Или не знаю куда. Где-то же есть это благословенное место!" - подумали мы оба, вернее, я один. Потому что уже решил вернуться.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Музей ВОСТОЧНЫХ КУЛЬТУР на Суворовском бульваре. Тут много удивительного, и бывал не раз. Директор, гречанка, моя давняя знакомая, аккуратно присылает мне пригласительные на вернисажи и - обижается, если не прихожу.
Новая афиша: СИНГАПУР, и ниже курсивом: царство нефрита - из собрания братьев Тайгр.
Был я в музее братьев Тайгр или не был, не помню. Но это было там и тогда. Одно запомнил: воробей бордово просвечивает - из цельного рубина. А может быть, это был совсем другой музей.
Прошел через несколько залов. Обыкновенная экспозиция: блюда, китайские акварели, стеклянные шкафы, уставленные японскими нецке. Нет, не разговаривают со мной, как обычно. Понимают, что некогда мне сегодня стоять возле и выслушивать их истории. Тантрийские изображения, где любовные позы принимают будто бы дети, пробовали было ожить и напомнить мне о Тане, но я прошел мимо. Солнце на затертом паркете и по стенам свои, параллельные залы расчертило. И старушка смотрительница на стуле - ровно пополам: одна половина рельефна всеми морщинами в солнце - прозрачный глазок ярок, другая половина тонет в тени, будто уже умерла.
- Где здесь Сингапур?
- В соседнем зале, - оживилась солнечная половина старушки, - У вас билетик есть? Сингапур - отдельная плата, - и посмотрела на меня ультрамариновым глазком: ага! нет! иди покупай! или не пущу!
Предъявил ей оба билета. Старушка недовольно отодвинулась в тень и погасла вся.
Следующий зал просто светился на просвет. Мутно зеленый, полупрозрачный, розовый, бежевый, красноватый камень. Сказочная рыба выпучила глаза. Гадюка раздувала свой зеленый капюшон. Слоненок. Будда в позе лотоса. И тут мне показалось, я вижу то, что уже видел однажды, но совсем не так.
Вот этого длинноносого крокодила я видел на крокодильей ферме. Служитель в одной набедренной повязке хватал его за нос и изображал, что борется с рептилией. Опасное представление. И теперь он тоже обхватил крокодила ногами и руками, зажав ему пасть. Но было ясно, что чудовище никогда не разорвет объятий и схватка будет продолжаться вечно, пока цел этот кусок нефрита.
Этого нефритового Будду, голопузого, как младенец, сидящего, скрестив пухлые ножки, я уже созерцал в храме его имени. Но там вокруг неслышно двигались желтые одеяния, перед ним склонялись благоговейно бритые лбы, и медитации раздвигали губы статуи неуловимой улыбкой. Здесь он незряче смотрел в вечно открытую дверь музея, где на стуле сидела прозаическая старушка, так же неподвижно.
Босоногая танцовщица, замершая в позе древнего индуистского божества. Вскинув руки с загнутыми ногтями, она подняла одну ногу, согнув в колене, и никогда не опустит ее. А там, в ресторане, на ярко освещенной сцене я видел ее вместе с другими, такими же, как она, двигавшуюся под звенящую музыку. И этот ритмичный, бесконечно повторяющийся узор погружал нас в сладкий транс не хуже чем змеи, головки которых и сейчас раскачиваются перед моими глазами: туда - сюда, туда - сюда. Маятник смерти и жизни.
Я очнулся. В зале был мой Сингапур, обращенный в нефрит, забывший о времени. Я уверен, где-то в толпе зеленого и розового была и ее фигурка в монашеском плаще.
Сейчас! Надо произнести определенные слова, надо проделать определенные движения и подумать так, чтобы ни о чем не думать. Все оживет прямо тут - заблестят живые краски, зазвучат голоса. И ты пройдешь сквозь толпу, которая расступится, чтобы дать тебе дорогу.
Нет, я не знал этих слов, не умел делать эти движения и не научился думать так, чтобы ни о чем не думать. Я не мог расколдовать мой нефритовый Сингапур.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Когда я вышел из музея и направился к Тверской, солнце уже склонялось за комплекс "Известий" к Белорусскому вокзалу. И слепило меня, особенно поначалу. Поэтому я не сразу обратил внимание на прохожих. Я шел быстро и обогнал нескольких китайцев, еще одну китайскую пару. В таком количестве они пока в Москве не встречаются, может быть - у посольства. Странно. Куда они?
На Пушкинской площади, светясь закатными окнами на просвет, удивленно столпились троллейбусы и легковые автомобили. Во всю ширину Тверской двигается траурная процессия, невиданная в этих краях. Чего только не увидишь в столице, особенно в последние годы! Но китайских похорон еще не видел никогда.
Впереди несут большой портрет покойного, лысого китайца внушительного вида, и два розовых бумажных фонаря на длинных палках. Следом шагает сияющая медь над головами музыкантов, извергая на оба тротуара: "Glory, Glory, Alleluia!" Перед оркестром пятится китаец с ухватками затейника, весело размахивая желтым с иероглифами флагом.
Медленно едет автокатафалк, причем ухватившись за два каната с кольцами на концах, дюжина парней делают вид, что везут его - тащат, как бурлаки на картине Репина. Некоторые улыбаются остановившимся прохожим.
Сам катафалк причудливый, синий с золотом, на четырех витых ножках, увенчанный чайной крышкой, на которой синий тигр укоризненно покачивает головой в такт оркестру.
За гробом, понурившись, склонив бритые головы, идет несколько парней в рогожных одеждах и колпаках. И кучка растерянного народа. Здесь скорбят и плачут. Особенно выделяется толстый китаец в белом. Он на своих коротеньких ножках не идет, а полубежит. Видно, так и пробежит за своим родным и близким до самого края.
Пройдя метров двести по направлению к центру, процессия свернула в один из переулков. Оркестр взревел и затих.
Я поспешно последовал за этой странной процессией - жалкая надежда, что она каким-то образом выведет меня через путаницу московских переулков - насквозь - и выйдет на главную улицу Сингапура, я даже знал где - у отеля МЕРЛИН. На минуту я страстно поверил в это. Потому что нечто подобное я видел там, на главной улице, возле отеля. И даже китаец, кажется, брат покойного, был тот же зареванный толстяк в белом, который бежал мелкими шажками. Теперь я понял, идут они здесь - сейчас, а выскочат там - тогда, иначе куда им деваться? Только бы успеть с ними!
Но, когда я свернул, пустой переулок стекал асфальтом вниз. Процессия бесследно растворилась. Впереди одинокий китаец в черных очках прогуливал свою пушистую собаку. Я хотел спросить, но он посмотрел на меня своими черными окнами. Может быть, он здесь просто живет. Как и другие иностранцы. Живет - и прогуливает.
Скорее всего он ее откармливает - и съест. В мозгу запрыгало: "Съест! Съест!" Я уже видел золотой купол церковки на Большой Никитской, у консерватории. Я почти бежал рысью, как тот китаец за гробом, я знал наверняка: они еще здесь. Я скакал галопом. Они уходили от меня.
Когда я выбежал на поперечную улицу и очутился перед вальяжно дирижирующей бронзой - рука, удлиненная палочкой, доставала, казалось, до другого края света, - я понял, кто командовал всеми этими китайцами и обманывал меня Сингапуром.
Я только злобно хмыкнул, я же не "бедный Евгений", и не буду спорить с этим истуканом. Не Петр и не Петр Ильич, у него даже имени нет. Наваяли в бетонное время - в угоду начальству - от страха - всех одинаковых, что Гоголей, что Кропоткиных, вот они и правят бал.
Пустота в литой бронзе - любые тайные силы поселиться могут. Прилетели с Индийского океана, с острова Пинанга, например. Как им расхаживать по столице? В виде сиамских кошек куда ни шло, а если шестирукие демоны? Недра иного памятника не хуже отеля. Виктор Гюго, "Отверженные".